Существование психологии общественных представлений и даже право на научный подход, основанный на этой гипотезе, оспаривается с разных позиций. Тем не менее она необходима хотя бы потому, что данные индивидуальной психологии слишком элементарны и затрагивают лишь крайне упрощенные феномены. Как у детей, так и у взрослых часто наблюдаются психические явления, для объяснения которых используются не зависящие от индивидуальных представлений механизмы. Это явления, не сводимые лишь к восприятию других людей и к установкам по адресу (скажем, каких-то этнических групп). Повседневное общение предъявляет независимо от чего бы то ни было образы или речевые стимулы, которые непроизвольно воспринимаются нами как и логические выводы: формулировка последних не может быть приписана никакому собеседнику или считаться шумом. Все эти явления останутся непонятными, если мы вознамеримся вывести их из индивидуальных суждений или высказываний. Но они выстраиваются в целостную картину, в которой можно обнаружить внутреннюю связь, если принять в расчет заключенные в ней социальные представления: При таком понимании мы находим убедительный повод выйти за пределы непосредственного опыта каждого. А если в то же время удастся показать, что психология коллективных представлений вопреки некоторым оценкам выявляет и индивидуальные ментальные, и речевые операции, наша гипотеза получает дополнительное подтверждение.
В самом деле, Дюркгейм очертил контуры исследовательской программы, определив принципиальную позицию и коллективный фон нашей психической жизни. Ом сформулировал понятие коллективных представлений как глубинной, можно даже сказать, бессознательной матрицы наших верований, знаний, языка. Таким образом, хотя с этим могут и не согласиться, в строгом смысле не существует индивидуальной рациональности, пусть и разрушает одно из наиболее распространенных убеждений. Вот что об этом пишет Хокарт: "Люди всех рас и поколений одинаково убеждены, что они получают знания извне индивидуальным путем" [33, с. 42]. Утверждая же, что они получают мыслительные категории из общества, Дюркгейм привносит радикальные изменения в социологию и антропологию. И это также причина, почему данное понятие оспаривается сегодня или же определенно игнорируется, ограничиваясь намеками [29], даже в авторитетных биографиях этого французского социолога.
Нужно, однако, признать, что Дюркгейм, поглощенный противопоставлением коллективного и индивидуального, доказательством преемственности религии и науки, перегрузи; это понятие интеллектуальным и слишком абстрактным смыслом. Чтобы подойти к нему более конкретно, надо больше внимания уделить различиям, нежели сходству между коллективными представлениями, увязывая их с общественными различиями, чтобы иметь возможность постоянно их сравнивать. В этом смысле, пожалуй, лишь Леви-Брюль преобразовал это очень общее понятие в понятие действительно концептуально разработанное, хотя еще и несколько фрагментарное. Это неоспоримо с интересующей нас точки зрения, однако он создал свою собственную автономную социальную психологию, к значимости которой я еще вернусь. Известно, что посылки его труда и всей его психологии вызывали и продолжают вызывать скандалы [42]. Но мы не будем останавливаться ни на них, ни на туманных причинах, заставлявших отрицать Леви-Брюля, ибо работы по знаменитой "прелогической ментальности" и так слишком многочисленны. В интересной книге Густава Ягоды имеется сжатое и беспристрастное изложение этих спорных вопросов [34].
Проясняя это понятие и утверждая коллективную основу указанных представлений, Леви-Брюль настаивает на следующих их аспектах:
1) Они обладают особенностью, которую сегодня, называют холистической, то есть индивиду или группе нельзя приписать изолированное убеждение или категорию. Любая идея (убеждение) предполагают наличие огромного количества других, вместе с которыми она образует представление. Например, идея "Этот человек немец" предполагает использовать идею "Человек" и идею "Немец", а следовательно, и идеи "Вид" "Француз" и т.д. Следовательно, убеждение, что "этот человек немец" предполагает какие-то идеи национального свойства, включает убеждение, что "этот человек не турок" и т.д. Холизм представления означает, что семантическое содержание каждой идеи (убеждения) зависит от их сцеплений с другими идеями (убеждениями). Итак, в противоположность тому, что утверждается в социальном познании, заблуждение или истинность одной идеи не влечет за собой ошибочности или достоверности целого представления, разделяемого сообществом, как и его способа мышления. Эван-Причард понял важность этого аспекта, написав, что Леви-Брюль "один из первых если не первый, подчеркнул тот факт, что примитивные идеи, которые кажутся нам такими странными, а иногда и нелепыми, если рассматривать их как изолированные факты выглядят значительными, если их воспринимать как части моделей идеи или действий, каждая из которых вступает в разумные взаимоотношения с другими" [19, с. 86]. Связывают вместе идеи и способы деятельности сообщества представления, сформировавшиеся с течением времени, представления, с которыми мы в социальном смысле срастаемся.
