Двенадцатое июня. Девушка из моих снов

Темнота.

Я ничего не видел, но чувствовал, как остатки воздуха покидают мои легкие. Я не мог дышать. Все было в дыму, и я, кашляя, начал задыхаться.

Итан!

Я слышал ее голос, но звучал он очень далеко.

Воздух вокруг меня был горячим. Пахло пеплом и смертью.

Итан, нет!

Я увидел блеск клинка над моей головой, и услышал зловещий смех. Сарафина. Но ее лица я не видел.

Как только нож вонзился в мой живот, я понял, где нахожусь.

Я был в Гринбрайере, на самом верху склепа, и был при смерти.

Я попытался закричать, но не смог произнести ни звука. Сарафина запрокинула голову и засмеялась, сжимая обеими руками воткнутый мне в живот нож. Я умирал, а она смеялась. Кровь текла отовсюду: из ушей, носа, рта. У крови был отдаленный привкус соли и железа.

Мои легкие казались мне двумя тяжелыми мешками цемента. Когда кровь прилила к ушам, и ее голос унесся вдаль, меня стало переполнять такое уже знакомое чувство потери. Зелень и золото. Лимоны и розмарин. Я почувствовал этот аромат сквозь запах крови, дыма и пепла. Лена.

Я всегда думал, что не смогу без нее жить. А теперь вот и не придется.

***

– Итан Уэйт! Почему я до сих пор не слышу, как в ванной течет вода?

В холодном поту я подскочил на кровати. Сунув руку под футболку, я провел по животу. Крови не было, но я чувствовал режущую боль там, куда вошло лезвие во сне. Я задрал футболку и уставился на рваную розовую линию. Шрам красовался внизу живота и походил на колотое ранение. Он появился из ниоткуда – ранение из сна.

Только вот шрам был наяву и болел по‑настоящему. Я не видел ни одного подобного сна со дня рождения Лены и не имел ни малейшего понятия, почему они вернулись теперь, еще и в таком виде. Я привык просыпаться в грязи на собственной постели или с остатками дыма в легких, но я впервые проснулся с болью. Я попытался стряхнуть с себя это ощущение, твердя себе, что это всего лишь сон. Но живот болел. Я уставился в окно, жалея, что Мэйкона нет рядом, чтобы украсть последнюю часть моего сна. Честно говоря, у меня было много причин жалеть, что его нет.

Я закрыл глаза, пытаясь сконцентрироваться и увидеть, была ли рядом Лена. Хотя я уже знал заранее, что ее не будет. Я чувствовал, как она словно отталкивает меня, что в последнее время происходило почти постоянно. Амма снова закричала снизу:

– Если ты намерен опоздать на свой последний экзамен, то сидеть тебе в твоей комнате на одних кукурузных хлопьях все лето! Я тебе это гарантирую!

Пышка Люсиль смотрела на меня, лежа в ногах кровати, что стало входить у нее в привычку. После того как Люсиль объявилась у нашего порога, я отнес ее обратно тётушке Мерси, но на следующий день она снова сидела на крыльце.

После этого тётя Прю убедила своих сестер, что Люсиль – дезертир, и кошка переехала к нам. Я был удивлен, когда Амма пустила кошку в дом, но на то у нее были свои причины:

– Ничего нет плохого в том, что кошка будет жить в доме. Они могут видеть то, что людскому глазу не под силу, как жители Другого мира, они распознают добро и зло. А еще они охотятся на мышей.

Похоже, что Люсиль – это копия Аммы в мире животных.

Стоило встать под душ, как горячая вода смыла с меня все, пережитое ночью. Все, за исключением шрама. Я сделал воду еще горячее, но мысли ей были неподвластны. Я думал о сне, ноже, смехе…

Экзамен по английскому.

Черт.

