Д о о л и м п и й с к и й период

Процесс жизни воспринимается пер­вобытным сознанием в беспорядочно нагромождённом виде, окружающее материализуется, одушевляется, на­селяется какими-то непонятными сле­пыми силами. Все вещи и явления в сознании первобытного человека ис­полнены беспорядочности, несоразмер­ности, диспропорции и дисгармонии, доходящей до прямого уродства и ужаса. Земля с составляющими её предметами представляется первобыт­ному сознанию живой, одушевлённой, всё из себя производящей и всё собой питающей, включая небо, которое она тоже рождает из себя. Как женщина является главой рода, матерью, кор­милицей и воспитательницей в период матриархата, так и земля понимается как источник и лоно всего мира, богов, демонов, людей. Поэтому древнейшая мифология может быть названа хтони-ческой. В её развитии прослеживаются отдельные этапы. На раннем этапе, т. е. на стадии собирательно-охотни­чьего хозяйства, сознание ограничено непосредственно чувственным воспри­ятием, непосредственно видимыми и осязаемыми вещами и явлениями, ко­торые одушевляются, на них перено­сятся социальные функции общинно-родовой формации. Такая вещь, с одой стороны, насквозь материальная, другой — одушевлённая первобытным сознанием, есть фетиш, а мифология — фетишизм. Древний человек понимал фетиш как средоточие магической, демонической, живой силы. А так как весь предметный мир представлялся одушевлённым, то магичес кой силой наделялся весь мир, и демоническое существо никак не от­елялось от предмета, в котором оно обитало. Например, Зевс — верховное божество в позднейшей Г. м. — почитался первоначально в городе Сикионе (Пелопоннес) в виде каменн ой пирамиды (Pans. II 9, 6), на Ликейской горе в Аркадии — в виде колонны (VIII 38, 7). Геру в городе Феспиях (Беотия) представляли как обрубок древесного ствола, а на острове Самос — в виде доски Clem. Alex. Protr. IV 46). Аполлона представляли пирамидой (Paus. I 44, 2), его мать Лето на Делосе — необработанным поленом и др.

Несмотря на всё позднейшее идейно-художественное развитие таких образов, как Зевс, Гера, Аполлон, Афина Паллада, Афродита, Эрот, хариты, Геракл и др., их продолжали по­читать в виде камней и кусков дерева (обработанных и необработанных) даже в период наибольшего расцвета греческой цивилизации. Примером архаического фетиша является дель­фийский омфал, или «пуп земли». Когда-то Рея, желая спасти от своего мужа Кроноса новорождённого Зевса, дала ему вместо младенца Зевса завёрнутый в пелёнки камень, который и был проглочен Кроносом. Изверг­нутый Кроносом, он был помещён в Дельфах как центр земли («пуп зем­ли») и стал почитаться как святыня: его облачали в разные одежды и умащали благовониями. Виноградная лоза и плющ, хотя первоначально и не связывались с Дионисом (который вначале был богом производительных сил природы вообще), в дальнейшем прочно вошли в его мифологию. Об этом свидетельствует множество эпи­тетов Диониса, связанных либо с самим этим растением, либо с вином как продуктом виноградной лозы. «Ви­ноградный», «многогроздный», «виноносец», «виноразливатель» и др. — главные эпитеты Диониса, а назва­ние одного из дионисовских праздни­ков Ленеи связано со словом, имею­щим значение «давильня», «точило», «чан». Плющ тоже был связан с куль­том и мифом Диониса, кипарис — с погребальным трауром, платан — с культом Аполлона, Диониса, Геракла и многих героев, тополь понимался как символ мрака, горя и слёз, лавровое дерево, — наоборот, как символ света, исцеления и было связано с культом Аполлона, дуб — прежде всего с культом Зевса (очевидно, как царь среди деревьев).

Змей и змея — наиболее типичные хтонические животные. Появление в поздних мифах героев, убивающих драконов, является наилучшим свиде­тельством борьбы новой культуры с хтонизмом вообще. Даже такие свет­лые и прекрасные богини, как Афина Паллада, имели своё змеиное прошлое. У Софокла (frg. 585) она называется «живущей со змеёй», а в Орфиче­ском гимне (XXXII, 11) она просто змея. На афинском акрополе в храме Афины Паллады содержалась священ­ная змея (Aristoph. Lys. 759); в Арго­се змеи считались неприкосновенными.

