Мне кажется, все сказанное непосредственно относится к тому, что сегодня именуют психологией социального. Ведь проблема состоит не и приоритете индивида или общества - она более конкретна. В целом она имеет отношение к объяснению феноменов религиозных или магических верований, обыденных или расхожих знаний, идеологических форм мышления и коллективных действий. Прежде всего, почему общество создает такие верования и идеи, которые могут быть или не быть верными? Почему они принимаются и передаются из поколения в поколение? Даже если социальная природа нашего мышления, нашего языка и т.п. и была когда-то признана в психологии (сейчас это не так), то проблему следует поставить в других терминах для того, чтобы ее обсуждение по крайней мере имело решение. Но едва ли стоит искать его в тривиальностях интерсубъективности или лингвистических конструкций. Когнитивная социальная психология, по-моему, была мало убедительной, чтобы вплотную подойти к решению этой проблемы.
Мне пришлось сделать эту простую и очевидную констатацию, хотя она и не имеет большого значения. Пожалуй, лишь психоанализ можно назвать течением, которое шло навстречу теории социальных представлений и действительно посвятило себя решению проблемы сближения коллективной психологии и психологии индивидуальной через бессознательное. А ведь прошло уже почти целое столетие, как появились первые понятия, которые предполагали автономию социальной психологии от психологии индивидуальной как части самого решения вопроса. Понятно, что я не решаюсь ссылаться на традицию идей, которая началась собственно с зарождения гуманитарных наук и составляет часть их генетического кода: ярлыки меняются очень быстро, и каждый желает как можно решительнее порвать с прошлым. Но сам факт продолжения нового обращения к преемственности мысли - не затрагивая традиции - означает, что она актуализирует некие основополагающие моменты в жизнедеятельности людей.
Теория социальных представлений, как мне кажется, является уникальной, так как она имеет тенденцию все больше становиться и частной теорией социальных феноменов, и частной теорией психических фрагментов. Этот парадокс, как мы увидим, совсем не случаен; как раз наоборот, он обнаруживает глубинную природу вещей. Она является общей теорией в той мере, в какой общество определяется не через простое наличие коллективности, объединяющей людей благодаря иерархии власти или благодаря обмену в соответствии с интересами. Разумеется, и власть, и интересы существуют, но для того, чтобы быть признанными в качестве таковых, обществу нужны представления или ценности, придающие им смысл. В частности, для того, чтобы соединить условия индивидов и сплотить их посредством убеждений, обеспечивая их существование и единстве. Ведь оно поддерживается мнениями, символами, ритуалами, то есть убеждениями, а не только знаниями и технологиями. Эти убеждения очень различны: что такое общественная жизнь? какой она должна быть? как следует себя нести? что является справедливым, истинным, прекрасным? И многое другое, непосредственно влияющее на поведение людей, на то, как они ощущают себя или каким образом обмениваются благами.
И лишь когда знания и технологии превращаются в убеждения, они объединяют людей и становятся некой силой, позволяющей преобразовать их из пассивных членов сообщества в активных, участвующих в коллективных действиях и во всем том, что делает общественную жизнь полнокровной. Общества просто приходили бы в упадок, если бы не существовало возможности объединить людей интересами, если бы не было тех идей и ценностей, в которые они верят и которые объединяют их общей пристрастностью и передаются из поколения и поколение [52]. Другими словами, то, что человеческие сообщества думают о своем собственном бытии, те значения, которые они приписывают своим институтам, тe образы, которыми они наделяют себя самих, являются необходимой частью их реального существования, а не просто его отражением. Или как заметил польский философ Колаковски, "общественная реальность зависит отчасти от том, чем она является в своем собственном представлении" [37].
Прежде чем развить эту мысль, нам нужно принять во внимание одно важное, но также запутанное обстоятельство: ведь существуют психические феномены разной степени сложности, которые в совокупности имеют социальное происхождение и необходимы в общественной жизни. Но как только общество начинают рассматривать с этой точки зрения, возникает некая загадка. В самом деле: непонятно, как общества могут выжить, культивируя религиозные или магические верования, отдавая себя во власть иллюзиям, идеологиям и связанным с ними уловками? Более того, почему люди создают всю эту иррациональную дребедень, которой обманывают самих же себя? Говоря о религиозных верованиях, которые его интересовали прежде всего. Дюркгейм пишет: "Невозможно, чтобы некоторые системы идей, как, например, религия, занимающие в истории такое значительное место, из которых люди постоянно черпали энергию, необходимую для жизни, были не более чем тканью иллюзий. Сегодня можно считать признанным, что право, мораль, сама научная мысль зародилась в религии, долгое время совпадали с ней и оставались пронизанными ее духом. Каким образом пустая фантасмагория могла бы так прочно и долговременно формировать человеческое сознание? Но если сами люди были творцами этих систем ложных идей и в то же время они были обмануты, как же это неслыханное надувательство, могло продолжаться в течение всей истории?..." [16].
