К оглавлению. обнаружиться даже своей собственной основной черте, а именно этому раскрытию как таковому

==60

обнаружиться даже своей собственной основной черте, а именно этому раскрытию как таковому.

Поставляющим производством утаивается таким образом не только прежний способ раскрытия потаенности, произведение, но скрадывается и само раскрытие потаенного как таковое, а с ним и то, в чем происходит событие выхода из потаенности,—Истина.

По став встает на пути свечения и правления истины. Миссия, посылающая на исторический путь поставления действительного, есть поэтому высший риск. Опасна не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники; но есть тайна ее сущности. Сущность техники как миссия раскрытия потаенности есть риск. Измененное значение слова «по став», возможно, сделается» нам теперь уже немножко ближе, если мы подумаем о поставе (Ge-stell) в смыслe посланное™ (Geschick) и опасности (Gefahr).

Угроза человеку идет даже не от возможного гибельного действия машин и технических аппаратов. Подлинная угроза уже подступила к человеку в самом его существе. Господство постава грозит той возможностью, что человек окажется не в состоянии вернуться к более изначальному раскрытию потаенного и услышать голос более ранней истины.

Так с господством постава приходит в высшем смысле опасность.

Но где опасность, там вырастает И спасительное ⁴⁸.

Тщательно продумаем эти слова Гёльдерлина. Что значит «спасти»? Обычно мы думаем, что здесь только один смысл: успеть. еще как то удержать от гибели то, чему она грозит, обеспечив ему продолжение прежнего существования. Но «спасение» говорит о чем-то большем. «Спасти» — это вернуть что-либо своей сущности, чтобы тем и эту сущность впервые явить в ее подлинном свете. Если сущность техники, постав, есть крайняя опасность и если слова Гёльдерлина содержат истину, то господство по става не может исчерпываться только тем, чтобы глухо заслонять собой свет всякого раскрытия тайны, всякую явленность истины. Наоборот, как раз в сущности техники должны таиться» ростки спасительного. Но тогда, может быть, как следует вглядевшись в то, что есть по став как миссия раскрытия потаенности, мы сможем вывести на свет эти ростки спасения?

В каком смысле там, где опасность, вырастает спасительное? Где что-то растет, там оно коренится, оттуда исходит. То и Другое совершается потаенно и тихо и в свое время. Однако, по слову поэта, мы как раз и не может ожидать, что там, где опасность сразу и без подготовки уловим спасительное. Поэтому мы должны сейчас сначала понять, почему там, где крайняя опасность, почему именно во властвовании постава спасение коренится как раз глубже всего, зарождаясь там. Чтобы понять это, надо на последнем шаге нашего пути еще пристальнее вглядеться в. опасность. Тем самым мы должны еще раз задать вопрос о

==61

технике. Ведь это в ее сущности, согласно сказанному, коренится и прорастает спасительное.

Как нам, однако, разглядеть спасительное в сущности техники, пока мы не продумали, в каком смысле «сущности» показ является, собственно, сущностью техники?

До сих пор мы брали слово «сущность» в его примелькавшемся значении. На школьном языке философии «сущностью» называется то, что есть вещь, по-латински — quid. Quidditas, «чтой-ность» дает ответ на вопрос о сущности. Например, то, что присуще всем видам деревьев (дубу, буку, березе, сосне), есть одна и та же древесность. Под нее как под общий род, «универсальное», подпадают все действительные и возможные деревья. Но сущность техники, постав — разве это общий род всего технического? Будь это верно, тогда паровая турбина, радиопередатчик, циклотрон были бы поставом. Однако слово «постав» означает здесь и не прибор, и не какое бы то ни было устройство. Тем более под ним не подразумевается обобщенное понятие подобных устройств. Машины и аппараты — так же не образчики и не виды постава, как оператор у пульта управления или инженер в конструкторском бюро. Все это — в каждом случае по-своему — принадлежит поставу как составная часть, как состоящее в наличии, как поставленный на производство работник; однако постав есть сущность техники никак не в смысле родового понятия. Постав есть один из способов раскрытия потаенности, на который посылает миссия исторического бытия, а именно производственно-поставляющий способ. Столь же судьбоносный способ — раскрытие потаенного в произведении. Эти способы, однако, не смежные виды, соподчиненные родовому понятию раскрытости. Выход из потаенности есть та судьба, которая всегда уже, всегда вдруг и необъяснимо ни для какой мысли наделяет собой человека, делясь на раскрытие потаенного путем произведения и производства. Производяще-добывающее раскрытие исторически происходит от раскрытости произведения. Но вместе с тем постав роковым образом заслоняет собою пойэсис.

Во всяком случае, хотя постав как миссия раскрытия потаенного есть сущность техники, он никоим образом не сущность в смысле родовой общности, не essentia. Обратив на это внимание, мы натолкнемся па поразительное обстоятельство: сама техника заставляет нас думать о том, что обычно понимают под «сущностью» в каком-то другом смысле⁴⁹. Только в каком?