Немалую роль в культе и мифе иг­рала собака, вплоть до представления человеческих душ в виде хтонических собак. Волк имел ближайшее отно­шение к Аполлону; однако Зевс Ликейский в Аркадии тоже некогда почитался в образе волка. Особой популярностью пользовалась также мифология быка и коровы. Распро­странено было представление о вер­ховном божестве как о быке на Крите. В виде коня представлялся Посейдон, архаический миф указывает на его брак с Деметрой в образе лошади.

Несомненно, сам человек мыслился вполне фетишистски; его духовная жизнь целиком отождествлялась либо с его функциями, либо со всем чело­веческим организмом. Фетишистски представлялся человеческий и вообще животный организм и его части. На­пример, голова растерзанного вакхан­ками Орфея плывёт к Лесбосу, про­рочествует и творит чудеса. Глаза Афины Паллады поражают своим диким и магнетическим выражением. Глаза Медузы, одной из горгон, пре­вращают в камень всё, на что она устремляет свой взор. Из зубов драко­на появляются спарты — родоначаль­ники фиванских царей. Согласно тео­гонии орфиков, Афина Паллада по­является не из головы Зевса, а из сердца, причём такое происхождение не противоречит указанию на муд­рость богини, поскольку само серд­це толкуется у философов-орфиков (Orph. frg. 210) как начало мысли­тельное. Кровь тоже является носите­лем души. У раненого душа выходит через рану, очевидно, в виде крови: «чрез отверстье зияющей раны вышла поспешно душа» (Нот. II. XIV 518 след.). Патрокл вырвал из тела одно­временно «душу и жало копья» (XVI 505). Фетишистские представ­ления переносились не только на от­дельного человека, но на всю родовую общину. Люди думали, что весь дан­ный род представлен каким-нибудь животным, каким-нибудь растением или даже неодушевлённой вещью (напр., происхождение народа мир-мидонян от муравьев). Фетишистское понимание охватывало всю природу, весь мир, который представлялся как единое живое тело, на первых порах обязательно женское. Небо и земля, земля и море, море и преисподняя очень слабо различались между со­бой в первобытном сознании. Такое представление сохранялось в Греции ещё в классическую эпоху, когда гово­рили о Зевсе Олимпийском и Зевсе Подземном, о Посейдоне как «земле-держце» и «землепотрясателе» и в то же время о Посейдоне как о морском божестве.

По мере развития производящего хозяйства человек начинает интересо­ваться вопросами производства вещей, их составом, их смыслом и принципами их строения. Тогда-то человек на­учился отделять «идею» вещи от самой вещи, а так как вещами являлись фе­тиши — отделять идею фетиша от самого фетиша, т. е. отделять маги­ческую силу демона вещи от самой вещи — так совершился переход к анимизму. Как и фетишизм, анимизм (animus, «дух», anima, «душа») имел свою историю. Вначале существовало представление, что демон вещи настолько неотделим от самой вещи, что с её уничтожением он тоже прекраща­ет своё существование (подобно ним­фам дерева гамадриадам, умирающим вместе с порубкой самого дерева). В дальнейшем росло представление о самостоятельности этих демонов, ко­торые не только отличаются от вещей, но и способны отделяться от них и сохраняться в течение более или менее длительного срока после уничтожения этих вещей (подобно нимфам дерева дриадам уже остающимся в живых после уничтожения самого дерева). Первоначальный анимизм связан с представлением о демонизме как о некоей силе, злой или (реже) благодетельной, определяющей судь­бу человека. У Гомера имеется много примеров именно такого безымённого, безликого, внезапно действующего совершенно неожиданного и страш­ного демона. Олимпийские боги тоже бывают страшными, но они имеют человеческий вид, имена, к ним можно обращаться с просьбами, с ними возможно общение. Но то, что Гомер называет демоном, часто совершенно противоположно этому. Это есть имен­но мгновенно возникающая и мгно­венно уходящая страшная и роковая сила, о которой человек не имеет ни­какого представления, которую не может назвать по имени и с которой нельзя вступить ни в какое общение, т. к. этот демон ещё не имеет никакой фигуры и никакого лица, никакого вообще очертания. Внезапно нахлы­нув неизвестно откуда, он мгновенно производит катастрофу и тут же бесследно исчезает. Элементы этого, т. н. внезапного, преанимизма (по терминологии нем. учёного Г. Узенера, преанимистический демон есть не что иное, как «бог данного мгновения») многократно встречаются у Гомера: с преанимизма начинается общее анимистическое мировоззрение. Древ­ний преанимистический элемент за­метен даже в крупных мифологических фигурах. Демон — это первоначально та внезапно действующая сила, о которой человеку ничего не известно, его законченного образа ещё не существует, но он уже не является фетишем. В дальнейшем в результате освоения мифологическим мышлением этих демонов появляются демоны отдельных вещей, событий, облада­ющие разной силой воздействия на человеческую жизнь и природу. С мо­мента, когда прежде безличный демон получает ту или иную индивидуали­зацию, происходит переход от преани­мизма к анимизму. Боги и демоны Г. м. мыслятся обычно как существа материальные, чувственные. Они об­ладают самым обыкновенным телом, хотя оно возникает из разных видов материи. Если древние греки пред­ставляли себе, что самая грубая и тяжёлая материя — это земля, вода же есть нечто более разреженное, а воздух ещё тоньше, чем вода, и тоньше воздуха огонь, то и демоны состояли из всех этих стихий. Боги же состояли из материи ещё более гонкой, чем огонь, а именно — из эфира. Древнейшее анимистическое представление греков выражено в мифе о Мелеагре.

