Седьмое сентября. У трассы 9

Линк остался после уроков, чтобы поиграть с ребятами в баскетбол. А Ридли ни за чтобы не поехала домой без него из‑за чирлидеров, занимавшихся в спортивном зале, хотя сама бы она в этом никогда не призналась.

Я стоял в дверях тренажерного зала и наблюдал за тем, как Линк ведёт мяч через всю площадку, ничуть не вспотев. Я наблюдал за тем, как он забросил мяч из‑под щита, со штрафной линии, трёхочковый, с центральной линии. Я наблюдал за тем, как другие парни стояли с открытыми ртами. Я наблюдал за тем, как тренер сидел на трибунах с застрявшим во рту свистком. Я наслаждался каждой минутой, почти также сильно, как и Линк.

"Скучаешь по этому?" – произнесла Лена наблюдая за мной с порога.

Я покачал головой. "Ни за что. Я не хочу больше общаться с теми ребятами, – улыбнулся я. – И впервые на нас никто не пялится". Я протянул ладонь, и она накрыла её своей. Теплой и мягкой.

"Пойдём отсюда," – сказала она.

Страшила Рэдли сидел на углу парковки рядом со знаком остановки, так тяжело дыша, словно во всём мире было недостаточно воздуха для него. Я задумался, а вдруг Мейкон всё ещё следит за нами и за всеми остальными при помощи своей чародейской собаки? Мы остановились напротив него, и я открыл дверь. Страшила даже не колебался.

Мы ехали по трассе 9. Гатлинские дома вдоль дороги исчезли из виду, превратившись в поля. В это время года на полях обычно преобладало сочетание зеленого и коричневого цветов – кукурузы и табака. Но в этом году вся земля до горизонта была окрашена в черный и желтый – из‑за мертвых растений и саранчи, поедающей всё на своём пути. Слышно было, как хрустели насекомые, раздавливаемые колесами автомобиля. Всё это выглядело ужасно.

Это была ещё одна тема, которую нам не хотелось обсуждать. Апокалипсис, приближающийся в Гатлину вместо осени. Мама Линка была убеждена, что нестерпимый жар, и насекомые были карой божьей, но я знал, что она не права. У Великого Барьера, Абрахам Равенвуд сказал, что выбор Лены в равной степени коснется мира чародеев и мира смертных. Он не шутил.

Лена пристально смотрела в окно, не отрывая взгляда от опустошенных полей. Я не знал, что сказать, чтобы ей стало легче, или чтобы она не чувствовала себя ответственной за этой. Я только мог попытаться отвлечь её. "Сегодня был безумный день, даже для первого учебного дня".

"Мне жаль Ридли, – Лена убрала волосы с плеч, собрав их в небрежный пучок. – Она сама не своя".

"А это значит, что она больше не злобная Сирена, тайно работающая на Сарафину. И я должен её жалеть?"

"Она выглядит такой потерянной".

"Что я думаю по этому поводу? Она снова будет морочить Линку голову".

Лена прикусила губу. "Ну да. Ридли до сих считает себя Сиреной. И морочить людям головы в числе её обязанностей".

"Ставлю на то, что она доставит немало неприятностей группе поддержки, прежде чем угомонится".

"Тогда её исключат," – сказала Лена.

На перекрестке я съехал с трассы 9 и повернул на дорогу в поместье Равенвудов. "Но сперва она спалит Джексон дотла".

Ветви дубов, растущих вдоль дороги, ведущей и дому Лены, образовали арку, в тени которой воздух был на градус или два прохладнее.

Воздух из открытого окна развевал волосы Лены. "Не думаю, что Ридли приятно находиться в доме. Вся моя семья ведет себя очень странно. Тетя Дель совсем растеряна".

– Тоже мне новость.

"Вчера тетя Дель приняла Райан за Рис".

"А как Рис?"

"Способности Рис вышли из‑под контроля. Она постоянно на это жалуется. Иногда она смотрит на меня и у неё начинается истерика, а я даже не знаю, то ли это от того, что она прочла на моём лице, то ли наоборот, ничего не может прочесть".

Рис всегда была нервной, даже в обычным обстоятельствах.

"Зато у тебя есть твой дядя".

"Как сказать. Каждый день дядя Мейкон пропадает в Туннелях, и никогда не говорит, чем он там занимается. Как будто он не хочет, чтобы я об этом знала".

