Из писем. Я живу хорошо. Нам выдали шинели, но в них при­дется ходить дней 20

Сентября 1942 г.

Дорогие мои!

Я живу хорошо. Нам выдали шинели, но в них при­дется ходить дней 20. Ведь через 20 дней мы окончим и поедем по заданию правительства.

Дела идут у меня хорошо: учусь на «отлично», авто­ритетом пользуюсь и среди комсостава, и среди курсан­тов, меня выбрали секретарем комсомольского бюро ро­ты. «Шишка»!...

Положение на фронте серьезное. Нужно во что бы то ни стало скорей победить, так что мы увидимся, навер­ное, только после разгрома немцев.

До свидания, до скорого. Всех крепко целую.

Ваша Верка

14 марта 1943 г.

Острогожно, Воронежская область.

Здравствуйте, дорогие мои!

О чем буду писать, не очень унывайте. Начинаю без обиняков, так как надеюсь на вашу сильную волю. Меня тяжело ранило в грудь навылет, немного повыше сердца, прострелило легкое. Сначала мое положение было не­важное: все думали, что умру, но теперь я себя хорошо чувствую, уже хожу, кушаю понемногу. Рана заживает.

Ранило меня 20 февраля, и вот я все езжу на разных видах транспорта. Скоро ли я доеду до стационарного госпиталя — не знаю. Дорогой ехать опасно, так как все время бомбит. Наш эшелон пострадал, разбомбило, но я осталась жива. Война, ничего не поделаешь. Пишу очень кратко, ибо ужасно тороплюсь...

Наш отряд соединился с частями Красной Армии. Красота, правда? После выздоровления приеду к вам в гости. Ждите.

Крепко целую. Ваша дочь Вера.

Сражалась за Роднну. С. 259—262,

265-266.

24. Письмо Т. Макаровой²⁷ матери

9 сентября 1942 г.

...Дорогие мои!

Скорее бы настало то время, когда я опять буду с ва­ми вместе под одной крышей. Скорее бы разбить этих варваров, чтобы возобновить нашу счастливую жизнь. Как радостно будет нам опять быть всем вместе. Как мы хорошо заживем. Только бы все это было скорее.

Дорогая мамочка! За меня, прошу, не беспокойся. У меня все в порядке, жива, здорова, сыта. Ну что мож­но еще желать? Имею уже 125 вылетов, 125 раз я летала со смертоносным грузом и бросала его на головы чело­веческим извергам-фашистам. Скорее бы настало время их полного разгрома.

Я вам не очень часто пишу, но вы не беспокойтесь. Просто времени мало, да и почта работает очень плохо.

Ну пока все. Крепко, крепко вас целую 1000 раз. Пере­давайте привет всем знакомым.

Ваша Таня.

25. Из писем отцу М. В. Королевой²⁸

Сентябрь 1942 г. ^2Э

...Поздравь меня, папуленька! Бюро партийной орга­низации полка приняло меня кандидатом в члены ВКП(б). Звание это ко многому обязывает... Никогда не чувствовала себя такой счастливой...

Не ранее 9 сентября 1942 г. ³⁰

...Ты спрашиваешь, как встретила день рождения? Вечером у нас как раз начался жаркий бой и в мою честь целый артиллерийский полк дал залп по врагу.

В день рождения Ежика ³¹ тоже было дано несколько залпов. Л когда собрались ужинать, пришлось отбивать довольно яростную контратаку. В этот день мы заняли один пасе, ими и.III пункт. И бойцы сказали, что это тоже I) честь дня рождения Ежика.

Очень сроднилась со своим полком. А традиции у не­го боевые. Мы никогда не сделали и полшага назад, а знаем лишь одно слово— «вперед». Недаром мы первые кандидаты па присвоение гвардейского звания...

Сражалась за Родину. С. 254.

26. Из воспоминаний снайпера В. Г. Зайцева³²

П. Найди снайпера!