2) Мы положили бы конец всем недоразумениям относительно природы представлений, если впредь в их описании оставили бы в стороне вопрос, являются ли они духовными или когнитивными сущностями, а квалифицировали и связывали бы их, только исходя из взаимной зависимости и их, принадлежности к какому-то, обществу или к отдельной культуре. Это тем более верно, по Леви-Брюлю, для культур, называемых примитивными, так как "то, что для нас, собственно говоря, является "представлением", смешано с другими элементами эмоционального, чувственного или двигательного характера, пронизывающими его и, следовательно, влекущими за собой иную установку по отношению к представляемым предметам" [41, с. 26]. Все укоренившиеся и жизнеспособные в обществе символы подчиняются логике, интеллекта так же, как и логике эмоций, хотя они базируются на разной основе. Во всяком случае я считаю это доказанным для любых культур, а не только для культур, называемых примитивными. Итак, мы, не колеблясь, будем считать представления духовными мыслительными конструкциями, соотнося их с коллективными эмоциями, которые их сопровождают или которые они порождают. Когда вы дискриминируете группу, то актуализируете не только предрассудки по отношению к этой социальной категории, но также и неприязнь, презрение, которые с ними неразрывно связаны.
3) Как говорит немецкая пословица, "черт сидит в детали"; это касается и коллективных представлений. Понятно, что они содержат общие убеждения и идеи, относимые к практике, к реальности, не являющиеся детальными. К тому же вполне оправданно рассматривать и преподносить их как некую науку или своего рода религию. Однако искать, эти представления нужно в наиболее тривиальных сторонах языка или поведения, задерживаться на наименее ясных интерпретациях, на самых мимолетных метафорах, чтобы обнаружить их воздействие и смысл. Если посмотреть на них общим взглядом, то представления должны выступать в своей совокупности как внутреннее содержание общества, его реальности, а не как его дубль или отражение. В этом смысле представление - одновременно и образ, и структура изображаемого предмета, то, что обнаруживает смысл вещей, существующих в совокупности, но и то; что полно лакун; то, что в вещах отсутствует или представляется незримым.
Читая работы Леви-Брюля, поражаешься таланту, с которым он исследует содержание религиозной жизни, как описывает ритуалы, кропотливо изучая их проявления в речевых выражениях, употреблении чисел, манипуляциях с больными, в отношении к мертвым. Таким образом, мы продвигаемся в понимании представлений, называемых примитивными, по ходу наблюдения за их врастанием в конкретную жизнь людей. Среди современных исследователей в этой области лишь Дениз Жоделе проявляет аналогичное понимание [35].
Это, однако, касается не метода, а самого понятия, которое приобретает иной смысл. Именно данный момент верно подметил Гуссерль, который в письме от 11 марта 1935 г. (здесь дата важна) пишет Леви-Брюлю: "Разумеется, мы давно знаем, что каждое человеческое существо имеет свое представление о мире; что каждая нация, каждая наднациональная культурная среда живет, так сказать, в ином, мире, чем тот, что непосредственно окружает их; еще нам известно, что то же самое можно утверждать и о каждом историческом периоде. Однако это не более чем ничего не значащее общее место, а ваша работа и ваша тема заставила почувствовать нечто, потрясающее своей новизной; чрезвычайно важно и возможно поставить перед собой задачу почувствовать изнутри замкнутое в себе человечество, существующее в живой и генерирующей социальности; понять его как обладающее своим миром в этой упорядоченной социальной жизни и исходя из нее - миром, который является для него не представлением о мире, а именно действительно существующим для него миром. Тем самым мы достигаем восприятия, идентификации и размышления, исходя из их логики и онтологии мира в соответствующих категориях" [41].