"И ты считаешь это странным? Ни он, ни Амма никогда не хотели, чтобы мы что‑либо знали". Я старался вести себя спокойно, даже несмотря на хруст саранчи под колесами.

"Уже несколько недель прошло с тех пор, как он вернулся, и я до сих пор не знаю, что он за чародей. В смысле, не только светлый. Он не станет говорить об этом. Ни с кем". Даже со мной. Вот что она имела ввиду.

"Может быть, он сам не знает."

"Забудь об этом". Она выглянула в окно, я взял её за руку. Нам было обоим настолько жарко, что я едва чувствовал жжение от соприкосновения с её кожей.

"Может ты поговоришь со своей Бабулей?"

"Бабуля половину времени проводит в Барбадосе, пытаясь выяснить, в чем дело, – Лена не произнесла то, что имела ввиду на самом деле. Её семья пытается найти способ восстановить Порядок Вещей – справиться с жарой, с саранчой и со всеми бедами, которые ещё ожидают мир смертных. – На Рейвенвуд наложено больше связывающих чар, чем на любую чародейскую тюрьму. Это вызывает у меня столь сильную клаустрофобию, что я ощущаю себя настолько же связанной. Это придаёт новое значение чувству приземленности. – Лена покачала головой. – Надеюсь, Ридли это не коснулось, она ведь теперь смертная".

Я не сказал ни слова, хотя был более чем уверен, что Ридли это почувствовала, как и я. Мы были уже рядом с особняком, и я почувствовал присутствие магии – гудение, как от линии электропередач, густой туман, который не имел никакого отношения к переменам погоды.

Присутствие магии чародеев, темной и светлой.

Я чувствовал это с тех пор, как мы вернулись из‑за Великого Барьера. И когда я потянулся к искривленным железным воротам, которые обозначали границу территории Равенвуда, воздух вокруг на был заряжен, как при грозе.

Ворота сами по себе не были барьером. Разросшиеся после смерти Мейкона сады Равенвуда было единственным местом во всем округе, где можно было найти убежище от жары и насекомых. Может быть, это было доказательством могущества Лениной семьи. Когда мы прошли через ворота, я почувствовал два потом энергии: один будто двигался за ворота, а второй – к Равенвуду. Поместье стояло на своём – это было видно по коричневой земле за оградой, контрастирующей с зеленой внутри, по садам, которые остались нетронутыми. клумбы блистали своим цветением, деревья были ухожены, постриженные лужайки спускались от великолепного дома к Санти. Даже дорожки были посыпаны новым гравием. Но внешний мир прижался к самым воротам, а магия и заклинания охраняли покой Равенвуда. Будто волна разбивается о скалы снова и снова, но разрушает их лишь по песчинке.

Но волны всегда проложат себе путь. Если бы Порядок Вещей действительно был нарушен, вряд ли Равенвуду удалось бы оставаться форпостом погибшего мира так долго.

Я довёз катафалк до дома, но не успел я и слова сказать, как мы уже вышли из машины и оказались в духоте. Лена упала на прохладную траву, я приземлился рядом с ней. весь день я ждал этого момента. Мне стало жаль Амму, папу и остальных жителей Гатлина, запертых в городе под палящим голубым небом. Я не знал, как долго ещё я смогу это выносить.

Я знаю.

Блин. Я не имел ввиду…

Я знаю. Ты не винишь меня. Всё в порядке.

Она придвинулась ко мне, коснулась моего лица рукой. Я приготовился. Теперь, когда мы касались друг друга, мое сердце не просто колотилось. Я мог почувствовать, как сила покидает мое тело, будто бы её высасывали из меня. Она заколебалась и убрала руку.

– Это я виновата. Знаю, ты не собираешься признавать это, зато я признаю.

"Ли".

Она перекатилась на спину и уставилась на небо.

– Поздно ночью я лежу в кровати, закрываю глаза и пытаюсь прорваться через это. Пытаюсь втянуть облака и избавиться от высокой температуры. Ты не знаешь, как трудно это. Сколько требуется от всех нас, чтобы удерживать Рейвенвуд в таком состоянии. – Она оторвала лист зеленой травы. – Дядя, Мейкон говорит, что он не знает то, что случится дальше. Бабуля говорит, что невозможно знать, потому что такого никогда не было раньше.

"И ты им веришь?"

Когда дело касалось Лены, Мейкон становился таким же, как Амма со мной. Если было что‑то, на что могла повлиять именно она, он будет последним кто скажет ей об этом.

