Глава 23. Покидая дом Ленокса, Мак-Коннелл, видимо, вручил Грэхему драхму снотворного порошка, и тот, в свою очередь

Покидая дом Ленокса, Мак-Коннелл, видимо, вручил Грэхему драхму снотворного порошка, и тот, в свою очередь, подсыпал его пациенту. В результате Ленокс наследующее утро встал в девять часов и, хотя Клод Барнард счел бы это несусветной ранью, для детектива час был поздним. Сон заметно облегчил боль, хотя ребра еще ныли, а ссадина на лице распухла. Однако он хорошо выспался и чувствовал себя вполне готовым для не слишком тяжелого трудового дня. Воспоминание о поблескивающем ноже будило ужас где-то в глубине его души, но он его игнорировал.

Оказалось, что снег шел всю ночь напролет, и город окутала свежая белая пелена. Окно в спальне Ленокса было широким, а возле окна стояло очень удобное кресло — достаточно близко и от камина, — и Ленокс позавтракал в этом кресле в халате и домашних туфлях. Он только-только успел привыкнуть к старому снегу, который уже приспособился к обычаям городских тротуаров, и хотя новая пелена ласкала взгляд, пока он пил горячий кофе и ел жареный хлеб, Ленокс понимал, что она значительно увеличит трудности пешего хождения.

Он сидел с заключительной чашкой кофе еще долго после того, как отодвинул в сторону поднос с остатками своего завтрака на тумбочке, и медленно прихлебывал, угревшись в кресле, а впереди маячила перспектива долгого дня. Порой он предпочитал дать себе лишние полчаса, прежде чем выйти из дома, и побаловал себя таким образом в это утро. Он решил, что после вчерашнего вечера это позволительно.

В конце концов он встал, поставил чашку на блюдце рядом с подносом и оделся. Он попросил Грэхема подать ему пальто с меховым воротником, самое теплое, и вновь поскорбел о своем неудачном выборе сапог, которые, уж конечно, расползутся по швам через полчаса. А затем надел их.

Совсем готовый, он спустился вниз. Пока он оправлял перед зеркалом свою одежду и свою персону, как считал нужным, Грэхем заговорил с ним.

— Сэр, я надеялся, что могу опять быть свободен во вторую половину дня. Мне надо навестить тетю.

— Тетю?

— Да, сэр. В Лондоне.

— Не в Эбингдоне?

— Нет, сэр.

— Но вы никогда прежде ее не навещали?

— Нет, сэр.

— Начали изобретать тетушек! Едва ли это вежливо, Грэхем. Что подумали бы ваши настоящие тетушки?

На губах Грэхема появилась легкая, почти невидимая улыбка, заметить которую мог лишь тот, кто хорошо его знал.

— Это девушка, Грэхем?

— Да, сэр.

— Кто? — спросил Ленокс растеряно.

— Моя тетушка.

Ленокс засмеялся.

— Конечно, идите. Прячьте свои тайны от меня.

Вновь обернувшись к зеркалу, он потрогал ссадины и синяки на лице, выглядевшие довольно-таки скверно, затем опять засмеялся и вышел наружу к своему экипажу.

Он велел кучеру ехать к Парламенту. В этот день предстояло голосование, а предварительно, разумеется, будут еще и речи, и он надеялся перехватить там Сомса. Они были достаточно знакомы, чтобы Ленокс мог отвести его в сторону на несколько минут, а кроме того, он знал, что Сомсу очень не нравится жизнь заднескамеечника, так что он даже может согласиться посидеть с ним.

Он вновь направился к выходящему на реку входу только для членов. По обеим сторонам двери были тенты, один в зеленую полоску, а другой — в красную. Зеленая для представителей, красная для лордов. Летом они располагались под своими тентами и сидели на свежем воздухе с прохладительными напитками.

В этот день Ленокс вошел внутрь, кивнув швейцару, который его узнал, и вновь оказался перед выбором: пойти направо, к комнатам Палаты Лордов и королевы-императрицы, или налево, к комнатам, предназначенным для Палаты Общин. Он повернул налево.

Тогда для завтрака он просто пошел в первую комнату, столовую, но теперь прошел мимо нее. Дальше начинался ряд комнат, выходящих на Темзу, где между заседаниями члены располагались, заключая сделки, или беседовали с друзьями, или просто пили.

