В толк не берет - человек пустой и негодный

3(V). Продолжим рассуждение с того места, где мы отошли в сторону.

Видимо, не безосновательно благо и счастье представляют себе, исходя из

[собственного] образа жизни. Соответственно большинство, т. е. люди весьма

грубые (phortikotatoi), [разумеют под благом и счастьем] удовольствие, и

потому для них желанна жизнь, полная наслаждений. Существует ведь три

основных [образа жизни]: во-первых, только что упомянутый, во-вторых,

государственный и, в-третьих, созерцательный.

И вот большинство, сознательно избирая скотский образ жизни, полностью

обнаруживают свою низменность, однако находят оправдание в том, что страсти

многих могущественных людей похожи на страсти Сарданапалла.

Люди достойные и деятельные (praktikoi) [понимают под благом и

счастьем] почет, а цель государственного образа жизни почти это и есть. Но и

такое кажется слишком поверхностным в сравнении с искомым [благом].

Действительно, считается, что почет больше зависит от тех, кто его

оказывает, нежели от того, кому его оказывают, а в благе мы угадываем нечто

внутренне присущее и неотчуждаемое. Кроме того, к почету стремятся,

наверное, для того, чтобы удостовериться в собственной добродетели. Поэтому

добиваются почета у людей рассудительных и знакомых и [притом почета] за

добродетель. Ясно, стало быть, что по крайней мере для таких добродетель

лучше почета. Вероятно, ее даже скорее можно представить себе целью

государственного образа жизни. Но оказывается, и она не вполне совпадает с

этой целью. В самом деле, обладать добродетелью можно, как кажется, и во

время сна или всю жизнь бездействуя, а, кроме того, обладая ею, можно

пережить беды и величайшие несчастья. Но того, кто так живет, пожалуй, не

назовешь счастливцем, разве только отстаивая положение [своего учения]. Но

довольно об этом. Об этом ведь достаточно было сказано в сочинениях для

широкого круга.

Третий образ жизни - созерцательный. Мы рассмотрим его впоследствии.

[Жизнь] стяжателя как бы подневольная, и богатство - это, конечно, не

искомое благо, ибо оно полезно, т. е. существует ради чего-то другого.

Потому-то названные ранее [удовольствие и почет] скорее можно представить

себе целями, ибо они желанны сами по себе. Но оказывается, и они не цели,

хотя в пользу того, [что они цели], приведено много доводов. Итак, оставим

это.

4 (VI). Лучше все-таки рассмотреть [благо] как общее [понятие] (to

kalholoy) и задаться вопросом, в каком смысле о нем говорят, хотя именно

такое изыскание вызывает неловкость, потому что идеи (ta eide) ввели близкие

[нам] люди (philoi andrcs). И все-таки, наверное, лучше - во всяком случае,

это [наш] долг - ради спасения истины отказаться даже от дорогого и

близкого, особенно если мы философы. Ведь хотя и то и другое дорого, долг

благочестия - истину чтить выше.

Основатели этого учения (doxa) не создали идей (ideai), внутри которых

определялось бы первичное и вторичное; именно поэтому не создали они идею

чисел. Что же касается блага, то оно определяется [в категориях] сути,

качества и отношения, а между тем [существующее] само по себе (to kath'

hayto), т. е. сущность (oysia), по природе первичнее отношения - последнее

походит на отросток, на вторичное свойство сущего (toy ontos), а значит,

общая идея для [всего] этого невозможна.

И вот если "благо" имеет столько же значений, сколько "бытие" (to on)

(так, в категории сути благо определяется, например, как бог и ум, в

категории качества, например, - как добродетель, в категории количества -

как мера (to metrion), в категории отношения - как полезное, в категории

времени - как своевременность (kairos), в категории пространства - как

удобное положение и так далее), то ясно, что "благо" не может быть чем-то

всеобъемлюще общим и единым. Ведь тогда оно определялось бы не во всех

категориях, а только в одной.