Это трудный текст, так как его мысль опережала обычную психологию или антропологию в тот непростой момент, когда великий немецкий философ его написал. Но автор текста прекрасно сознавал, что социальное представление, которое было бы лишь представлением чего-то, какого-то окружения или некой общей темы, являлось бы "ничего не значащим общим местом". А ведь представление часто и воспринимал и, таким образом, несмотря на все уточнения, которые мне приходилось делать. Все это оттого, что не в достаточной степени учитывается его специфичность и новизна, делающие его представлением кого-то, какого-то сообщества, которое через него одновременно создает себе мир.
4) Последний пункт: необходимо принять во внимание, что любые коллективные представления обладают одинаковой связностью и значимостью. Каждое оригинально и существенно по отношению к другим, так что ни одно из них не находится в привилегированном положении и не может быть критерием истинности для других. Ибо как только в одном из них определяют научные или современные представления - на фоне такой привилегии другие выглядят низшими, незавершенными или иррациональными. Коли я настаиваю на существовании этой проблемы, то только потому, что она имеет сегодня явное отношение к социальной и когнитивной психологии. Каждый может убедиться в справедливости этого, прочитав превосходную книгу Стефена Стича "Фрагментарность разума"; в ней подводится итог следованиям в этой области и показано, насколько они пострадали от недооценки этой проблемы.
Указанные четыре аспекта уточняют природу интересующего нас понятия и в значительной степени сохраняют свою значимость и сегодня. В частности, именно четвертый аспект был в основе шокирующего утверждения Леви-Брюля о невозможности предложить абсолютный критерий арациональности, который был бы независим от содержания коллективных представлений и их принадлежности к определенному обществу. Он таким образом оспаривает известное фундаментальное положение, претендуя на то что "примитивное мышление" озабочено теми же самыми или сходными проблемами, что и цивилизованное, то есть положение, согласно которому первое объясняется рудиментарной, даже инфантильной формой последнего. Для него не существует непрерывности, напротив, есть глубокое различие между примитивной ментальностью и ментальностью научной или современной. Но это не значит, что поди в традиционных культурах отличаются более простой или более архаичной ментальностью, чем наша. Напротив, обе они одинаково развиты и сложны, и у нас нет никаких оснований принижать одну и превозносить другую. Каждая имеет свои собственные категории и правила логики, которые соответствуют различным коллективным представлениям.
Мы не можем описать, как того желал Дюркгейм, психологию "примитивных" людей и психологию людей "цивилизованных" чрез одни и те же процессы мышления. Если нельзя свести психологию групп к психологии индивидов, то тем более нельзя свести психологию различных групп к какой-то одной, которая была бы единообразной и неотличимой от всех. "Нужно отказаться, пишет Леви-Брюль, - от того, чтобы сводить ментальные операции к какому-то единому типу, каковы бы ни были рассматриваемые общества, и объяснять все коллективные представления одним и тем же психологическим механизмом" [41, с. 19]. Это мудрый совет, позволяющий нам "чувствовать изнутри", по выражению Гуссерля, как формируется ментальность и как она в свою очередь формирует не просто общество, а конкретное меланезийское, индийское или европейское общество.
Занимаясь коллективными психическими явлениями, можно легко уловить смысл отличия между двумя типами мышления и представления. В частности, в отношении культур, называемых примитивными, это отличие основано на трех главных идеях.