Древние анимистические демоны представляются, как правило, в бес­порядочном и дисгармоничном виде. Т. н. тератологические мифы (от греч. «чудо» и «чудовище») повест­вуют о чудовищах и страшилищах, символизирующих силы земли. Гесиод подробно рассказывает о порождённых небом Ураном и землёй Геей титанах, киклопах и сторуких. В последних чудовищность подчёркнута особенно: у каждого из них по 100 рук и 50 го­лов. Порождением земли и тартара является стоглавый Тифон (по дру­гой версии, его породила Гера, уда­рив ладонью по земле и получив от неё магическую силу). Среди порож­дений земли эринии — страшные, се­дые окровавленные старухи с собачь­ими головами и со змеями в распущен­ных волосах. Они блюдут уставы зем­ли и преследуют всякого преступника против земли и прав материнского родства. От эхидны и Тифона рож­даются собака Орф, медноголосый и пятидесятиголовый кровожадный страж аида Кербер, лернейская гидра, Химера с тремя головами: львицы, козы и змеи с пламенем изо рта, Сфинкс, убивающая всех, кто не раз­гадал её загадок; а от эхидны и Орфа — немейский лев. Миксантропическими (т. е. соединившими в себе черты человека и животного) демона­ми являются сирены (полуптицы-полуженщины), кентавры (полукони-полулюди). Всё это примеры невыделенности в первобытном человеческом сознании человека из природы, рас­сматривавшего себя как неотъемле­мую её часть.

Стихийно-чудовищная тератологи­ческая мифология эпохи матриархата (Медуза, горгоны, Сфинкс, эхидна, Химера — чудовища женского пола) получает обобщение и завершение в образе Великой матери или богини-матери. В классическую эпоху Греции эти образы были оттеснены на задний план, но в глубинах догомеровской истории в эпоху матриархата, а затем в эллинистическо-римский период, когда происходит возрождение архаи­ки, тератологическая мифология (и прежде всего культ богини-матери) имела огромное значение.

В развитом анимизме трансформа­ция демона или бога приводит к ан­тропоморфическому, т. е. очелове­ченному, их пониманию. Именно у греков этот антропоморфизм достиг своего наивысшего оформления и выразился в целой системе художествен­ных или пластических образов. Но каким бы совершенным ни был ан­тропоморфический образ бога, демо­на или героя в Г. м., он всегда содер­жал в себе черты более раннего, чисто фетишистского развития (ср. совиные глаза Афины, змея — постоянный её атрибут, глаза коровы у Геры). К поздним, т. н. героизированным, фор­мам матриархальной мифологии от­носятся прежде всего амазонки; их образ — явный рудимент среди не­матриархальной и уже чисто героиче­ской мифологии. Мифы о вступлении в брак богинь со смертными героями в период патриархата и героической мифологии также звучат как странная экзотика и рудимент давно ушедшей эпохи (браки Фетиды и Пелея, Афро­диты и Анхиса, Гармонии и Кадма, дочери Гелиоса Кирки и Одиссея и др.)