Я подозреваю, что Дюркгейму не нравится именно это принижение разделяемых убеждений, презрение к простонародным идеям и знаниям, иным-культурам в целом. Как же представить себе общество, где доверие и солидарность не были бы лишь иллюзией? Нужно ли допустить, что исконной функцией культуры является обеспечение человечества фантасмагориями и ошибками? Что же это за содержание коллективного сознания общества, стремящегося обмануться в своих идеалах и собственных ценностях? Стоило бы задержаться на этих вопросах, которые предпочитают не замечать сегодня даже психология и социология. Как бы то ни было, следует уделять внимание не столько аномальному с точки зрения индивида характеру этих знаний и убеждений, сколько их коллективному характеру, выражающему качества ментальной и психической жизни. Однако, чтобы вначале описать, а затем объяснить их как общую принадлежность совокупности индивидов, нужно учесть три обстоятельства:
а) Мы полагаем, что люди познают мир природный и мир социальный [31] посредством сенсорного восприятия информации, рассмотренной и объясненной затем в адекватных понятиях. Они подобны Адаму в день его сотворения, когда тот открыл глаза и увидел животных и предметы вне каких-либо традиций, без каких бы то ни было понятий для координирования своих сенсорных впечатлений. Однако эта картина практически неприложима к людям, живущим в обществе, имеющим некий общий способ существования, который им, указывает, как классифицировать существа и предметы, судить о них согласно их ценности, о том, какая информация достойна доверия и следования ей. О каждом из нас можно сказать то, что английский философ Корнфорт сказал о философах и ученых: "Где бы и когда бы человек науки не защищал определенное мнение, мы можем быть уверены, что он формулирует не выводы из наблюдаемых фактов, а обращает свое знание на защиту имеющегося у него мнения, почерпнутого не непосредственно из Природы, а из материнских рук, другими словами, из коллективного представления. Но это особенное представление не результат длительного развития науки и философии. Напротив, как мы в дальнейшем это проследим, оно обнаруживает себя как наиболее прочно устоявшееся, и каждодневные противоречия пашет опыта все еще не искоренили его из обыденного сознания" [10].
Это означает безнадежность попытки понять сложные знания и убеждения в обществе, исходя из элементарных законов индивидуальною познания, основанных, как уже было сказано, на сенсорных данных и чувственном опыте. Не потому, что выводы, которые можно было бы получить, не имеют значения, а потому, что посылки, из которых мы бы исходили, лишены глубины и довольно искусственны.
б) У нас нет основания полностью исключать опыт и восприятие человека. Но нужно со всей справедливостью признать, что почти все из того, что человек знает, он получил от других либо через рассказы, усвоенную им речь, либо через используемые предметы. В общем это знания, связанные в свою очередь с более древними знаниями, корни которых уходят в образ жизни и в коллективную практику: в ней участвует каждый, и она должна обновляться ежеминутно. Люди постоянно учились друг у друга и давали себе в этом отчет. Это, конечно, не открытие. Важность данного положения для нашей теории состоит в том, что значимые убеждения и знания берут свои истоки во взаимодействии людей и иным способом не образуются.
в) Идеи и убеждения, побуждающие людей жить, укоренены в специфических структурах (кланах, церквях, социальных движениях, семьях, клубах и т.д.) и принимаются входящими в них людьми. Значение, которое они имеют, и обязанности, которые они налагают, глубоко инкорпорированы в человеческое поведение и оказывают принудительное воздействие, распространяющееся на всех членов данного сообщества. Вероятно, именно такое принуждение обязывает нас, по Веберу, не игнорировать причинной роли коллективных форм мышления по отношению к нашему повседневному поведению и нашим ожиданиям. Он пишет, что эти коллективные структуры, составляющие часть обыденного или правового мышления, являются представлениями чего-то, с одной стороны, сущего, с другой - долженствующего, того, что заполняет головы реальных людей, ориентирует их деятельность; и подобные структуры обладают причинной силой огромной значимости.