За большой пустующей библиотекой следовала газетная со свежими номерами всех газет и журналов, а затем курительная с бильярдным столом, где несколько мужчин апатично переговаривались в ожидании.

А дальше располагалась закусочная, сейчас пустующая, но вечером ее заполнят люди, взыскующие пинту эля или стакан имбирного пива. Далее имелась чайная комната, более населенная в данный момент, так как многие ублажались поздним завтраком, и наконец, очень большая комната с порядочным числом удобных диванов и россыпью официантов; названия она не имела и больше всего походила на помещение клуба. Это была комната с дверью в коридор, который вел в Палату Общин, и Ленокс решил подождать здесь, где Сомс обязательно должен был пройти, направляясь в Палату.

Он избрал небольшой кожаный диван и полчаса читал «Пэлл-Мэлл газетт».

Когда он погрузился в статью о лондонских трущобах, наконец появился Сомс, шагая бок о бок с Ньютоном Даффом. Видимо, они приехали вместе из дома своего гостеприимного хозяина; Сомс, судя по всему, обстоятельно рассказывал о лошади по кличке Адажио.

Дафф, который выглядел так, будто крайне сожалел, что вообще слышал о существовании лошадей — да и Сомса, если на то пошло, — коротко с ним попрощался и направился к группе менее легкомысленных членов Парламента. Ленокс кратко прикинул, мог ли человек такой ушлый, как Ньютон Дафф, допустить ошибку, оставив на месте убийства пузырек, который вел прямо к нему. Да, подумал Ленокс… но даже прежде, чем он успел это заметить, временно неприкаянный Сомс обернулся и увидел его.

— Чарльз, — сказал он. — Привет, старина.

— Джек, — сказал Ленокс. — Рад вас видеть.

Сомс принадлежал к специфическому типу английского благородного сословия — не вполне хорошему типу или же вполне плохому, однако он скорее обитал на периферии этих категорий, полу-так, полу-эдак.

Несколько лет назад он получил в армии титул капитана, и среди своих друзей именовался «Капитан Джек», или — среди самых близких — «Сом». Но он был мягким человеком, отнюдь не воинственным. В Оксфорде еще до времени Ленокса он отличался в гребле и владел веслами, по общим отзывам, превосходно. Место в Парламенте он заполучил вскоре после окончания от «карманного местечка», принадлежавшего престарелому гребцу, поклоннику юного Сомса. Он был принят во всем Лондоне, но в определенном смысле так и не исполнил обещанного, и его жизнь теперь, хотя и в меру счастливая, была для тех, кто знал его, помечена особой грустью несбывшегося.

Он был из тех, кто большую часть каждого дня проводит в клубе, играя на бильярде или в карты, пока люди дрейфуют через комнату, вкусно обедая и ужиная, и придает себе важности, переводя разговор на деньки в старой команде или в старом полку, но не уравновешивая их какой-либо нынешней славой или известностью. Он был быстр в том смысле, в каком быстры завсегдатаи клубов, но, подобно им, утратил то ли из-за спиртного, то ли из вялости всякую способность сосредоточивать усилия на долгое время на чем-либо важном. Постепенно его интересы увязли в скачках, и теперь он слыл авторитетом по скаковым лошадям и мог снабдить вас сведениями о том тренере или этом жокее. Но серьезные люди, двадцать лет назад смотревшие на него снизу вверх, больше не относились к нему серьезно.

Ленокс в определенном смысле испытал глубокую грусть, узнав о его финансовых затруднениях, ведь как бы далеко Сомс ни ушел под уклон, он был своего рода институтом, а вдобавок деньгами всей семьи распоряжался старший его кузен, который вряд ли допускал, чтобы они покидали его карман.

Тем не менее, Сомс при всем при том был хорошим человеком и старался исполнять свой долг в Парламенте, пусть даже и шли разговоры о его замене. Единственная его комитетская работа была по воле случая связана с Монетным двором.

— Как поживаете, Чарльз?

— Если не считать этого, — сказал Ленокс, указывая на ссадину у глаза, — очень неплохо.

Сомс засмеялся.

— Боксировали?

— Немного против воли.

— Хотите сигарету?