Я уснул, так и не выучив. Если я провалю тест, то завалю весь год, и неважно на стороне какого глаза буду сидеть. В этом году я не мог похвастаться оценками, что означало, что я иду ноздря в ноздрю с Линком. Теперь мое «авось прокатит» не сработает. Я уже, можно сказать, завалил историю, раз уж мы с Леной проигнорировали обязательное участие в Реконструкции Битвы на Медовом холме в день ее рождения. Если я провалю и английский, то проведу все лето в школе, настолько старой, что там даже кондиционеров не было, или останусь на второй год. Для живого человека, которому сегодня предстоит мозговый штурм, это была самая что ни на есть животрепещущая проблема. Сложносочиненное предложение, верно? Или сложноподчиненное? Я пропал.

Шел пятый день суперзавтраков. Всю неделю мы сдавали экзамены, и Амма свято верила, что существует прямая связь между количеством съеденного мной и успехом на экзамене. Я съел уже, наверное, тонну бекона и яиц с понедельника. Не мудрено, что мой желудок не дает мне покоя, и по ночам я вижу кошмары. Так, по крайней мере, я пытался себя успокоить.

Я ковырнул яичницу вилкой:

‑ Опять яйца?

Амма подозрительно прищурилась:

– Я не знаю, что ты задумал, но мне это уже заранее не нравится, так и знай, – она добавила мне еще яичницы в тарелку. – Не испытывай мое терпение сегодня, Итан Уэйт.

Спорить с ней я не собирался. У меня и так проблем по горло.

На кухню зашел отец и открыл шкаф в поисках пшеничной соломки:

– Не дразни Амму. Ты же знаешь, она этого не любит, – он перевел взгляд на нее, покачивая ложкой. – Мой парень З.А.К.А.Л.Е.Н.Н.Ы.Й. вниз по вертикали. Как в…

Амма уставилась на него, захлопывая дверцы шкафа:

– Митчелл Уэйт, я сейчас и вам отсыплю пару подзатыльников, если вы не перестанете мешаться под ногами на моей кухне.

Он засмеялся, и секунду спустя, могу поклясться, она улыбнулась тоже, а я наблюдал, как мой сумасшедший папочка возвращает старую добрую Амму. Мгновение исчезло, лопнув как мыльный пузырь, но я знал, что видел. Все менялось. Правда я пока не привык видеть, как папа ходит днем по дому, хрустя хлопьями и перебрасываясь парой слов. Казалось невероятным то, что еще четыре месяца назад тётя навещала его в Синих Горизонтах. Хотя он не стал в полной мере другим человеком, как заявляла тетя Кэролайн, я его едва узнавал. Он не делал мне куриные сэндвичи с салатом, но в последнее время он все чаще покидал свой кабинет, и даже иногда выходил из дома. Мэриан пробила моему отцу место в Университете Чарльстона, как приглашенному лектору на кафедре английского. И хотя автобус превращал сорокапятиминутную поездку в двухчасовое испытание, за руль моему отцу садиться не разрешалось, пока еще.

Он казался почти счастливым. Я имею в виду, для человека, который совсем недавно сутками сидел в своем кабинете, месяцами рисуя там каракули, как сумасшедший. Дело сдвинусь с мертвой точки. А если у моего отца дела пошли на поправку, и Амма стала улыбаться, может есть шанс, что и у Лены все тоже измениться? Верно?

Но мгновение миновало. Амма вернулась на тропу войны. Я мог видеть это по ее лицу. Отец сел рядом со мной и налил молока в чашку с хлопьями. Амма вытерла руки о полотенце на фартуке:

– Митчелл, съел бы ты лучше пару яиц, хлопья – никудышный завтрак.

– И тебе, Амма, тоже доброе утро, – он улыбнулся ей, как, могу поспорить, он делал это в детстве.

Она искоса на него посмотрела и со стуком поставила стакан шоколадного молока рядом с моей тарелкой, хотя в последнее время я его почти не пил.