Помните детские «Загадочные картинки»? Причуд­ливое переплетение штрихов, линий. И задачка — «най­ди мальчика!». Забавная игра.

Сколько таких «картинок» пришлось нам разгады­вать среди сталинградских развалин! Только проигры­вать в той игре нельзя было.

За много дней, проведенных на Мамаевом кургане, снайперы не отдыхали ни днем, ни ночью. Гасла иници­атива, терялась изобретательность. Мы знали, что под каждым бугорком может скрываться опасность, но нас постепенно одолевало безразличие. Ведь если для вы­стрела снайперу требуется несколько секунд, то для то­го, чтобы обнаружить цель, приходится часами напря­женно следить за передним краем противника. Но что может заметить смертельно усталый человек? Ничего, или просто подставит свою голову под пулю. И появля­лось бессознательное стремление уклониться от поединка.

Поэтому командир полка дал нам суточный отдых. Наш участок обороны усилился группой бойцов лейте­нанта Федосова, опасность полного окружения минова­ла, и мы могли теперь немного поспать. Но перед тем как забраться в свои «спальни» — ниши под берегом ов­рага, мы рассказали и показали новичкам, чем опасны траншеи на Мамаевом кургане. Для новичков курган, ве­роятно, казался безлюдным.

Проспали мы целый день. Разбудил меня стук котел­ка над самым ухом: принесли ужин.

После гречневой каши с мясом и горячего чая снова потянуло в сон. Время, отпущенное командиром полка на отдых, еще не истекло и мы опять нырнули в ниши.

Проснулись через несколько часов, когда ухнул раз­рыв мины в овраге.

Где-то рядом строчил фашистский пулемет. Трасси­рующие пули, как в вату, впитывались в нависшую над нами стену оврага. Я заметил это уже возле перископа на снайперском пункте. Наблюдал не ради любопыт­ства: надо обнаружить пулемет и заткнуть ему глотку, если не сейчас, в темноте, то с рассветом. Обнаружить его можно было по светящейся трассе пуль, но пулемет быстро умолк.

Ко мне подошел Двояшкин, присел рядом. В овраге что-то загремело: пустые консервные банки или котелки. Гитлеровский пулемет снова заговорил:

—По какой цели он стреляет? — спросил я. — Кто уронил котелок?

— В овраге много раненых новичков. Это они возле медпункта гремят котелками, — ответил Двояшкин.

За подранками охотится! — возмутился я. И тут же решил во что бы то ни стало найти пулеметчика и продырявить ему голову.

С рассветом закипел бой, и я, сменив под этот шумок позицию, наконец обнаружил «охотника за подранка­ми». Его голова тут же попала в перекрестье моего при­цела. Пулемет замолк.

После этого выстрела я спустился в овраг, к раненым новичкам, что прибыли вчера ночью. Очень важно было знать, где и при каких обстоятельствах они были ранены. Особенно меня интересовали пулевые ранения. Ведь каждая рана имеет свою особенность и может подска­зать, какие стрелки появились тут у противника.

У входа в санитарный блиндаж сидел широкоплечий, коренастый солдат. Его черные глаза блестели испугом и радостью, и где-то в глубине их теплилась та острая солдатская шутка, с которой бойцы даже перед смертью не расстаются. Рот солдата был закрыт широким бин­том. Бинт на подбородке насквозь пропитался кровью, побурел. Рядом с бойцом лежала какая-то порванная книга без обложки, а между ее листами — огрызок про­стого карандаша. На больших грязных руках солдата, на гимнастерке виднелись запекшиеся следы крови.

Он был ранен еще вчера утром.

Степан Сафонов — значилось у него в солдатской книжке.

— Как это тебя, Сафонов, угораздило подставить го­
лову под фашистскую пулю?