"Я не знаю. Но это касается не только Гатлина. Что бы я не натворила там, это коснулось и других чародеев, не только из моей семьи. У всех способности дают осечку, как и у меня".

"Но твои способности всегда были непредсказуемы".

Лена отвернулась. "Спонтанные возгорания – это нечто большее, чем просто непредсказуемые способности".

Я знал, что она права. Гатлин опасно балансировал на краю невидимого утеса, и мы понятия не имели, что было у его основания. Но я не мог сказать ей об этом – не сейчас, когда ответственность за происходящее лежала на ней. "Мы выясним, что творится".

"Я в этом не уверена".

Она протянула руку к небу, и я вспомнил о том дне, когда пошел за ней в сад Гринбриера. Я следил за тем, как она перемещала облака кончиками пальцев, создавая из них фигуры в небе. Я тогда ещё не знал, во что ввязываюсь, но это меня бы не волновало.

Все изменилось, даже небо. На этот раз облаков и в помине не было. Там ничего не было, кроме угрожающего синего тепла.

Лена подняла другую руку и взглянула на меня: "Это не прекратится. Всё станет только хуже. Нам нужно быть готовыми," – руками она рассеянно потянула облако, скручивая воздух руками, словно ириску пальцами. – Сарафина и Абрахам не уйдут прочь просто так".

Я готов.

Она пальцем прочертила по воздуху петлю: "Итан, я хочу, чтобы ты знал, что я больше ничего не боюсь".

Я тоже. Так долго пока мы вместе.

"Это главное. Если что‑то случится, это будет из‑за меня. И я должна быть одна, что бы это исправить. Ты понимаешь о чем я говорю?" Она не отрывала глаз от своих пальцев.

Нет. Не понимаю.

"Ты не понимаешь? Или не хочешь понять?"

Я не могу.

"Ты помнишь, когда Эмма говорила, что бы ты не ковырял дырку в небе или вселенная в неё провалится?"

Я улыбнулся.“СОПУТСТВУЮЩИЙ.Тринадцать вниз. Как будто Вы идете вперед и тянете нить, наблюдая, что целый мир распутывает, как свитер, Итан Уот.”

Лена должна была смеяться, но она не смеялась."Я потянула за нить, когда использовала" Книгу Лун"

"Из‑за меня" Я думал об этом все время. Она не была единственной, кто надел кусочек пряжи, которая связала весь Округ Гатлина, выше и ниже поверхности.

"Я объявила себя."

– Тебе пришлось. Ты должна этим гордиться.

– Я и так горжусь, – она колебалась.

"Но?" Я внимательно посмотрел на неё.

"Но мне придется заплатить цену, и я готова."

Я закрыл глаза. "Не говори так."

– Я пытаюсь быть реалистом.

"Ты ждешь, когда что‑то плохое случится." Я не хотел думать об этом.

Лена теребила амулеты на ожерелье: "На самом деле, вопрос не в том, случится ли, вопрос в том, когда случится".

Я жду. Как и было написано в тетради.

Какой тетради?

Я не хотел, чтобы она об этом знала, но теперь я не мог молчать. И сделать вид, что всё как прежде, тоже не мог.

Неправильность всего происходящего мгновенно обрушилась на меня. Лето. Смерть Мейкона. Лена, ведущая себя, как незнакомка. Сбегающая с Джоном Бридом, сбегающая от меня. А затем и всё остальное, что происходило до моей встречи с Леной – моя мама, не вернувшаяся домой, её туфли, стоящие там же, где она их оставила, её полотенце, всё ещё влажное с утра. Её пустая половина кровати, запах её волос на подушке.

Почта, которая по прежнему приходила на её имя.

Внезапность всего этого. И постоянство. Одинокая действительность правды – что самый важный человек в Вашей жизни внезапно прекратил существование. Который в плохой день, предназначенный возможно, она никогда не существовала вообще. И в хороший день, был другой страх. Это, даже если Вы были на сто процентов уверены, что она была там, возможно Вы были единственным, кто заботился или помнил.

Как может подушка пахнуть человеком. который даже не на одной планете с вами? И что делать, если однажды подушка станет пахнуть как любая другой старая подушка, странная подушка? Как вы можете заставить себя убрать эти туфли?

Но у меня были. И я видел свою мать, Чистую на Кладбище Бонавентура. Впервые в моей жизни, я полагал, что что‑то фактически произошло, когда Вы умерли. Моя мама не была одной в грязи в Его Саду Бесконечного Мира, пути, которого я всегда боялся, что он был. Я позволил ей идти. По крайней мере, я был близок.

Итан? Что происходит?

Хотел бы я знать

"Я не допущу, что бы с тобой, что‑нибудь случилось. Ничего не будет." Я произнес эти слова, хотя знал, что я не способен защитить её. Я сказал их, потому что почувствовал как мое сердце собирается разорвать себя в клочья снова.

"Я знаю," она соврала. Лена ничего не сказала, но она знала, что я чувствую.

Она потянула вниз по небу руками, так сильно, как могла, подобно она хотела разорвать его далеко от солнца.

Я услышал громкий треск.

Я не знаю, откуда он взялся, и я не знаю, как долго это будет продолжаться, но голубое небо взломали, и, хотя не было ни облачка, мы позволим каплям дождя падать на наши лица.

Я чувствовал влажную траву под собой и капли дождя на моих глазах. Они чувствовали себя настоящими. Я чувствовал, что моя потная одежда стала прохладной, вместо высыхания. Я притянул ее к себе и держал ее лицо в своих руках. Тогда я поцеловал ее, пока не был единственным, кто затаил дыхание, и земля под нами высушивалась, и небо стало суровым и синим снова.

На ужин был фирменный куриный пирог Эммы. Одна моя порция была размером с огромную тарелку, или с домашнее блюдо. Проткнув бисквитную корочку вилкой, чтобы вышел пар, я почувствовал запах крепленого вина, ее секретный ингредиент. Рецепт любого мясного пирога в нашей стране имел секретный ингредиент: сметана, соевый соус, жгучий перец, даже взбитый в миксере пармезан. Тайны и корочка пирога шли рука об руку. Шлепните по корочке пирога и все горожане будут убиваться, пытаясь разнюхать, что же там под ней скрывается.

"Ах, этот запах до сих пор заставляет почувствовать себя восьмилетним." Эмма проигнорировала как комментарий отца, так и его подозрительно хорошее настроение. Теперь, когда в университете начался семестр, и он сидел там в своей преподавательской футболке с воротником, он выглядел совершенно нормальным. Можно было совсем забыть целый год, когда отец целыми днями спал, закрывшись в своем кабинете, и "сочиняя" по ночам книгу, оказавшейся на самом деле сотнями страниц с каракулями. До тех пор, пока мой отец не взял себя в руки и не вернулся к здравомыслию, он едва разговаривал и принимал пищу. А может быть это аромат пирога так подействовал на меня также. Я так и не разобрался.

"Хороший первый день в школе, Итан?" отец спросил с набитым ртом.

Я наколол пирог на вилку. "Достаточно хороший."

Под тестом все было нарублено очень мелко. Невозможно было отличить нашинкованного кубиками цыпленка от овощей в начинке пирога. Черт! Когда Эмма бралась за свой кухонный нож, это было не к добру. Этот мясной пирог подтверждал ярость Эммы, о которой я даже не мог представить. Мне было жаль покалеченную разделочную доску, Я посмотрел на ее пустую тарелку и понял, что Эмма сегодня не настроена вести мирную светскую беседу, или что‑либо объяснять.

Я сглотнул. "Что на счет тебя, Эмма?"

Она стояла возле кухонного стола, швыряя салат с такой силой, будто собиралась разбить нашу стеклянную салатницу: "Довольно неплохо"

Мой папа спокойно поднял свой стакан молока. "Ну, мой день был невероятен. Я проснулся с невероятной идеей, совершенно неожиданно. Должно быть пришла ко мне прошлой ночью. В свои рабочие часы, я написал предложение. Я собираюсь начать новую книгу."

"Да? Это здорово." Я взял салатницу, концентрируясь на маслянистом виде дольки помидора.

"Она о Гражданской Войне. Я мог бы даже найти способ использовать некоторые из исследований твоей мамы. Мне нужно поговорить с Мэриан об этом."

"Как книга называется, пап?"

"Вот эта часть, что ударила меня из ниоткуда. Я проснулся со словами в моей голове. Восемнадцатая луна. Что ты думаешь?"

Чаша выскользнула у меня из рук, ударилась о стол и разбилась ударившись о пол. Рваные листья, смешанные с неровными осколками стекла, сверкали на моих кедах и паркетных досках.

"Итан Уэйт!" Прежде, чем я смог произнести хоть слово, Эмма уже убирала сырое, скользкое и опасное месиво. Как и всегда. Как только я опустил руки, я уже мог слышать ее ворчание.