– Не такое уж оно и доброе, – фыркнула она и стала накладывать в мою тарелку огромную порцию бекона. Для Аммы я всегда останусь шестилетним. – Ты выглядишь, как живой труп. Твоему мозгу нужна подпитка, чтобы сдать экзамены.

– Да, мэм, – я опустошил стакан воды, который Амма налила для отца. Она подняла свою знаменитую деревянную ложку с дырой в центре. Одноглазая Угроза, так я ее называл. Когда я был ребенком, она часто гоняла меня ею по дому, когда я злил ее, но никогда так на самом деле и не ударила. Я специально ее дразнил, чтобы от нее побегать.

– И лучше бы тебе все сдать с первого раза. Я не хочу, чтобы ты шатался все лето по школе, как дети Пэтти. Потом найдешь себе работу, как ты и говорил, – пробурчала она, размахивая ложкой. – Свободное время только способствует поискам неприятностей, а у тебя их и без того уже целая куча.

Отец улыбнулся и подавил смешок. Могу поспорить, Амма говорила ему то же самое, когда он был в моем возрасте.

– Да, мэм.

Услышав звук клаксона и ритмичные басы, присущие только колонкам Колотушки, я схватил сумку. Все, что я успел заметить на бегу, так это силуэт грозящей мне ложки.

Я скользнул в Колотушку и отрыл окно. Бабушка добилась своего, и Лена неделю назад снова пошла в школу, чтобы закончить учебный год. В первый день ее возвращения я поехал за ней в Равенвуд, чтобы подкинуть ее до школы, даже заскочил в «Стоп энд Стил» и накупил их знаменитых булочек с тянучкой, но когда я подъехал, Лены уже не было. И с тех пор до школы она добиралась сама. А мы с Линком опять ездили в Колотушке.

Линк выключил музыку, сотрясавшую машину и орущую на весь квартал.

– Итан Уэйт, только попробуй опозорить меня на всю школу. А ты, Уэсли Джефферсон Линкольн, выключи эту ужасную музыку. Иначе вся моя репа из земли повыскакивает от этого «гавканья», – Линк посигналил ей в ответ. Амма погрозила ему ложкой, а затем смягчилась:

– Постарайтесь сдать экзамены хорошо, и может, тогда я испеку вам пирог.

– Неужели «Гатлинский персиковый», мэм?

Амма фыркнула и кивнула:

– Может быть.

Она никогда не признается, но, в конце концов, за все эти годы Амма нашла в себе немного нежности и для Линка. Линк считал, что все дело в том, что она сочувствует его матери, пострадавшей от вселившейся в нее Сарафины, но дело было в другом. Ей было жаль Линка.

– Не могу поверить, что этому мальчишке приходится жить в одном доме с этой женщиной. Он бы лучше был воспитан, воспитай его волки, – сказала она на прошлой неделе, заворачивая для него ореховый пирог.

Линк, сияя, посмотрел на меня:

– Нападение Лениной мамы на мою – лучшее, что случилось со мной за последнее время. Никогда мне раньше столько пирогов от Аммы не перепадало, – пожалуй, это была самая длинная его фраза с упоминанием случившегося в день рождения Лены. Он дал газу, и Колотушка покатилась по дороге, мы, как обычно, опаздывали.

– Ты учил английский? – вопросом это не было, я и без того знал, что Линк с седьмого класса ни одной книги не открыл.

– Не‑а. Спишу у кого‑нибудь.

– У кого?

– Твое какое дело? У кого‑нибудь умнее тебя.

– Да ну? В прошлый раз ты списал у Дженни Мастерсон, и вы оба по паре заработали.

– У меня не было времени на подготовку. Я писал песню. Может, мы ее на ярмарке сыграем. Вот послушай, – Линк стал напевать песню, на пару с его же собственным голосом, звучавшим из колонок. – Девочка с леденцом, ты исчезла безмолвно, как тебя ни зови, не услышишь ты зов мой.

Отлично. Еще одна песня про Ридли. А что я удивляюсь, за последние четыре месяца другой темы для песен у него и не было. Я уже начал думать, что он навечно запал на кузину Лены, которая была полной ее противоположностью. Ридли была Сиреной, которая с помощью своей Силы убеждения добивалась желаемого, лишь один раз лизнув леденец. На какое‑то время этим желаемым был Линк. Он не смог забыть ее, даже зная, что она лишь использовала его и потом исчезла. Винить его я не мог. Наверное, тяжко любить Темного мага. Иногда и Светлого‑то мага любить не легче.

Я все еще думал о Лене, не смотря на оглушительный рев Линка, пока его голос не потонул вдруг в мелодии Семнадцати Лун. Только слова на сей раз были другими.

Семнадцать лун, семнадцать лет,

В ее глазах и тьма и свет

Срок грядет, но раньше тот

Полумесяц подожжет

Срок грядет? Что это значит? Семнадцать Лене стукнет только через восемь месяцев. Так о каком сроке тогда речь? И кто тот, кто подожжет луну?

Линк дал мне по уху, и песня исчезла. Он кричал, пытаясь переорать запись:

– Если бы мне удалось приглушить басы, получилась бы неплохая роковая мелодия, – я молча смотрел на него, и он снова треснул меня по голове, – успокойся, друг. Это же просто экзамен. Ты выглядишь таким же ненормальным, как мисс Луни – кухарка.

И беда в том, что он был не так уж и не прав.

У меня так и не появилось ощущения, что это последний день в школе, даже когда Колотушка въехала на парковку Джексон Хай. Для выпускников он таковым и не был, выпускной у них завтра, с вечеринкой, которая продлится всю ночь, и с обязательной парочкой пострадавших от алкогольного отравления. А вот нам – старшеклассникам и младшим классам оставался до свободы всего один экзамен.

Саванна и Эмили прошли мимо, игнорируя нас. Их короткие юбки были даже короче обычного, и через их тонкие топы мы могли видеть завязки купальников. Узелковый батик и розовый гринсбон.

– Гляди‑ка. Сезон бикини, – засиял Линк.

Я уже и забыл. Мы были всего на расстоянии одного экзамена от пикника на озере.

Все, кто хоть что‑то собой представлял, надели под одежду купальники и плавки, потому что лето начнется официально только тогда, когда ты сделаешь свой первый заплыв в озере Молтри. Народ из Джексона зависал чуть поодаль от Переулка Монка, где озеро становилось шире и глубже, и появлялось ощущение, что ты плаваешь в океане. Если не считать сомиков и водоросли. В прошлом году на озеро я ехал на заднем сиденье грузовика брата Эмори с Эмили, Саванной, Линком и половиной баскетбольной команды. Но это было в прошлом году.

– Идешь?

– Не‑а.

– У меня есть еще одни шорты в Колотушке, но они не такие крутые, как вот эта прелесть, – Линк приподнял свою рубашку, и я увидел край его шорт, ярко‑оранжевых в желтую клетку. Такие же «неброские», как и характер владельца.

– Я – пас, – он знал, почему я не иду, но я объяснять не стал. Я должен был вести себя так, как будто все в порядке. Как будто между мной и Леной все в порядке.

Но Линк сегодня сдаваться не собирался:

– Уверен, Эмили выделит тебе местечко на своем полотенце, – это было шуткой, мы с ним оба знали, что она этого не сделает. Демонстрация жалости легко уживалась с кампанией по уничтожению. Просто сейчас мы были такими легкими мишенями, словно мыши в мышеловке, что не представляли для них интереса.

– Отстань, а.

Линк остановился и положил мне руку на плечо, чтобы остановить меня. Я стряхнул его руку до того, как он начал говорить. Я знал, что он хочет мне сказать, и я был уверен, что этот разговор закончится не начавшись.