Ленокс принял предложенную сигарету и кивнул на пару кресел. Они сели. Подошел официант и осведомился, не желают ли они выпить. Сомс отказался, но Ленокс спросил, не выпьет ли он с ним стаканчик горячего вина, пусть час еще ранний, и Сомс сказал, что да, пожалуй, почему бы и нет.

Они поговорили о лошадях — знаток обрел в Леноксе более благодарного слушателя, чем Дафф. Однако, воспользовавшись паузой, когда Сомс сделал свой первый глоток, Ленокс сказал:

— Что, собственно, с этим убийством?

— Насколько я понимаю, об этом следует спросить у вас.

— Почему?

— Вы же были там в тот вечер, разве нет? — сказал Сомс.

— А! Но Барнард попросил меня не вмешиваться.

— Неужели? Крепкий орешек, Барнард. Хороший человек, но орешек крепкий.

— А что вы думаете об этом?

— О девушке? — Сомс неловко заерзал в кресле. — Думается, кто-то из слуг. Один из них, например, расплакался за ужином два вечера назад. Никогда ничего подобного не видел. Вероятно, чувствовал себя виноватым.

— Может быть, жених?

Сомс отвел глаза.

— Может быть, — сказал он.

— Я слышал, там гостят два племянника?

— Оба ужасны, старина, прямо-таки ужасны. Один что-то вроде Казановы, в таком вот духе, а другой, по-моему, смотрит на меня с большим неодобрением.

Ленокс сделал знак официанту подлить вина.

— Спасибо, Чарльз, — сказал Сомс, глядя, как наполняется его стакан. Вино исходило паром и пахло лимоном с корицей. — Снаружи холод собачий. Теперь придется вытерпеть целый день на скамье. Вино его скрасит. Меня, знаете ли, просят бывать здесь все чаще, хотя я толком ничего не знаю.

— Что-нибудь сейчас с Монетным двором?

— Нет-нет, ничего. Я же, знаете ли, только помогаю Барнарду. Потому и гощу у него. Удобнее работать. — Он покраснел и умолк.

— Мне действительно очень любопытно, — сказал Ленокс, — что случилось с девушкой. Зрительский интерес, как вы понимаете. — Это уже прямо соседствовало с ложью.

— Право, не имею ни малейшего представления.

— Ну, а Дафф? Ему пальца в рот не клади.

— Дафф? Вы думаете?

— Почему бы и нет?

— Возможно, вы и правы. Собственно говоря, будь я инспектором, то начал бы с него.

— Неужели?

Сомс прихлебнул вина, а затем поставил стакан нетвердой рукой.

— Да-да. Не понимаю, собственно, почему мне это раньше в голову не пришло.

— Может быть, мы перегибаем палку?

— Ничего подобного! — Сомс кашлянул. — Если взглянуть на это как на салонную игру, это мог быть только он.

— В игре.

— Ну конечно, никто из нас, знаете ли, на самом деле ничего подобного не сделал бы.

— Разумеется.

— Самоубийство, не сомневаюсь.

— Этим и кончится. Но будь это салонной игрой?

— О, Дафф! — Сомс допил вино. — Все требуемые признаки. Темная личность.

— Темная, как полночь.

— Да.

— Но в таком случае, почему бы не вы? — Ленокс улыбнулся. Ему это было глубоко противно. Тем не менее, он не отступил.

Сомс недоуменно уставился на него, но затем засмеялся.

— И правда, почему бы не я? Только в игре, знаете ли, важна умственная сторона, мотив. Так что я не слишком подхожу.

— Вероятно, нет.

— Разве что для неожиданной развязки.

— То есть Дафф выглядит наиболее подходящим кандидатом, но неожиданно искомым оказываетесь вы?

— Да, — сказал Сомс и засмеялся. Лицо у него было красным. — Но в реальной жизни…

— В реальной жизни ни в коем случае.

— Да-да. Полнейшая нелепость.

— Конечно.

Наступило молчание.

— Ну, мне, пожалуй, пора, — сказал Сомс.

— Приятно было повидаться.

— Спасибо за вино и все прочее, Ленокс.

— Не за что.

— Вы встречаетесь тут с братом?

— Да, — сказал Ленокс. — Немного погодя.

— Передавайте привет. Старина Эдмунд! Мы вместе учились в университете.

Печальная минута миновала. Они обменялись рукопожатием, и Сомс направился в зал заседаний.