Если Вебер прав, то формы коллективного мышления весьма глубоко укоренены в мотивах, в ожиданиях людей, от чего зависит эффективность их деятельности в целом. Именно это он пытался показать относительно духа капитализма: разумные экономические действия зарождаются в верованиях пуританских сект и библейских, наставлениях, так же как и в расчетах на собственное спасение.
Три положения: примат представлений или убеждений, социальное происхождение восприятия и убеждения, причинная, а иногда и принудительная роль этих представлений и убеждений - тот общий план, на котором строится теория социальных представлений. Я надеюсь, этих набросков достаточно, чтобы подтвердить его значимость для решения поставленной задачи. В работе Дюркгейма "Элементарные формы религиозной жизни" также можно найти набросок, где обсуждается прежде всего именно эта проблема. В описательной части он уделяет большое внимание религиозным верованиям австралийских туземцев: объяснения в середине и в конце работы посвящены вопросам создания и означивания этих верований, цементирования социальной жизни в целом. В этой книге во всем великолепии подробностей представлена причудливость человеческого мышления, странные иллюзии, групповые действия и своеобразные, весьма далекие от научных, идеи.
Так, Дюркгейм подробно исследует аспект, который кажется общим в поклонении животным, растениям, костям и дереву; набор таких понятий, как знаменитая мана и формул, сопровождающих каждый ритуал. Ничего от нас не скрыто в безумном неистовстве коллективного танца вокруг тотема, в ходе которого каждый становится внушаемым, как в непристойном характере ритуального экстаза, тормозящего сознательное отношение к реальности. Но именно в таком возбужденном состоянии оживляются и сообща создаются верования, запечатлеваемые каждым из участвующих. На следующий день после ритуальной церемонии дикари просыпаются полные печали, но расстаются, закрепив общие способы восприятия и ценности. Можно также наблюдать, какими молитвами и магическими манипуляциями через заступничество духов они пытаются обеспечить успех охоты, рыбной ловли или излечения болезней.
Особенно интересно, что через эти фантастические и причудливые элементы в австралийском обществе закрепляется универсум безличных священных предметов, в котором фигурируют призрачное, даже сверхъестественное; это универсум, содержащий растения и животных, служащих тотемами, а также предметы, связанные с этими тотемами, а подчас и самих людей. Нет ничего легче, чем провести аналогию с религиозными или политическими универсумами наших обществ и показать, до какой же степени их убеждения основаны на символическом мышлении, искажениях в наблюдении, крайней ритуальности и интенсивных эмоциях. Дюркгейм признает, что они должны казаться химеричными и иррациональными тем, кто о них судит с точки зрения физической реальности. Надеюсь, меня извинят за возврат к уже сказанному [53]. Однако, мы приходим к обратному выводу, как только предположим, что за этими иллюзиями, ритуалами или эмоциями стоят коллективные представления, разделяемые всеми и передаваемые из поколения в поколение; без них нельзя ничего понять. Создается и крепнет впечатление, что с помощью тотемов и ритуалов общество совершает свой собственный культ при посредстве каких-то промежуточных божеств. Их безличная власть над людьми рассеяна повсюду - как и власть общества, в котором они живут.
Каждый, кто поклоняется растению или животному, кажется жертвой иллюзии. Но если бы все признали в нем свою группу, мы бы имели дело с социальной реальностью. Люди могли бы представить себе не только существа или предметы, а их символы. Именно о них они рассуждают, именно по отношению к ним поступают тем или иным образом - как и мы ведем себя у знамени или у пламени перед Триумфальной аркой. Истинная цель ритуальных действий - не столько вызвать дождь или оплакать смерть, сколько поддержать общность, усилить смысл принадлежности к группе, разжечь веру и верность. Я далек от того, чтобы утверждать, будто такое объяснение религиозной жизни достаточно и что именно оно подтверждается временем. Но его достаточно, чтобы проиллюстрировать, как скрытые представления выражаются в содержании ментальности и в символическом поведении. Однако мы вправе себя спросить: отвечают ли они нашим ожиданиям, решают ли нашу конкретную проблему, если не доводят гипотезу до логического конца? Гипотезу о том, что коллективные представления рациональны не вопреки тому, что они коллективны, а как раз потому, что они коллективны. И более того, что мы становимся рациональными единственно посредством этого.