– Ладно тебе. Я знаю, что ее дядя умер. Прекратите оба вести себя так, словно вы все еще на похоронах. Я знаю, что ты ее любишь, но… – он не хотел этого говорить, хотя мы оба об этом думали. Больше он никогда не поднимет эту тему, потому что Линк – это Линк, он был единственным, кто сидел со мной за столом в столовой.

– Все в порядке, – все наладится. Должно. Я не представляю жизни без нее.

– На тебя смотреть тошно, друг. Она обращается с тобой, как…

– Как? – это был вызов. Я чувствовал, как у меня сжимаются кулаки. Я ждал повода, любого. Мне казалось, что если я сейчас не ударю, то взорвусь.

– Так, как обычно девчонки обращаются со мной, – наверное, он был готов, к тому, что я его ударю. Может он даже хотел, чтобы я ему врезал, только бы мне стало легче. Он пожал плечами.

Я расслабил пальцы. Линк есть Линк, даже если у меня возникает порой желание надавать ему тумаков:

– Прости, друг.

Линк усмехнулся, зашагав по коридору быстрее обычного:

– Да нет проблем, псих.

Пока я шел по лестнице навстречу неизбежному, почувствовал знакомый укол одиночества. Может, Линк прав. Я не знал, сколько мы еще с Леной протянем в таких отношениях. Изменилось все. Если уже и Линк заметил, то пришла пора взглянуть фактам в лицо.

В боку закололо, и я сжал больное место, как будто мог выдавить боль наружу.

Где ты, Ли?

Я сел на свое место одновременно со звонком. Лена сидела рядом, как и всегда, на Стороне хорошего глаза. Только вот на себя прежнюю она не была похожа. На ней была надета узнаваемая рубашка с треугольным вырезом, слишком большая для нее, и черная юбка, которая была на пару сантиметров короче, чем те, что она позволяла себе носить три месяца назад. Юбку едва было видно из‑под рубашки, рубашки Мэйкона. К этому я уже привык. Еще на цепочке у нее висело его кольцо, то самое, что он всегда крутил на пальце, когда задумывался. Старая цепочка порвалась в день ее рождения, пропала где‑то в пепле пожара. Я в тот день подарил ей кольцо своей матери в знак нашей любви, хотя сейчас я уже сомневался в ее чувствах. Не знаю почему, но Лена носила наших призраков, моего и ее, всегда с собой, на равных, на одной цепочке. Моя ушедшая мама и ее канувший в никуда дядя, заключенные в изгибах золота, платины и других драгоценных металлов, висели вдвоем поверх ее ожерелья с амулетами и прятались в слоях хлопка рубашки с чужого плеча.

Миссис Инглиш уже раздавала тесты, ни капли не удивляясь, что полкласса сидит в купальниках или с полотенцами. Эмили была и в купальнике, и с полотенцем.

– Тестирование, пять коротких ответов, по десять очков за каждый, и эссе, пропускное количество баллов по двадцать пять за тесты и эссе. Простите, никакого Страшилы Рэдли в этот раз. Тематика доктора Джекила и мистера Хайда. Еще не лето, ребята.

Осенью мы читали «Убить пересмешника». Я вспомнил, как Лена впервые появилась в нашем классе со своей потрепанной книгой.

– Страшила Рэдли мертв, миссис Инглиш. Кол в сердце, – не знаю, кто это сказал, наверное, одна из сидящих позади, рядом с Эмили, но все поняли, что она говорила о Мэйконе. Комментарий предназначался Лене, прямо как в старые времена. Я напрягся, когда по классу прокатились смешки. Я ждал, когда начнут разбиваться стекла или что‑нибудь еще в этом роде, но нигде не появилось даже трещины. Лена не отреагировала. Может, не слышала, а может, ей уже было плевать, что они говорят.

– Могу поспорить, его даже не похоронили на городском кладбище. А гроб, скорее всего, пуст. Если таковой вообще имеется, – сказано было довольно громко, так, что миссис Инглиш устремила свой взгляд в конец класса

– Заткнись, Эмили, – прошипел я.

В этот раз Лена обернулась и посмотрела на Эмили. Один единственный взгляд и все. Эмили уткнулась носом в тесты, как будто имела представление о содержании «Доктора Джекила и мистера Хайда». Никто больше не связывался с Леной. Они всего лишь хотели обсуждать ее. Она стала новым Страшилой Рэдли. Я задумался, что бы сказал по этому поводу Мэйкону, я все еще размышлял, когда вдруг услышал крик с задних парт.

– Пожар! Помогите кто‑нибудь! – Эмили держала в руках тест, полыхающий синим пламенем. Она бросила его на линолеум и продолжила визжать. Миссис Инглиш схватила свой свитер со стула, и бочком, чтобы видеть своим здоровым глазам, направилась в конец кабинета. Три точных удара и огонь потух, оставляя лежать обугленный и дымящийся тест на обугленном и дымящемся линолеуме.

– Клянусь, она сама загорелась. Просто вспыхнула, когда я писать начала.

Миссис Инглиш подняла блестящую черную зажигалку с парты Эмили:

– Неужели? Собирай вещи. Расскажешь эту историю директору Харперу.

Эмили вылетела из класса, пока миссис Инглиш шла на свое место. Когда она прошла мимо меня, я заметил на зажигалке серебряный полумесяц.

Лена повернулась к своему тесту и начала писать. Я уставился на широкую нательную рубашку, под которой поблескивало ожерелье. Ее волосы были собраны наверху в чудаковатый узел – еще одна новинка, которую она даже не пыталась объяснить. Я ткнул ее карандашом. Она перестала писать и посмотрела на меня, улыбаясь кривой полуулыбкой – лучшей из того, на что она была способна в последнее время.

Я улыбнулся в ответ, но она тут же перевела взгляд снова на тест, словно грамматика была куда важнее, чем я. Как будто ей было больно смотреть на меня или, что куда хуже, она на меня смотреть просто не хотела.

Как только прозвенел звонок, Джексон Хай стала напоминать Марди Гра. Девчонки поснимали топики и стали носиться по парковке в купальниках. Шкафы опустели, ноутбуки были заброшены подальше. Разговоры переросли в крики, провозглашающие, что младшие классы теперь перешли в разряд старшеклассников, а старшеклассники с сегодняшнего дня именуются выпускниками. Наконец, все получили то, чего так ждали целый год – свободу и новый этап в жизни.

Все, кроме меня.

Мы с Леной шли на парковку. Ее сумка болталась туда‑сюда, и мы ненароком задевали друг друга. Между нами пробегали те же электрические разряды, что и месяцы назад, но только эти были ледяными. Она отошла в сторону, избегая соприкосновения со мной.

– Ну и как? – заговорил я с ней, как будто мы и знакомы‑то не были.

– Что?

– Экзамен.

– Скорее всего, провалила. Я ничего не читала, – было трудно себе представить, что Лена не прочитала книгу, учитывая, что она отвечала на все вопросы, когда мы проходили «Убить пересмешника».

– Да? А я отлично справился. На прошлой неделе стащил копию теста со стола миссис Инглиш, – я солгал. Лучше уж я провалюсь, чем попробую смошенничать в доме, где правит Амма. Но Лена все равно меня не слушала. Я помахал рукой перед ее глазами. – Ли! Ты меня слушаешь? – Я хотел поговорить с ней о своем сне, но сначала мне нужно было, чтобы она меня хотя бы заметила.

– Прости. В голове столько всего, – она отвернулась. Немногословно, но куда больше, чем мне удавалось вытянуть из нее за прошлые недели.

– Что, например?

Она замялась:

– Ничего.

Ничего хорошего? Или ничего, о чем бы она могла рассказать здесь?

Она остановилась и повернулась ко мне лицом, преграждая мне дорогу:

– Мы уезжаем из Гатлина. Все мы.

– Что? – этого я не предвидел. На что она, видимо, и рассчитывала. Она специально закрылась от меня, чтобы я не узнал, что происходит внутри нее, не догадался о ее чувствах, которыми она не хотела со мной делиться.

‑ Не хотела говорить тебе. Это на несколько месяцев.

– Здесь как то замешана…, – знакомое чувство паники камнем рухнуло в животе.

– Нет, к ней это вообще никакого отношения не имеет, – Лена опустила глаза. – Бабушка и тётя Дель считают, что если мне уехать подальше от Равенвуда, я буду меньше думать о произошедшем. Буду меньше думать о нем.

«Если мне уехать подальше от тебя» – вот, что я услышал.

– Так с этим не справиться, Лена.

– Как так?

– Сбежав, Мэйкона ты не забудешь.

Она напряглась, услышав его имя:

– Правда? Это в твоих книжках написано? И где я? На пятой стадии? Шестой, последней?

– Неужели ты так думаешь?

– Вот стадия специально для тебя: оставь все в прошлом и беги, пока еще можешь. Когда я доберусь до этой стадии?

Я остановился и посмотрел на нее:

– Ты этого хочешь?

Она крутила свое ожерелье на длинной серебряной цепочке, прикасаясь к безделушкам, служившим напоминаниями о том, что мы видели или делали вместе. Она перекрутила ожерелье так сильно, что мне показалось, что оно вот‑вот порвется.

– Я не знаю. Часть меня хочет уехать и никогда не возвращаться, а часть меня не может вынести мысль об отъезде, потому что он так сильно любил Равенвуд и завещал его мне.

Это единственная причина?

Я ждал, когда она договорит… и скажет, что не хочет уезжать от меня. Но она не сказала.

Я сменил тему:

– Может поэтому нам и снится та ночь.

– Ты о чем?

Я, наконец, привлек ее внимание.

– Сон, который снился нам прошлой ночью, о твоем дне рождении. Ну, то есть, это было похоже на твой день рождения, за исключением той части, где меня убила Сарафина. Это было так реально. Я даже проснулся с этим, – я задрал футболку.

Лена уставилась на розовый шрам, красовавшийся рваной полосой на моем животе. Она выглядела так, словно вот‑вот упадет в обморок. Лицо побледнело, в глазах паника. Впервые за недели я увидел проблески хоть каких‑то эмоций.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. Мне ничего вчера не снилось, – было что‑то в выражении ее лица и в интонации, она была серьезна.

– Странно. Обычно нам одно и то же снится, – я пытался говорить спокойным голосом, но уже не мог угомонить часто забившееся сердце. Мы видели одинаковые сны с тех пор, как встретились. Именно они были причиной полуночных визитов Мэйкона ко мне – забрать ту часть сна, которую не должна была видеть Лена. Мэйкон сказал, что наша связь настолько крепка, что Лена видит мои сны. И что теперь можно сказать о нашей связи, когда ей больше мои сны не снятся?

– Это была ночь после твоего дня рождения, я услышал, что ты зовешь меня. Но когда добрался до вершины склепа, там оказалась Сарафина с ножом.

Лену, похоже, вот‑вот стошнит. Мне бы уже остановиться, но я не мог. Я должен был надавить на нее, сам не знаю зачем:

– Что произошло той ночью, Ли? Ты никогда мне не рассказывала толком. Может именно поэтому мне она сниться.

Итан, я не могу, не заставляй меня!

Я не мог поверить. Она вернулась в мои мысли, снова Келтинг. Я попытался еще немного приоткрыть отворившуюся дверь, чтобы попасть в ее разум.

Мы можем поговорить об этом. Ты просто обязана со мной поговорить!