Солдат посмотрел на меня укоряющим взглядом. Видно, хотел послать подальше, но я терпеливо ждал отпета. Наконец он взял карандаш и написал на листке книги нервным почерком:

«Ты, видать, так твою растак, еще не нюхал моей зу­ботычины. Хочешь, дам?..»

— Пожалуйста, — ответил я, — только не раздражай­ся и помоги мне установить, где и как тебя ранило. Это очень важно.

Только из третьего исписанного листка я узнал, что Сафонова ранило в рот, когда он прикуривал от ци­гарки товарища.

— А где тот солдат, что дал тебе прикурить?

«Мой друг, Чурсин, остался на передке, ждет своей очереди, ему тоже скоро влепят», — последовал письмен­ный ответ.

Я зло выпалил:

— Растяпы! Мы целую неделю на высоте, но своих голов фашистам не подставляли, а вы ночь пережда­ли— и половина команды вышла из строя. Как это по­лучилось?!

Сафонов что-то начал писать в ответ, но я уже не стал читать, убежал на свои позиции.

По траншее проскользнул к могиле Саши Грязева, потом спустился в яму. Тут можно стоять во весь рост. Надо обдумать, как действовать против снайперов про­тивника. Наверняка они на этом участке есть, но рабо­тают очень осторожно.

Фашистские снайперы, как правило, устраивали свои посты в глубине обороны, а мы вылезаем на самый пе­редний край. У них много ложных позиций. Как отличить ложную от действительной? Небольшой опыт уже под­сказывал мне: нужны наблюдательность и большая вы­держка.

Скажем, на заре где-то мелькнет отблеск зажигал­ки— снайпер закурил. Засекай эту точку и жди: должна показаться паутина табачного дыма. Пройдет еще не­много времени, а может, и целый день, и на какую-то долю секунды покажется каска. Тут не зевай! Но если даже опоздал взять, то уже ясно, где среди ложных по­зиций действительная.

Эти рассуждения с самим собой привели меня к вы­воду, что сегодня я должен, как никогда, внимательно следить за тем участком, откуда был сделан выстрел в грудь Саши Грязева.

Переползаю к позиции своего напарника Подкопова и начинаю наблюдение.

Проходит час, второй. От напряжения ломит глаза, устала шея,тяжело держать голову, но я не двигаюсь.

Подкопов убеждает меня: там, куда я смотрю, снай­перского гнезда нет, проверено десять раз. Он уползает. Не могу не верить товарищу, но какое-то внутреннее чутье и желание отомстить за смерть Саши не отпуска­ют меня с этой позиции.

Через час снова подползают с перископом Морозов и Подкопов. Теперь мы уже втроем обшариваем все тот же участок.

Над нами пролетают тяжелые снаряды шестистволь­ного немецкого миномета. Они взрываются в глубине нашей обороны, подымая столбы земли. Такие снаряды великаны видны в воздухе. Они летят со скрипом, напо­минающим голос ишака. Летят, переворачиваясь в воз­духе с боку на бок, как поросенок в грязи. Немецкий

шестиствольный миномет мы прозвали «ишаком» еще и за то, что он кричал раза два-три в день: на заре, часов в пять, потом в полдень и с наступлением темноты. Вид­но, знал минометчик, когда наши санитары относили ра­неных к Волге.

Лежим молча, ведем наблюдение.

Лучи заходящего солнца осветили высоту. Они как бы простреливали темные пятна, освещая каждый буго­рок, замеченный нами днем. Чуть ниже вершины валя­лись снарядные гильзы. От нечего делать я насчитал двадцать три штуки. Стоп! А эта без дна! Через такую гильзу, как через трубу, можно просматривать даль. Я чуть привстал. И вдруг там, в трубке, — будто кремень высек искру. Я камнем упал на дно окопа. На противо­положной стороне бруствера лопнула разрывная пуля. Около меня уже сидел Николай Куликов.

— Главный, ты жив? — спросил он.

— Как видишь, цигарку кручу.

— Тебя что, опять ранило?