Далее, поскольку для [всего], что объединяется одной идеей, существует

одна наука, то и для всех благ существовала бы тогда какая-то одна наука. В

действительности же наук много, даже [для благ, подпадающих] под одну

категорию. Так, например, благо с точки зрения своевременности, если речь

идет о войне, определяется военачалием, а если речь идет о болезни -

врачеванием; или благо с точки зрения меры для питания [определяется]

врачеванием, а для телесных нагрузок - гимнастикой.

Может возникнуть вопрос: что же все-таки хотят сказать, [добавляя]

"само-по-себе" (aytoekaston) к отдельному [понятию], коль скоро "человек сам

по себе" (ayto-anthropos) и "человек" - одно и то же понятие, а именно

[понятие] "человек". В самом деле, в той мере, в какой речь идет о человеке,

["человек" и "сам по себе человек"] не различаются между собой, а если так,

то [благо само по себе и частное благо] тоже не отличаются именно как блага.

К тому же [благо само по себе] не будет благом в большей степени, [чем

частное благо], даже оттого, что оно вечное, раз уж долговечный белый

предмет не белее недолговечного.

(Вероятно, убедительней рассуждение пифагорейцев, которые помещают

единое (to hen) в один ряд с благами (им, очевидно, следовал также

Спевсипп). Но это должно быть предметом особого рассуждения.)

Известное сомнение в сказанном возникает потому, что суждения

[платоников] имели в виду не всякое благо: как соответствующие одной идее

определяются блага привлекательные и желанные сами по себе; то же, что их

создает или охраняет или препятствует тому, что им враждебно, определяется

как благо из-за этой [отнесенности], т. е. в другом смысле. Ясно, что о

"благе" тут говорят в двух смыслах: одни блага - это блага сами по себе, а

другие - как средства для первых. А потому, отделив блага сами по себе от

вспомогательных, посмотрим, можно ли определять первые как объединенные

одной идеей. Какие же блага можно полагать благами самими по себе? Те ли,

что преследуются, хотя бы к ним ничего не добавлялось, скажем,

рассудительность (to phronein), зрение, определенное удовольствие и почет? В

самом деле, даже если мы преследуем их из-за чего-то другого, все равно их

можно относить к благам самим по себе. Или же ничто иное, кроме идеи [блага

самого по себе], не есть [благо само по себе]? Но тогда эта идея будет

бессмысленна. А если и те [названные выше блага] относятся к [благам самим

по себе], тогда во всем этом понятие (logos) блага вообще (tagathon) должно

будет выявляться как тождественное, подобно тому как понятие белизны

тождественно для снега и белил. Между тем понятия почета, рассудительности и

удовольствия именно как благ различны и не совпадают друг с другом.

Следовательно, "благо" как нечто общее, объединенное одной идеей, не

существует.

В каком же тогда смысле говорят "блага"? Во всяком случае, не похоже,

чтобы [разные вещи] случайно назывались одинаково. Не в том ли дело, что все

блага из одного [источника] или служат чему-то одному? Или, скорее, [они

благами называются] по аналогии? Так, например, зрение в теле - как ум в

душе (или еще что-либо в чем-то другом).

Впрочем, сейчас эти [вопросы] все-таки следует оставить, потому что

уточнять их более свойственно другой [части] философии, так же как [все]

связанное с "идеей" в самом деле, даже если есть единое благо, которое

совместно сказывается [для разных вещей], или же некое отдельное само по

себе благо, ясно, что человек не мог бы ни осуществить его в поступке

(prakton), ни приобрести (kteton), а мы сейчас ищем именно такое.

Может показаться, что было бы лучше знать это [благо само по себе],

если иметь в виду те блага, которые можно приобретать и осуществлять: ведь

беря его за образец, мы лучше будем знать, что блага для нас, а зная это,

сумеем их добиться. Хотя этот довод (logos) и выглядит убедительным, он,

по-видимому, противоречит [опыту] наук. Все они стремятся к известному благу

и пытаются найти недостающее, однако не касаются познания [блага самого по

себе]. Впрочем, непонятно, как это ни один мастер не знает такого подспорья

и не пытается его найти. И в то же время невозможно представить себе, какая

польза будет ткачу или плотнику для их искусства, если они знают это самое

благо [само по себе], или каким образом благодаря уразумению (tetheamenos)

этой идеи врач станет в каком-то смысле лучшим врачом, а военачальник -

лучшим военачальником. Ведь очевидно, что врач рассматривает здоровье не

так, [т. е. не вообще], а с точки зрения здоровья человека и, скорее даже,

здоровья "вот этого" человека, ибо он врачует каждого в отдельности. Будем

считать, что об этом сказано.