Уже когда мы говорим о том, что такое вещь «в сущности», мы имеем в виду не общеродовое понятие, а то, чем вещь держится, в чем ее сила, что в ней обнаруживается в конечном счете и чем она жива, т. е. ее существо⁵⁰. И. П. Хебель в стихотворении «Привидение на улице Кандерер», особенно любимом Гёте, употребляет старое слово, видоизменяющее «сущность» (Wesen) в этом смысле — die Weserei. Оно означает ратушу, поскольку там сосредоточивается жизнь общины и развертывается в своем

==62

существо бытие городка. Слово «существо» еще храпит в себе' значение соответствующего глагола. «Существо», понимаемое глагольно, — то же самое, что «истинное существование», и оно связано с «истиной» не только по смыслу, но и в фонетическом словообразовании⁵¹. Уже Сократ и Платон мыслят сущность вещи как существо в смысле ее пребывающей истины. Правда, пребывающее они понимают как всегда существующее (aei ov). А вечное существование они усматривают в том, что остается без: перемен во всем, что происходит с вещью. Это остающееся неизменным они в свою очередь обнаруживают в «виде» (эйдосе, идее) вещи например, в идее «дома».

В ней являет себя то, чем является каждая устроенная сообразно ей вещь. Отдельные действительные и возможные дома бы наоборот, лишь изменчивые и преходящие разновидности «идеи», не причастные тем самым пребыванию.

Но ведь никак, никогда невозможно доказать, что существенное как пребывающее обязательно должно покоиться только и исключительно на том, что Платон мыслит как «идею», Аристотель—как то eivai («то, чем всякая вещь заранее уже была»), метафизика—как essentia, сущность в ее разнообразнейших: истолкованиях.

Все существенное пребывает. Но разве пребывание — это просто продолжающееся существование? Разве сущность техники пребывает в смысле вечного существования какой-то идеи, парящей над всем техническим, так что создается впечатление, будто словом «техника» обозначается какая-то мифическая абстракция? Существо техники можно усмотреть только из того «пребывания», каким исторически осуществляется постав как миссия раскрытия потаенного. Гёте употребляет один раз («Избирательное сродство», II часть, 10 гл., новелла «Удивительные соседские дети») вместо «продолжало существовать» таинственно звучащее «продолжало осуществляться»⁵². Его уху «существование» слышится здесь в невысказанном созвучии с «осуществлением». И если мы снова, еще глубже, чем раньше, задумаемся о том, что, собственно, пребывает и, может быть, единственно только пребывает, то с полным правом скажем: только осуществляемое пребывает. Изначально и ранее всего пребывающее — это осуществляющее.

В качестве существа техники постав есть нечто пребывающее. Но пребывает ли он еще и в смысле осуществляющего, дающего чему-то пребывать в своем существе? Уже сам вопрос кажется явным промахом. Ведь согласно всему сказанному выше, постав есть миссия, сосредоточивающая на добывающе-производящем раскрытии сокрытого. Добыча — все что угодно, только не осуществление Так кажется, пока мы не обратим внимание на то, что захваченность поставлением действительного как состоящего в наличии — это все-таки тоже миссия, посылающая человека

==63.

а один из путей раскрытия потаенности. В качестве этой миссии существо техники дает человеку вступить в нечто такое, что сам по себе он не может ни изобрести, ни тем более устроить; ибо такой вещи, как человек, являющийся человеком только благодаря самому себе, не существует⁵³.

И все-таки: если эта миссия, постав, есть крайняя опасность, не только для человеческого существа, но и для всего раскрытия тайны как такового, то можно ли называть ее миссией осуществления? Конечно, и особенно если на его путях предстоит возрасти спасительному. Всякая миссия раскрытия потаенного выполняется как осуществление и в качестве такового, осуществление впервые только и наделяет человека той долей участия в раскрытии, какого требует событие выхода в непотаенность. Человек сбывается только в событии истины как требующийся для него. Осуществляющее, тем или иным образом посылающее на путь раскрытия потаенности, есть как таковое спасительное. Ибо оно дает человеку увидеть высшее достоинство своего существа и вернуться к нему. Это достоинство в том, чтобы беречь непотаенность, а с нею — тем самым заранее уже и тайну всякого существа на этой земле. Как раз в по ставе, который грозит втянуть человека в поставляющее производство как якобы единственный способ раскрытия потаенного и тем толкает человека на риск отказа от своей свободной сущности, как раз в этой крайней опасности обнаруживается интимнейшая, нерушимая принадлежность человека к осуществлению истины, — при условии, что мы со своей стороны начнем обращать внимание на существо техники.

Так существо техники таит в себе — чего мы всего меньше ожидали — возможные ростки спасительного.

Все поэтому зависит от нашей способности распознать эти ростки и признательно сберечь их. Как это сделать? Прежде все-то другого — усилием разглядеть существо техники, вместо того чтобы просто оцепенело глазеть на техническое. Пока мы будем представлять себе технику как инструмент и орудие, мы застрянем на желании овладеть ею. Нас пронесет мимо существа техники

Между тем стоит только задаться вопросом о том, в чем существо инструментальности как вида каузальности, и мы увидим: это существо — в миссии раскрытия потаенного.