Прежде всего, идея; что ненаучные представления данных культур погружены в эмоциональную среду, делающую их восприимчивыми к существованию незримого, сверхъестественного, одним словом, "мистического". И эти мистические сущности окрашивают все способы мышления заранее подсказывают связки между представляемыми предметами. Они, таким образом, делают людей нечувствительными к данным непосредственного опыта. Затем идея о том, что память в этих культурах играет гораздо более важную роль, чем в нашей: мир внутренних и прошлых образов преобладает над миром внешних и непосредственных. Наконец, согласно третьей идее, людям, создающим эти представления и выпускающим их в жизнь, ненужно "воздерживаться от противоречий" [41, с. 79], подобно нам. Напротив, им предписано следовать логике, управляемой законом сопричастия. Она позволяет им думать так, как запрещено нам: скажем, какой-то человек или вещь могут быть одновременно сами собой и кем-то или чем-то другим. Например, животное может быть сопричастным человеку или же люди могут быть сопричастными своим именам, и они их не раскрывают, так как враг смог бы их перехватить и получил бы власть распоряжаться владельцем. Так, человек сопричастен своему ребенку, и если тот болен, человек принимает лекарство вместо ребенка. А не случается ли и нам использовать закон сопричастности? И говоря "человек - это то, что он ест", - не подразумеваем ли тем самым мы, что свойства животного или растения, которыми человек питается, в конечном счете влияют на его собственные? Понятно, почему Леви-Брюль называл носителей примитивного мышления дологическими, людьми, неспособными думать как цивилизованные люди. Они просто следуют иному закону мышления, подчиненному тому, что он называет мистическими коллективными представлениями.
Можно удивляться сходству между психологией представлений и психологией, бессознательного, которая уже была к тому времени очерчена Фрейдом. Но если для Леви-Брюля эта психология выражает альтернативную рациональность, то для Фрейда она выражает собственно иррациональность. Нужно ли говорить, поэтому о двух мнимых культурах, чтобы конкретно проиллюстрировать, что французский ученый понимает под той разницей между ними? Можно, ли говорить, что одна декретом или голосованием учреждает психоанализ как свое общественное представление, а другая когнитивную психологию? - При этом в рамках первой, индивиды будут думать в терминах чего-то незримого - "Эдипов комплекс", "катарсис", "сверх Я"; они будут свободно ассоциировать идеи, не заботясь о противоречиях между ними. В рамках второй принимались бы в расчет только измеряемая информация, частота событий, процессы восприятия; здесь следует подчиняться принципу непротиворечивости или любому другому, допускающему компьютерные подсчеты.
Однако это не значит, что первые неспособны, думать в соответствии с принципом непротиворечивости, а вторые не могут свободно ассоциировать. Это значит, что коллективные представления обеих наших мнимых культур различаются и им предписывается тот или другой принцип. Более того, обитатели когнитивной культуры правомочны сказать: можете быть уверены, что обитатели психоаналитической культуры "дологичны" [52]. Но они не вправе думать, что это означает нелогичность - речь идет лишь об иной логике. Этот произвольный пример заставляет нас обратить внимание на то, что именно содержание представления о природе соответствующей группы выражает принцип рациональности, а не наоборот. Можно сказать, пользуясь современными терминами: критерий рациональности обнаруживает себя как норма, включенная в язык, в определенные установления и в представлении данной культуры.
Много чернил изведено для выяснения различий между "примитивной ментальностью" и ментальностью "цивилизованной", или научной. По правде говоря, их можно отнести к различию между убеждением и знанием, различию важному, но столь мало понятому, в чем убеждаешься, прочитав последние размышления Виттгенштейна об убеждениях. По-моему, многие недоразумения были бы рассеяны, если допустить такую мысль: различие, которое нас занимает, приобретает новое значение, если мы обратим внимание на разницу между:
а) общими представлениями, ядро которых сформировано убеждениями, в целом более, однородными, аффективно насыщенными, нечувствительными к опыту или к противоречию, оставляющих меньше места индивидуальным вариациям;
в) общими представлениями, основанными на, знании, которые более подвижны, прагматичны, подвергаются испытанию на успешность или неудачу, оставляют некоторый простор речи, опыту и даже критике индивидов.
Резюмируем: нечувствительность к противоречию, подвижность границ между внутренней и внешней реальностью, однородность содержания, - свойства психологии первых; избежание противоречий, разведение внутренней и внешней реальности, доступность опыту. - свойства психологии вторых. Разумеется, каждое общество, комбинируя их в соответствии со своими целями и со своей историей, вносит и свои правила в их взаимоотношения. Какова бы ни была участь, уготованная этой идее, я высказался, чтобы обобщить и подчеркнуть психологический смысл различия, установленного французским ученым. Хотелось бы кратко представить ее влияние и то, какой путь прошло понятие коллективного, представления, прежде чем оно стало моделью, воспринятой современной психологией. Ведь из него вышла вся индивидуальная психология развития и культурная психология.
2015-05-22
1724