5(VII). Вернемся теперь к искомому благу: ЧЕМ оно могло бы быть?

Кажется, что оно различно для различных действий и искусств: одно бдаго для

врачевания, другое - для военачалия и точно так же для остального. Что же

тогда вообще благо в каждом случае? Может быть, то, ради чего все делается?

Для врачевания - это здоровье, для военачалия - победа, для строительства -

дом и т. д., а для всякого поступка (praxis) и сознательного выбора - это

цель, потому что именно ради нее все делают (prattoysi) все остальное.

Поэтому, если для всего, что делается (ta prakta), есть некая цель, она-то и

будет благом, осуществляемым в поступке (to prakton agathon), а если таких

целей несколько, то соответственно и благ несколько.

Итак, избрав другой путь, рассуждение приходит все к тому же; однако

надо постараться прояснить это еще более.

Поскольку целей несколько, а мы выбираем из них какую-то определенную

(например, богатство, флейты и вообще орудия) как средство для другого,

постольку ясно, что не все цели конечны, [т. е. совершенны]. А наивысшее

благо представляется чем-то совершенным. Следовательно, если существует

только какая-то одна совершенная [и конечная цель], она и будет искомым

[благом], если же целей несколько, то [искомое благо) - самая из них

совершенная, [т. е. конечная]. Цель, которую преследуют саму по себе, мы

считаем более совершенной, чем та, [к которой стремятся как к средству] для

другого, причем цель, которую никогда не избирают как средство для другого,

считаем более совершенной, чем цели, которые избирают {как} сами по себе,

так и в качестве средств для другого, а безусловно совершенной называем

цель, избираемую всегда саму по себе и никогда как средство. Принято

считать, что прежде всего такой целью является счастье. Ведь его мы всегда

избираем ради него самого и никогда ради чего-то другого, в то время как

почет, удовольствие, ум и всякая добродетель избираются как ради них самих

(ибо на каждом из этих [благ], пусть из него ничего не следует, мы бы

все-таки остановили выбор), так и ради счастья, ибо они представляются нам

средствами к достижению счастья. Счастье же никто не избирает ни ради этих

[благ], ни ради чего-то другого.

То же самое получится, если исходить из самодостаточности, потому что

совершенное благо считается самодостаточным. Понятие самодостаточности мы

применяем не к одному человеку, ведущему одинокую жизнь, но к человеку

вместе с родителями и детьми, женой и вообще всеми близкими и согражданами,

поскольку человек - по природе [существо] общественное. Но здесь надо

принять известное ограничение: в самом деле, если расширять [понятие

общества] до предков и потомков и до друзей наших друзей, то придется уйти в

бесконечность. Но это следует рассмотреть в своем месте. [Здесь] мы полагаем

самодостаточным то, что одно только делает жизнь достойной избрания и ни в

чем не нуждающейся, а таковую мы и считаем счастьем. Кроме того, [мы

считаем, что счастье] больше всех [благ] достойно избрания, но в то же время

не стоит в одном ряду с другими. Иначе счастье, разумеется, [делалось бы]

более достойным избрания с [добавлением даже] наименьшего из благ, потому

что добавлением создается перевес в благе, а большее из благ всегда

достойнее избрания. Итак, счастье как цель действий - это, очевидно, нечто

совершенное, [полное, конечное] и самодостаточное.

6. Впрочем, называть счастье высшим благом кажется чем-то

общепризнанным, но непременно нужно отчетливее определить еще и его суть.