И если, наконец, мы подумаем о том, что суть этого существа сбывается в осуществлении, которое требует человека с его долей участия в раскрытии потаенного, то окажется: Существо техники двусмысленно в высоком значении этого слова. Такая двусмысленность указывает на тайну всякого раскрытия потаенности, т. е. на тайну истины.

Во-первых, постав втягивает в гонку поставляющего производства, которое совершенно заставляет событие выхода из потаенности и тем самым подвергает риску самые корни нашего отношения к существу истины.

==64

Во вторых, сам постав в свою очередь осуществляется через то осуществление, которое дает человеку пребывать—до сих пор неосознанно, но в будущем, возможно, это станет более ощутимым — в качестве требующегося для хранения существа истины. Так поднимаются ростки спасительного.

Безудержность поставляющего производства и сдержанность спасительного минуют друг друга, как в движении созвездий пути двух звезд. Но эта возможность разминуться скрывает их потаенную близость.

Вглядевшись в двусмысленное существо техники, мы увидим эту констелляцию, звездный ход тайны⁵⁶.

Вопрос о технике — это вопрос о констелляции, при которой совершается событие раскрытия потаенного, событие тайны, событие осуществления истины.

Чем нам поможет вглядывание в констелляцию истины? Мы всматриваемся в опасность и не замечаем рост спасительного.

Это нас еще не спасает. И все равно мы призваны с надеждой следить за растущим светом спасительного. Как это сделать? Здесь и теперь, хоть в малом оберегая спасительное в его росте. Сюда входит и постоянное внимание к грозящей крайней опасности.

Существо техники грозит раскрытию потаенного, грозит той возможностью, что всякое раскрытие сведется к поставляющему производству и все предстанет в голой раскрытое состоящего в наличии. Человеческое действие никогда не в силах непосредственно противостоять этой угрозе. Человеческие усилия сами по себе никогда не смогут эту угрозу отвратить. Но в силах человеческой мысли подумать о том, что все спасительное должно быть высшей, хотя вместе и сродной сущности с подвергшимся опасности.

Тогда, может быть, какое-то более изначально осуществленное раскрытие тайны способно показать первый свет спасительного среди опасности, которая в техническую эпоху скорее пока еще таится, чем обнаруживает себя?

Когда-то не только техника носила название «техне». Когда-то словом «техне» называлось и то раскрытие потаенного, которое выводит истину к сиянию явленности.

Когда-то произведение истины в красоту тоже называлось «техне». Словом «техне» назывался и «пойэспс» изящных искусств.

В начале европейской истории в Греции искусства поднялись до крайней высоты осуществимого в них раскрытия тайны. Они светло являли присутствие богов, диалог божественной и человеческой судьбы. И искусство называлось просто «техне». Оно было одним, единым в своей многосложности, раскрытием потаенного. Оно было благочестивым, noou,og, т. е. согласным голосу и молчанию истины.

Искусства коренились не в художественной сфере. Их

==65

произведения не были объектом эстетического наслаждения. Искусство не было фронтом культурного строительства.

Чем было искусство? Пусть на краткое, но высокое время? Почему оно носило скромное и благородное имя «техне» Потому что оно было являющим и вводящим раскрытием потаенного и принадлежало тем самым к «пойэсису». Это слово стало в конце концов именем собственным того раскрытия тайны, которым пронизаны все искусства прекрасного, — поэзии, созидательной речи.

Тот же поэт, от которого мы слышали слова: Но где опасность, там вырастает И спасительное,— говорит нам:...Поэтически живет человек на этой земле...

Поэзия являет истину в сиянии того, что Платон в «Федре» называет то exyavt-crrctTov, «сияющим всего ярче»⁵⁷. Существом поэзии пронизано всякое искусство, всякое выведение существенного в непотаенность красоты.

Будут ли изящные искусства снова призваны к поэтическому раскрытию потаенного? Потребует ли от них это раскрытие большей изначальное, так, что они в своей доле участия будут взращивать спасительное, вновь будить и поддерживать внимание и доверие к осуществляющему?

Дано ли искусству осуществить эту высшую возможность своего существа среди крайней опасности, никто не в силах знать. Но мы вправе ужасаться. Чему? Возможности другого: того, что повсюду утвердится неистовая техническая гонка, пока однажды, пронизав собою все техническое, существо техники не укоренится на месте события истины.

Поскольку существо техники не есть нечто техническое, сущностное осмысление техники и решающее размежевание с ней должны произойти в области, которая, с одной стороны, родственна существу техники, а с другой, все-таки фундаментально отлична от него.

Одной из таких областей является искусство. Конечно, только в случае, если художественная мысль в свою очередь не изолируется от той констелляции истины, о которой мы ставим вопрос.

Ставя так вопрос, мы свидетельствуем о бедственности положения, когда перед лицом голой техники мы еще не видим сути техники; когда перед лицом голой эстетики мы уже не можем ощутить сути искусства. Чем глубже, однако, мы задумываемся о существе техники, тем таинственнее делается существо искусства.

Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному, тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мысли.

==66

00.htm - glava05