"Ни слова больше." Она вполне могла запихнуть старые корки пирога в мой рот.

Как ты думаешь, что это означает, Ли?

Я лежал в постели, парализованный, мое лицо было спрятано в подушках. Амма уже заперлась в своей комнате после обеда, я был уверен, что означало, что она не знала, что происходит с моим отцом тоже.

Я не знаю.

Голос Лены через Келтинг был слышен так же ясно, как если бы она сидела рядом со мной на кровати, как обычно. И как обычно, я хотел, что бы так оно и было.

"Как он мог придумать, это? Мы говорили что‑то о песнях перед ним? Мы что‑то испортили?"

Что‑то ещё. Именно эту часть я не говорил, и старался не думать. Ответ пришел быстро.

Нет, Итан. Мы никогда никому не скажем.

Так если он говорит о Восемнадцатой Луне …

Правда поразила нас одновременно.

Это потому что кто‑то хочет, чтобы он так говорил.

Это имело смысл. Темные чародей уже убили мою маму. Мой папа только становится на ноги – легкая добыча. И он уже был мишенью однажды, в ночь Шестнадцатой Луны Лены. Другого объяснения не было.

Моя мать ушла, но она нашла способ оповестить меня, отправив Призрачную Песню, Шестнадцать Лун и Семнадцать Лун, которые застряли у меня в голове, по я наконец не начал прислушиваться. Но это сообщение пришло не от моей мамы.

Ли? Ты думаешь это предупреждение? От Абрахама?

Возможно. Или от моей замечательной мамочки.

Сарафина. Лена почти никогда не произносила ее имени, если можно было этого избежать. Я не винил ее.

Это должен быть кто‑то из них, верно?

Лена не ответила и я лежал в своей постели полной тишине, надеясь, что это был один из них. Один из дьяволов, которые нам известны, из знакомого нам мира чародеев. Потому что дьяволы, о которых мы не знаем, были слишком ужасны и незнакомые нам миры были еще страшнее.

Итан, ты еще здесь?

Да, я здесь.

Почитаешь мне?

Я улыбнулся про себя и достал из под кровати первую попавшуюся книгу. Роберт Фрост, один из любимых поэтов Лены. Я открыл книгу на случайной странице: "Мы спрятались за блеском строк, / В стихах нашли себе приют, – / Но сколько страхов и тревог,/ Пока нас люди не найдут!"

Я не прекращал читать. Я чувствовал обнадеживающую тяжесть сознания Лены, прислонившегося к моему, как если бы она прислонилась к моему плечу. Я хотел держать ее столько, сколько мог. Она заставляла меня чувствовать себя менее одиноким.

Казалось, что каждая строчка написана про нее, по крайней мере мне.

Когда Лена задремала, я слушал гул сверчков, пока не понял, что это вовсе не сверчки, Это была саранча. Чума, или как там Миссис Линкольн называла ее. Чем дольше я вслушивался, тем сильнее этот шум был похож на миллион жужжащих пил, уничтожающих мой город, и все вокруг. Затем стрекотание переросло в нечто иное – низкие аккорды песни, которую я узнаю где угодно.

Я слышал песни прежде, еще до встречи с Леной. Шестнадцать лун привела меня к ней, песня, которую мог слышать только я. От них невозможно было скрыться, также как и Лена не могла сбежать от своей судьбы или я от своей. Эти песни были предупреждением моей мамы – единственной, кому я доверял больше всех на свете.

Восемнадцать лун, восемнадцать сфер

Шов срастется сквозь лет препоны

Одна не решила рожденье иль смерть,

Встает над градом День излома

…

Я старался прочувствовать слова, так как я всегда это делал. "Мир вне лет" правила вне мира смертного мира. Но что придет из этого другого мира – 18 луна или "Один/одна не сделавшая выбор? И кто это мог бы быть?

Единственного человека это правило обходило – это была Лена. Она сделал свой выбор. Что означает, что есть другой выбор, который должен быть сделан тем, кто уже делал один.

Но последняя строка была единственной, от которой мне становилось дурно. "День Излома"? Очень походило, охватывало каждый день теперь. Как же все может быть еще более сломанным, чем все это?

я хотел бы, чтобы у меня было больше, чем песня, чтобы моя мама была здесь и объяснила мне что это значит. Больше всего мне хотелось бы знать как исправить все то, что мы сломали.