— Да отвяжись ты со своими глупыми вопросами.
Цел и невредим.

— Так что же ты дернулся, как барс на жертву?

— Плохо мы следим за новинками противника, — от­ветил я и рассказал, что произошло.

Гитлеровский снайпер в оплату за свой труд и вы­думку получил право на первый выстрел. Теперь вы­стрел — за русским снайпером...

За ужином мы решили, как будем действовать.

Николай Куликов и Подкопов высказались за то, что­бы выходить на охоту за «гильзами» с ночи. Шайкин с Костриковым не соглашались, утверждая, что снайпер оставит эту гильзу ложной позицией. Морозов и Кузь­мин предлагали дождаться общего наступления и тогда иод шумок резануть по гильзам.

— Для работы снайперов нужен фон, — философст­вовал Морозов.

Воловатых и Двояшкин определенного мнения не имели, они просто готовы были выходить на свои старые позиции.

— Давайте вздремнем немножко, — предложил я.
Мои друзья знали, что я люблю подремать с вечера

до полуночи: на утренней заре мне не спалось, поэтому молча пропустили меня в темный угол.

Проснулся я около часу ночи. Николай Куликов во­зился с винтовками, остальные спали. Холод наводил

«порядок» в окопах: ребята лежали вплотную друг к другу.

Николай, увидев, что я проснулся, взял винтовку и нырнул в темноту. Я последовал за ним, прихватил ав­томат и сумку с гранатами.

Ночь выдалась на редкость тихая. Затишье перед бу­рей: вероятно, противник готовит новый удар, чтобы сбросить нас в Волгу. Не выйдет: отступать нам неку­да — за Волгой земли для нас нет...

Заняв позицию невдалеке от спящих товарищей, я стал прислушиваться к тишине и вспоминать встречу с командующим армией генералом Василием Ивановичем Чуйковым. Это было накануне «решающего» наступле­ния, начатого противником утром 16 октября. Тогда, ка­жется, была такая же напряженная, но не очень тихая ночь, а командующий, пригласив нас к себе в блиндаж для вручения наград, говорил как-то удивительно спо­койно:

— Обороняя Сталинград, мы вяжем врага по рукам
и ногам. От нашего умения стоять здесь насмерть зави­сит решение многих крупных задач войны, решение су­деб миллионов советских людей, наших отцов, матерей,жен и детей. Но это не значит, что завтра мы будем проявлять неразумную храбрость: она равносильна пре­дательству...

Из его рук на мою ладонь легла медаль «За отвагу».

— Наша решимость сражаться здесь в руинах горо­да под лозунгом «Ни шагу назад» продиктована волей народа, — продолжал командующий. — Велики просторы за Волгой, но какими глазами мы будем смотреть там
на наших людей?

Мне показалось, он спрашивал об этом меня, зная, что я родился и вырос на Урале, там мои родные — де­душка, отец, мать. А сколько знакомых, товарищей! Нет, нельзя мне там показываться с глазами, полными стыда и позора за сданный Сталинград. И я ответил:

— Отступать некуда, за Волгой для нас земли нет!
Эти слова почему-то очень понравились Василию

Ивановичу и помощнику начальника Главпура по ком­сомолу Видюкову Ивану Максимовичу. Видюков схва­тил мою руку и долго жал ее, приговаривая:

— Вот это правильно, вот это по-комсомольски!

В ту же ночь он побывал на моих позициях. Грозная была ночь, но, как известно, врагу не удалось застать нас врасплох.

Чем же кончится эта ночь и каким будет утро? Не­ужели сорвется мой план? Надо было позвать сюда Виктора Медведева.

Хороший парень Медведев. Подвижный, неугомонный. Нерасторопных снайперов он критикует одной фразой: «Им нужен добрый понукайло». Как-то недавно пришел к молодым снайперам с беседой о своем опыте охоты за фашистами. Пришел и, ни слова не говоря, развернул перед ними кисет с махоркой — красный, шелковый, с вышивками. Дескать, смотрите, с какой любовью и ста­ранием вышивала этот кисет неизвестная девушка. Из кисета выпали две пустые гильзы.