Согласно Дюркгейму, люди не могут, исходя из своих разнообразных ощущений, ни прийти к общим понятиям, ни установить какие-либо закономерности - нет ничего, что заставляло бы их это делать. Критикуя Юма, он утверждает: непонятно, как и почему мы можем индивидуально открыть какой-нибудь порядок благодаря ассоциации идей или собственным мимолетным ощущениям. Предположить, что человек достигает этого сам значит не объяснить того, каким образом этот порядок мог бы сохранять свою бдительность и быть признанным каждым. Напротив, вполне понятна функция коллективного представления: оно - творение всех и становится стабильным благодаря репродукции и передаче его от одного поколения к другому. И оно становится безличным в той мере, в какой отделяется от каждого и разделяется всеми посредством понятии и общего языка. "Думать концептуально, - пишет он, - разделять и соединять вместе общие признаки каких-либо предметов - значит подвести переменную величину под постоянную, индивидуальное под социальное" [16].
Основные разновидности представлений имеют социальное происхождение и приводятся в действие даже там, где, по видимости все им сопротивляются. Гак обряд, в котором движения и возгласы имитируют животное, которое желали бы видеть вновь, буквально запускает в действие каузальный процесс. Магическая формула "подобное притягивает подобное" связывает между собой различные вещи и факты: одни оказываются функцией других, тем самым некой скрытой причинной силе приписано производить подобное из подобного, и это главное. Именно такими путями формируется истинная категория причинности, действующая как в культуре, так и в магической практике. Ведь каждое общество подобно примитивному делится и классифицирует своих живых и неживых членов по одним и тем же критериям. Оно устанавливает и логику классификации, которая, кстати, достаточно строга. Впрочем, примитивные религии уже намечают в общих чертах главное в тех понятиях, которые сделали, по Дюркгейму, возможными науку и философию. "Религия, - пишет он, - проложила им дорогу. Но она смогла сыграть эту роль только потому, что она сама социальна. Чтобы повелевать формированием смыслов и замещать их новым способом представления реальности, требовалось мышление, организованное по-новому - это коллективное мышление. Если оно одно и обладало такой действенностью, чтобы создать целый идеальный мир, сквозь который реальный мир выглядит преображенным, был необходим чрезвычайный подъем интеллектуальных сил, возможный только внутри и посредством общества" [16].
Во всяком случае ясно: психическая энергия, созданная участием людей в групповой жизни, и кристаллизующиеся ментальные категории позволяют коллективным представлениям отделиться, образуя комплекс идей и выводов, который нельзя не назвать рациональным. Разумеется, я не могу ни задерживаться на этой концепции, ни обсуждать ее истинности. Мне кажется, Дюркгейм хотел подчеркнуть этим термином интеллектуальное содержание, сходное в одних пунктах с парадигмой Томаса Куна, а в других - с символическими формами Кассирера; его можно обнаружить в основе религиозных верований, структур общественного мнения и наук. Тем самым его представления имеют четко выраженный интеллектуальный характер, хотя их когнитивные аспекты и неспецифичны [2].
Дюркгейм уточняет: "Человек, который не думал бы при помощи понятий, не был бы человеком, так как он не был бы социальным существом. Сведенный лишь к своему индивидуальному восприятию, он стал бы неотличим от животного" [16]. Сказано достаточно сильно, и такое высказывание нельзя упрекнуть в недостаточной ясности. Оно прочерчивает четкую границу между индивидуальной психологией и психологией социальной, связывая каждую с ее собственной реальностью и вполне различимыми формами мышления. Не впадая в банальность, можно заключить, что, согласно Дюркгейму, в социологии, как и в психологии, необходимо стремиться к более углубленному пониманию общественных и культурных представлений. "Следовало бы, - пишет он, - через сравнение мифологических тем, легенд, народных традиций, языков изучать, каким же образом социальные представления именуются, взаимно исключаются друг другом, сливаются между собой или разделяются и т.д." [15, с. 19].
Можно считать дискуссионными, даже устаревшими аргументы Дюркгейма и его точку зрения, делающую акцент на коллективном генезисе наших верований, знаний - генезисе, делающем нас разумными существами. Даже в том, что касается влияния латентных коллективных представлений на наши индивидуальные представления, если мы и не даем себе отчет в этом. Остается фактом, что это единственная попытка цельного видения предмета. То же самое констатировал совсем недавно английский антрополог Геллнер: "Мы не располагаем никакой другой теорией, чтобы дать на это ответ. Ни одна иная теория не освещает так хорошо эту проблему" 28, с. 37]. Впрочем, приведенные выше аргументы зачастую и не имеют той значимости, которую им приписывают критики - важна общая линия. Следуя ей, по крайней мере понятно, куда двигаться.
2015-05-22
1599