Что бы не чувствовала Лена, она от этого отмахнулась. Я почувствовал, как связь между нами резко оборвалась.

– Ты знаешь, что произошло. Ты упал, забираясь на вершину склепа, и вырубился.

– Но при чем тут Сарафина?

Она сжала ручку своей сумки:

– Я не знаю. Все кругом было в огне, помнишь?

– И она просто исчезла?

– Я не знаю. Я ничего не видела, а когда огонь погас, ее уже не было, – Лена говорила обороняясь, как будто я ее в чем‑то обвинял. – Почему ты делаешь из мухи слона? Тебе приснилось, мне нет. И что? Обычный сон, не те, что раньше. Это ничего не значит.

Она пошла вперед.

Я заступил ей дорогу и снова поднял край футболки:

– Тогда как ты это объяснишь?

Рваные края шрама все еще розовели, словно он был недавно излечен. Широко распахнутые глаза Лены отражали солнечный свет первого летнего дня. На солнце ее ореховые глаза будто отливали золотом. Она не сказала ни слова.

– И песня… она изменилась. Я знаю, ты тоже ее слышишь. Срок грядет? Может, поговорим об этом?

Она попятилась от меня, что и было ее ответом. Но мне было плевать и не имело никакого значения, потому что я уже не мог остановиться.

– Что‑то происходит, не так ли?

Она покачала головой.

– В чем дело? Лена…

Прежде чем я успел продолжить, к нам подошел Линк и хлестнул меня своим полотенцем:

– Кажется, на озеро сегодня никто не едет, разве что вы двое.

– Почему это?

– Посмотри на шины, Хлестнутый. Все проколоты, даже у Колотушки.

– Все? – Фэтти, школьный надзиратель, будет в ярости. Я посчитал количество машин на парковке. Достаточно, чтобы дело дошло до Саммервиля, может быть даже до шерифа. Это было не в компетенции Фэтти.

– Все, кроме машины Лены, – Линк показал на фастбэк. Я до сих пор не мог привыкнуть, что это теперь была машина Лены. Парковка погрузилась в хаос. Саванна звонила по телефону. Эмили кричала на Иден Уэстерли. Баскетбольная команда уже никуда не ехала.

Линк пихнул Лену плечом:

– Я не виню тебя за то, что ты с ними сотворила, но неужели нельзя было обойти Колотушку? У меня сейчас с наличностью туго, чтобы новые шины покупать.

Я посмотрел на нее. Лена была в растерянности.

Лена, это ты?

– Я этого не делала, – что‑то тут не так. Прежняя Лена уже давно бы головы нам поотрывала просто за предположение.

– Как думаешь, это Ридли или…, – я посмотрел на Линка, не хотел при нем произносить имя Сарафины.

Лена покачала головой:

– Это не Ридли, – в голосе уверенности не было, да и голос был словно чужой. – Веришь или нет, но она не единственная, кто ненавидит Смертных.

Я посмотрел на нее, но именно Линк спросил вслух то, что вертелось на языке у обоих:

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

На фоне всего этого хаоса послышался рев мотоцикла. Парень в черной футболке проехал через ряд припаркованных машин, меняя злость на лицах чирлидеров на безысходность, и исчез на дороге. На нем был защитный шлем, поэтому лица его видно не было. Только его Харлей.

Но в животе что‑то ёкнуло, так как мотоцикл показался мне знакомым. Где я мог его раньше видеть? В Джексоне ни у кого не было мотоцикла. Все, что приходило на ум, так это только мотовездеход Хэнка Портера, который сломался сразу же, как он его завел.

Пропала последняя вечеринка Саванны. Хотя я теперь точно не в списке приглашенных.

Лена уставилась на мотоцикл, словно приведение увидела:

– Убираемся отсюда, – она кинулась к своей машине, сбегая с лестницы.

– Куда? – я пытался поспевать за ней, пока Линк волочился за мной.

– Куда угодно, подальше отсюда…