— Вот и все, что я хотел вам сказать, — произнес он, — пойдемте лучше на позиции, там скорее поймем друг друга.

Правильно, Витя, теория снайперского дела лучше всего усваивается на практике. И снова вспомнились слова Василия Ивановича Чуйкова: «Снайпер не дол­жен ждать момента, когда фашист сам голову высунет. Нужно заставить его обнаружить себя и выдать ему без промедления положенную порцию свинца в голову».

Так и проводил я долгие ночные часы наедине со своими думами. Тишина давила, как петля на шее.

Но нот на востоке прорезалась светлая нитка. Со­брался было будить товарищей, а они уже ползут ко мне, тащат завтрак и боеприпасы. Кто-то сообщил:

— Разведчики полка взяли «языка»; в шесть утра будет артиллерийский налет на наши передовые.

Термос с кашей остался неоткрытым: отложили на ужин. К водке не притронулись. Поглодали сухари и на­правились к своим точкам.

Невдалеке от своей позиции я встретил лейтенанта Федосова. Он расставил солдат и тоже ждал начала атаки.

—Уже за шесть перевалило, — сказал он, — а фа­шисты молчат. Я комбату звонил. Говорю ему: «На на­шем участке фашисты почему-то в нас не стреляют». Там хохот поднялся. Доложу, говорит, об этом Военному со­вету...

Николай Куликов ждал меня на позиции напротив гильз. Тут у нас хранилась артиллерийская труба. То, что мы увидели, нас не удивило. Двадцать две гильзы лежали на месте, двадцать третья, без дна, куда-то ис­чезла. Куда же?

Оптика у артиллерийской трубы сильная, на триста метров видно хорошо. Я стал перебирать кустик за кус­тиком, канавку за канавкой, продвигаясь в глубь оборо­ны противника. Добрался до самой вершины, где иногда появлялся дальномер. Рядом небольшое углубление. Вот она, гильза без дна! Замаскирована в бруствер углубле­ния. Через нее виден гитлеровец в каске. Ведет наблю­дение с помощью оптического прицела снайперовской винтовки. Гильза прикрывает оптику от бокового света, прячет блики и помогает четче видеть цель. Он, кажет­ся, даже фотографировал свои цели в момент выстрела.

— Вот ты где... — прошептал я, будто фашист мог услышать мой голос и уйти.

Чтоб привести дыхание в норму, передаю оптическую трубу Николаю Куликову и, не торопясь, подсказываю, как найти фашистского снайпера. Веду по хорошо за­метным ориентирам.

—Есть! Вижу! — Николай, кажется, тоже задохнул­ся. Передохнув, он предлагает: — Главный, надо брать его сейчас, иначе ускользнет.

И тут же слышу шепот за спиной:

— Погодите, ребята, дайте посмотреть на живого
гитлеровского снайпера!

Это лейтенант Федосов. Мы и не заметили, как он по­добрался к нам. Не дождался атаки противника и те­перь не знает, куда девать себя.

Я держу фашистского снайпера в прицеле своей снайперки уже целых полчаса. Немного устал, но напря­жен до предела. Гоню от себя усталость, стараюсь не расслабляться. Он тоже смотрит через оптический при­цел. Спрашиваю Куликова:

— Николай, как ты думаешь, видит он нас?

— Сейчас проверим.

Николай отошел назад, приподнял над бруствером фигуру в каске. Мгновенно фашистский снайпер выст­релил. Каску сорвало с головы куклы.

Положив руку на затвор, чтобы передернуть его и по­добрать гильзу после удачного выстрела, как принято у снайперов, фашист оторвался от оптического прицела. Голова его приподнялась. В ту же секунду прогремел мой выстрел. Пуля легла где-то между глаз, перезернув каску на лицо. Винтовка с оптическием прицелом оста­лась лежать в трубе.

Лейтенант Федосов опустился на дно окопа, затем взял мой личный счет — записную книжку, послюнявил карандаш и крупными буквами записал: «Я очевидец дуэли. В. Зайцев на моих глазах убил фашистского снай­пера. А. Федосов».

Так мы отомстили убийце Саши Грязева.

С этой же позиции, действуя уже более решительно, в последующие дни мой ученик снайпер Николай Куликов срезал потом двух дальномерщиков на боках Мамаева кургана.

Зайцев В. Г. За Волгой земли для нас не было. М., 1971. С. 124-134.

27. Письма К. С. Заслонова³³ В. Я. Сарнову³⁴ и родным³⁵

Не позднее 14 ноября 1942 г. ^зв

Здравствуйте, дорогой Владимир Яковлевич! Из глубоких трущоб, лесов и партизанских селений Белоруссии партизанский привет!

Обычно, когда друзья встречаются, то спрашивают друг у друга: «Ну, как живем?» Этот вопрос, вероятно, и ты склонен задать мне. Ответ обычно следует: «Ниче­го! И отсюда завязывается разговор, дружеский, това­рищеский. Год, как мы разошлись, год как действуем в разных местах, иногда завидуя друг другу, я это знаю, сошлись бы вроде как разошлись вчера, я это представ­ляю точно. Прежде всего начну с того, что интересует тебя кровно наряду с другими государственными вопро­сами,— это твой разъединственный сын... Сын живет в Славном, у брата твоей жены — Ширкевича Юзика и Халецкой. Там же твоя любимая теща, дом тещи разбом­били в феврале месяце.

Теперь о деле. Дела большие «бомбуем», «бомбуем» и «бомбуем». Каждый день что-либо новое, иногда руба­ем — спасу нет немцам, иногда, когда невыгодно, укло­няемся от вызываемого боя, очень много летит под от­кос поездов вместе с фашистами. Иногда жирно едим, тепло спим, иногда по 5 дней голодаем, иногда такое мондраже пробирает, что зуб на зуб не попадает, есть провокаторы, есть шпионы, есть предатели, иногда ухо­дят от кары, но больше всего испытывают они силу пар­тизанского огня.

Мои люди — партизаны настолько насолили немцам, что делали облаву и вызывали на бой меня против 3 ди­визий, но, набив им морду, ушли. Сейчас моя голова подходяще оценена и цены растут после каждой опера­ции, а операций много, и важных. Сейчас цена моей го­ловы оценена в 50 000 марок, железный крест, и кроме того, кто меня живого или мертвого доставит немецким властям, тому будет обеспечена прекрасная жизнь в са­мой Германии со всеми его ближайшими родственника­ми. Если кто из крестьян со мной проделает такую экзе­куцию, тому будет предоставлено пожизненно в его лич­ное пользование два крупных немецких имения.

Вот, Владимир Яковлевич, примерно как живем мы.

Правда, наряду с геройством и доблестью моих лю­дей есть трусы и маловеры. С таким народом тоже су­мел справиться и справляемся, вычеркивая его из нашей жизни, как ошибочный «дар природы». Исходил я Бело­руссию и вдоль и поперек, правда, иногда и ездим.

Ну, Володя, пока! С приветом Заслонов.

Привет паровозникам, сколоти себе хорошую группу человек в 15—20 и прилетай на месяц-два, рубанешь по диверсиям и улетишь обратно. Приходи с группой ко мне в распоряжение, об этом ты можешь сговориться с т. Пономаренко, где я — он знает.

Заслонов Не позднее 14 ноября 1942 г.

Ритуся, мои родные бусеньки Муза и Иза. Как хочет­ся всех вас увидеть. Будем живы — увидимся. Погиб­ну— значит за Родину. Так и объясни ребяткам...