Может быть, это получится, если принять во внимание назначение (ergon)

человека, ибо, подобно тому как у флейтиста, ваятеля и всякого мастера да и

вообще [у тех], у кого есть определенное назначение и занятие (praxis),

собственно благо и совершенство (to ey) заключены в их деле (ergon), точно

так, по-видимому, и у человека [вообще], если только для него существует

[определенное] назначение. Но возможно ли, чтобы у плотника и башмачника

было определенное назначение и занятие, а у человека не было бы никакого, и

чтобы он по природе был бездельник (argos)? Если же подобно тому, как для

глаза, руки, ноги и вообще каждой из частей [тела] обнаруживается

определенное назначение, так и у человека [в целом] можно предположить

помимо всего этого определенное дело? Тогда что бы это могло быть?

В самом деле, жизнь представляется [чем-то] общим как для человека, так

и для растений, а искомое нами присуще только человеку. Следовательно, нужно

исключить из рассмотрения жизнь с точки зрения питания и роста (threptike

kai ayxetike). Следующей будет жизнь с точки зрения чувства, но и она со

всей очевидностью то общее, что есть и у лошади, и у быка, и у всякого

живого существа. Остается, таким образом, какая-то деятельная (praktike)

[жизнь] обладающего суждением [существа] (to logon ekhon). {Причем одна его

[часть] послушна суждению, а другая обладает им и мыслит}. Хотя и эта

[жизнь, жизнь разумного существа] определяется двояко, следует полагать ее

[именно] деятельностью. потому что это значение, видимо, главнее.

Если назначение человека - деятельность души, согласованная с суждением

или не без участия суждения, причем мы утверждаем, что назначение человека

по роду тождественно назначению добропорядочного (spoydaios) человека, как

тождественно назначение кифариста и изрядного (spoydaios) кифариста, и это

верно для всех вообще случаев, а преимущества в добродетели - это [лишь]

добавление к делу: так, дело кифариста - играть на кифаре, а дело изрядного

кифариста - хорошо играть) - если это так, {то мы полагаем, что дело

человека - некая жизнь, а жизнь эта - деятельность души и поступки при

участии суждения, дело же добропорядочного мужа - совершать это хорошо (to

ey) и прекрасно в нравственном смысле (kalos) и мы полагаем, что каждое дело

делается хорошо, когда его исполняют сообразно присущей (oikeia) ему

добродетели; если все это так}, то человеческое благо представляет собою

деятельность души сообразно добродетели, а если добродетелей несколько - то

сообразно наилучшей и наиболее полной [и совершенной). Добавим к этому: за

полную [человеческую] жизнь. Ведь одна ласточка не делает весны и один

[теплый] день тоже; точно так же ни за один день, ни за краткое время не

делаются блаженными и счастливыми.

7. Итак, пусть это и будет предварительное описание [высшего

человеческого] блага, потому что сначала нужно, наверное, дать общий очерк,

а уже потом подробное описание.

Всякий, пожалуй, может развить и разработать то, для чего есть хорошее

предварительное описание, да и время в таких делах добрый подсказчик и

помощник, отсюда и успехи в искусствах: всякий может добавить недостающее.

Надо, однако, памятуя сказанное ранее, не добиваться точности во всем

одинаково, но в каждом случае сообразовываться с предметом, подлежащим

[рассмотрению, и добиваться точности] в той мере, в какой это присуще

данному способу исследования (methodos). Действительно, по-разному

занимается прямым углом плотник и геометр, ибо первому [он нужен] с такой

(точностью], какая полезна для дела, а второму [нужно знать] его суть или

качества, ибо он зритель истины. Подобным образом следует поступать и в

других случаях, чтобы, [как говорится], "задел не больше дела был".

Не следует также для всего одинаково доискиваться причины, но в иных

случаях достаточно правильно указать, что [нечто имеет место] (to hoti), как

и в связи с началами, ибо что [дано] (to hoti) - это первое и начало. Одни

из начал постигаются через наведение, другие - чувством, третьи - благодаря

некоему приучению (ethismoi), а другие еще как-то иначе. Нужно стараться

"преследовать" каждое начало по тому пути, который отвечает его природе, и

позаботиться о правильном выделении [начал] ведь начала имеют огромное

влияние на все последующее. В самом деле, начало - это, по всей видимости,

больше половины всего [дела] и благодаря [началу] выясняется многое из того,

что мы ищем.

8(VIII). Исследовать это [начало, т. е. счастье], нужно исходя не

только из выводов и предпосылок [нашего] определения, но также из того, что

об [этом] говорят. Ведь все, что есть, согласуется с истиной, а между ложью

и истиной очень скоро обнаруживается несогласие.

Итак, блага подразделяют на три вида: так называемые внешние,

относящиеся к душе и относящиеся к телу, причем относящиеся к душе мы [все]

называем благами в собственном смысле слова и по преимуществу, но мы именно

действия души и ее деятельности представляем относящимися к душе. Таким

образом, получается, что наше определение (высшего блага и счастья]

правильно, по крайней мере оно согласуется с тем воззрением, которое и

древнее и философами разделяется.

[Определение] верно еще и потому, что целью оно называет известные

действия и деятельности, ибо тем самым целью оказывается одно из благ,

относящихся к душе, а не одно из внешних благ.

С [нашим] определением согласуется и то [мнение], что счастливый

благоденствует и живет благополучно, ибо счастьем мы выше почти было назвали

некое благоденствие и благополучие (eyzoia kai eypraxia).

9. По-видимому, все, что обычно видят в счастье, - все это присутствует

в [данном нами] определении.

Одним счастьем кажется добродетель, другим - рассудительность, третьим

- известная мудрость, а иным - все это (вместе] или что-нибудь одно в

соединении с удовольствием или не без участия удовольствия; есть, [наконец],

и такие, что включают [в понятие счастья] и внешнее благосостояние

(eyeteria). Одни из этих воззрений широко распространены и идут из

древности, другие же разделяются немногими, однако знаменитыми людьми.

Разумно, конечно, полагать, что ни в том, ни в другом случае не заблуждаются

всецело, а, напротив, хотя бы в каком-то одном отношении или даже в основном

бывают правы.

Наше определение, стало быть, согласно с [мнением] тех, кто определяет

счастье как добродетель или как какую-то определенную добродетель, потому

что добродетели как раз присуща деятельность сообразно добродетели. И может

быть, немаловажно следующее различение: понимать ли под высшим благом

обладание добродетелью или применение ее, склад души (hexis) или

деятельность. Ибо может быть так, что имеющийся склад [души] не исполняет

никакого благого дела - скажем, когда человек спит или как-то иначе

бездействует, - а при деятельности это невозможно, ибо она с необходимостью

предполагает действие, причем успешное. Подобно тому как на олимпийских

состязаниях венки получают не самые красивые и сильные, а те, кто участвует

в состязании (ибо победители бывают из их числа), так в жизни прекрасного и

благого достигают те, кто совершает правильные поступки. И даже сама по себе

жизнь доставляет им удовольствие. Удовольствие ведь испытывают в душе, а

между тем каждому то в удовольствие, любителем чего он называется. Скажем,

любителю коней - конь, любителю зрелищ - зрелища, и точно так же правосудное

- любящему правое, а любящему добродетель - вообще все, сообразно

добродетели. Поэтому у большинства удовольствия борются друг с другом, ведь

это такие удовольствия, которые существуют не по природе. То же, что

доставляет удовольствие любящим прекрасное (philokaloi), доставляет

удовольствие по природе, а таковы поступки, сообразные добродетели,

следовательно, они доставляют удовольствие и подобным людям, и сами по себе.

Жизнь этих людей, конечно, ничуть не нуждается в удовольствии, словно в

каком-то приукрашивании, но содержит удовольствие в самой себе. К сказанному

надо добавить: не является добродетельным тот, кто не радуется прекрасным

поступкам, ибо и правосудным никто не назвал бы человека, который не

радуется правому, а щедрым - того, кто не радуется щедрым поступкам,

подобным образом - и в других случаях. А если так, то поступки сообразные

добродетели (kaf' areten) будут доставлять удовольствие сами по себе. Более

того, они в то же время добры (agathai) и прекрасны, причем и то и другое в

высшей степени, если только правильно судит о них добропорядочный человек, а

он судит так, как мы уже сказали.

Счастье, таким образом, - это высшее и самое прекрасное [благо],

доставляющее величайшее удовольствие, причем все это нераздельно, вопреки

известной делос-ской надписи: