IV. Пиаже. Выготский и социальные представления

Естественно, в двадцатых годах еще могли мыслить в терминах эволюции. А именно, эволюции представлений "примитивов", которые изменяются и преображаются в представления "цивилизованные". До Леви-Брюля полагали, что эта эволюция происходит в силу знаменитого "психического единства человека". Исходя из него, можно допускать, что эволюция состоит в скачкообразном изменении, которое проявляет себя при переходе от одной культуры к другой. Этот вопрос может показаться неясным, однако о нем нужно напомнить, если мы хотим составить четкое представление о его влиянии на Пиаже и на Выготского.
Пиаже был если не учеником, то по крайней мере очень близким к Леви-Брюлю по стилю мышления ученым как в своем метоле, так и по своей психологии. Можно утверждать без преувеличения, что психология "примитивных" представлений, разработанная французским ученым, была заимствована швейцарским психологом в теории детских представлений (например, детский анимизм, интеллектуальный реализм и т.д.). Другими словами, то, что один раскрывает на общественных представлениях "экзотических" обществ, другой обнаруживает в представлениях швейцарских детей. Однако Пиаже отходит от Леви-Брюля, когда рассматривает непрерывную эволюцию, идущую от этих "дологических", представлений у маленьких детей к более логическим неиндивидуальным у подростков; здесь он ближе к Дюркгейму и Фрейду.
Нам хорошо известно, каким образом Выготский, Лурия и их школа обратились к тому же интеллектуальному источнику. Ясно, конечно, что политические взгляды и особенно оценки социалистической революции подталкивали к созданию психологии, которая, признавала бы за обществом и культурой их подлинное место. Ведь марксистская психология по существу не довольствуется беглым упоминанием примата социального, как это делают на Востоке или на Западе, когда нагромождают декларации и цитаты, продолжая по обыкновению делать станку на индивидуальную психологию. Подобно многим россиянам в то время, Выготский верил в истинность марксизма, в воцарение нового, лучшего общества, успех которого был бы гарантирован. И он сам, и его коллеги воспринимали все происходящее отнюдь не с отстраненной ироничностью, это были убежденные мыслители.
Они это принимали всерьез и когда брались за глубинный анализ проблем, из которого заключали, что почти нет надежды найти в марксизме фундаментальное понятие или плодотворную для психологии точку отсчета. Их не стали бы упрекать за этот вывод, ведь действительно ни в глазах его основателей, ни в глазах современных им революционных теоретиков марксизм не был той "всеобщей наукой", которой он стал впоследствии. Напряженно проанализировав кризис в психологии времени революции и созидания, Выготский и Лурия открывали путь, позволяющий им ввести социальные феномены в психологию и опереться на них. Это в первую очередь касалось недостающего исторического и культурного измерения. Я говорю об этом потому, что, как можно догадаться, здесь обнаружилось тяготение к коллективным представлениям, здесь оформлялось утверждение того, что высшие психические процессы имеют своим началом общественную жизнь. В частности, это восходило к психологии представлений Леви-Брюля, ценность которой доказывали Пиаже и Вернер.
Уместно, я полагаю, обратиться к большому знатоку советской психологии за подтверждением этой идеи: "Принимая в расчет общую социальную ориентацию марксизма, можно было бы предполагать, что именно марксистская теория послужила интеллектуальной директивой для Выготского. Однако это предположение не выдерживает критики; как показал Выготский в своем "Кризисе", марксистская теория в 1920-х годах потерпела неудачу в попытках создания каких бы то ни было понятий, необходимых для психологического исследования человеческого поведения и процессов познания. Единственной достаточно разработанной теорией человеческого познания, разработанной именно социально, была теория, предложенная французской социологической школой Эмиля Дюркгейма и обсуждавшаяся в родственных работах Люсьена Леви-Брюля, Шарля Блонделя и Мориса Хальбвакса" [38, с. 122].
Если даже наш автор переоценивает близость между этими в общем-то различными мыслителями, он вполне определенно резюмирует ту логику, согласно которой эта связь установилась и почему она была столь необходимой. Действительно, мы находим у Выготского многочисленные пассажи, в которых слышен этот отзвук и которые не имели бы смысла без учета его вдохновленности указанными выше идеями. Во всяком случае, с этого критического момента понятие коллективного представления начинает формировать его видение психической жизни, речевого опосредствования и социального содержания - вплоть до того, что развиваясь таким образом категории Леви-Брюля обрели конкретный смысл и позволили сформулировать теорию культурно-исторического развития. Да, оригинальная теория Выготского носит печать неповторимости, это надо признать, даже если я лично и не склонен придавать ей такого значения, как другие. Как бы то ни было, эта теория в противовес подходу Пиаже предполагает прерывистую эволюцию коллективных представлений.
В любом случае Выготский и Лурия были первыми, кто решился на попытку грандиозного эксперимента, какого до них не было. Вот, что рассказывает Лурия в своих воспоминаниях: "Данные, на которые опирался Леви-Брюль, равно как и его антропологические и социологические критики, фактически были данными, доступными каждому, но представлялись как анекдоты, собранные исследователями и миссионерами, вступавшими в контакт с экзотическим не родом в ходе своих путешествий" [44, с. 59]. Но с опорой на них выявилась идея начать первое масштабное исследование, посвященное представлениям узбеков Средней Азии в начале тридцатых годов нашего века. "Хотя мы могли бы провести наши исследования в отдаленных российских деревнях, - добавляет Лурия, - но выбрали для нашего исследования местечки, деревушки и кочевые стоянки Узбекистана и Киргизии в Средней Азии, где огромные несоответствия между культурными формами обещали максимум возможных изменений в базисных формах, так же как и в контексте повседневного мышления [44, с. 60].
Можно считать, что этот грандиозный проект был направлен на исследование коллективных аспектов жизни кочевников, подобно тому, как Пиаже изучал детей в индивидуальном плане. Таким образом, предполагалось уловить психологические трансформации среди населения, привыкшего к своей религии и живущего традиционной жизнью, но подвергшегося после революции глубоким социальным и культурным метаморфозам. Старые рамки жизни были разрушены, исчезли иерархия; во многих деревьях открылись школы, а технические новшество перевернули традиционную экономику. Данное исследование, опубликованное лишь много лет спустя [43] подтверждает, по-моему, догадку Леви-Брюля и создает прочное основание теории культурно-исторического развития Выготского. Но если посмотреть глубже, Выготский и Лурия больше привержены канонам индивидуальной психологии, чем Пиаже, и меньше используют потенциал понятия коллективного представления, заложенный в работах французского ученого. Здесь можно видеть своего рода инверсию: понятие развития у Пиаже дальше от Леви-Брюля, а содержание психологии ближе к нему; тогда как у Выготского, наоборот, они как соперники: разделяя одну и ту же научную основу, постоянно противопоставляют себя друг другу. Хотелось бы, чтобы эпистемиологи когда-нибудь глубже заинтересовались этими отношениями.
Для меня особенно важно то, что Выготский, обремененный в те годы угасанием не только собственного здоровья, но и здоровья социалистической революции и, все же обращается к работам Дюркгейма и Леви-Брюля по коллективным представлениям. В недавних российских обзорах старых критических работ пересматривается роль советских ученых (в том числе и Рубинштейна, который и сам в свою очередь был ее жертвой) в этой непростой ситуации [8]. Но в то же время чрезвычайно удивляет то молчание и легкость, с которой знатоки великого русского психолога, к примеру Дж. Верч, проходят мимо этих работ - как если бы речь шла о каком-то случайном эпизоде, а не о важнейшем моменте истории современной психологии. Может даже показаться, что идеи и исследования Выготского по культурно-историческому развитию и по речи возникли как богиня Афина из головы Зевса благодаря волшебным родственным узам. Некоторые намеки на Мида и Маркса не делают их появление менее сказочным, не проясняют реального генезиса. Я подозреваю, что эта недооценка действительной исторической связи вызвана чем-то более существенным, чем просто невнимание.
Она происходит оттого, что даже те, кто убежден, что нельзя сводить психические феномены к органическим и индивидуальным, даже те, кто испытывает симпатию к социальному, видит его сквозь призму индивида или, самое большее, как форму интерсубьективности. И они не замечаю ни ограниченности марксизма в отношении психологии, ни того, какую службу сослужили идеи Дюркгейма и Леви-Брюля российским мыслителям, находившимся в чрезвычайной исторической ситуации, осознававшим риск и платившим за последствия. Но нет ли здесь еще частного аспекта darstellung [Darstellung - изображение, изложение.], занимающею нас? Становясь точным понятием, социальные представления вдохновили создателей новой, неиндивидуалистичной психологии "примитивов" [11]. А это в свою очередь открыло дорогу детской психологии Пиаже и психологии высших психических функций Выготского. Невозможно ведь утверждать, что не существует действительно специфического понятия социального, способного придан, психологии представлений собственное содержание. И не именно ли разум должен господствовать в науках о человеке и в социальной психологии, в частности? Может быть, все же не стоит надолго застревать на уже пройденном, а идти дальше [По причинам вполне очевидным, я не затронул развития, следы которого мы обнаруживаем в современной эпистемологии. Но, читая книгу Флека [24], мы замечаем эти следы, упоминаемые и самим автором. Они снова восходят к Леви-Брюлю, причем очень знаменитым если не исключительном исключительным образом. В частности, понятие коллективного представления выражается через понятие стиля мышления сообщества, которое использует Флек. А известно, что книга Флека нашла отклик в теории Куна и его эпистемологии науки.]?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Abric J. С. Cooperation, competition et representations sociales. Cousset. Del Val., 1988. I.Ansart P. Le concept de representation en sociologie. L. 1988.
2. Marbeau F. Audigier (eds.). Seconde recontre internationale sur la didactique de 1'histoire et de la geographie. Paris. I.N.R.P. 1988.
3. Bartlett F. C. Remembering. Cambridge. 1932.
4. Bergson H. (eds.). Les deux sources de la morale et de la religion. Paris. P.U.F. 1976.
5. Billig M. Arguing and Thinking. Cambridge. 1989.
6. Bruner J. Acts of meaning. Cambridge.-Harvard. 1990.
7. Brushlinsky A. Sergei Rubinstein // The Soviet J. Psychology. 1989. V. 10. P. 24-42.
8. Chomsky N. Reflections on language. New York. Pantheon Books. 1975.
9. Cornforth F. M. From religion to philosophy. New York. Harper. 1957.
10. Davy G. Sociologues d'hier et d'aujourd'hui. Alcan. Paris. 1931.
11. Di Rosa A. M. The social representations of mental illness in children and adults. Eds. W. Doise, S. Moscovici. // Current issues in European Social Psychology. 1987. V. 1. 2. Cambridge.
12. Doise W. L'ancrage dans les etudes sur les representations sociales (mimeo). Geneve. 1991.
13. Doise W., Palmonari A. (eds.). L'etude des representations sociales. Paris. Delachaux et Niestle. 1990.
14. Durkheim E. (eds.). Les regies de la methode sociologique. Paris. P.U.F. 1963.
15. Durkheim E. (eds.). Les formes elementaires de la vie religieuse. Paris. P.U.F. 1968.
16. Duveen G. and Lloyd B. Social representations and development of knowledge. Cambridge. 1989.
17. Emler N., Dickenson J. Children's representations of economic inequalities. // British J. Developmental Psychology. 1985. V. 3. P. 191 - 198.
18. Evans-Pritchard E. E. Theories of primitive religion. Oxford. 1965.
19. Fair R. M. and Moscovici S. (eds.). Social representations. Cambridge. 1984.
20. Farr R. M. Heider, Hare and Herzlich on health and illness: some observations on the structure of "representations collectives". J. Social Psychology. 1977. V. 7. P. 491-504.
21. Farr R. M. Common sense, science and social representations. // Public Understanding of Science. 1993. V. 2. P. 189-204.
22. Flament C. Structure et dynamique des representations sociales. Eds. D. Jodelet. Les representations sociales. Paris. P.U.F. 1989.
23. Fleck L. Enstehung und Entwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache. F. am Main. Suhrkamp. 1980.
24. Flick V. Zwischen Reprasentation und Kunstruktion (mimeo). Berlin. 1991.
25. Fraser C, Gaskell G. The social psychological study of widespread beliefs. Oxford. Clarendon Press. 1990.
26. Freyd J. Shareability: the social psychology of epistemology. Cognition Science. 1983. V. 7. P. 191-210.
27. Gellner E. Reason and Culture. Oxford. Blackwell. 1992.
28. Giddens A. Durkheim. London. Fontana Press. 1985.
29. Hare R. Mind as a social formation. Eds. Margolis et al. // Rationality, relativism and the human sciences. Dodrecht. Nijhoff. 1986.
30. Heider F. The psychology of interpersonal relations. N. Y. Wiley. 1958.
31. Herzlich C. Health and illness: a social psychological analysis. London. Academic Press. 1973.
32. Hocart A. M. Imagination and proof. Tucson. The University of Arisona Press. 1987.
33. Jahoda G. Psychology and anthropology. London. Academic Press. 1982.
34. Jodelet D. Representation sociales: un domaine en expansion. Representations sociaies. Paris. P.U.F. 1989.
35. Jodelet D. Madness and social representations. London. Harvester. 1991.
36. Kolakowski L. La Pologne: une societe en dissidence. Paris. Maspero. 1978.
37. Kozulin A. Vygotsky's psychology. Cambridge. 1990.
38. Kuhn T. The structure of scientific revolutions. Chicago. 1967.
39. Laudan L. Progress and its problems. Berkeley. Univ. of California Press. 1977.
40. Levy-Bruhl L. (eds.). Les functions mentales dans les societes inferieures. Paris. P.U.F. 1951.
41. Lloyd G. E. R. Demystifying mentalities. Cambridge. 1990.
42. Luria A. R. Cognitive development. Cambridge.-Harvard. 1976.
43. Luria A. R. The making of a mind. Cambridge.-Harvard. 1979. *
44. Markova L, Wilkie P. Representations, concepts and social change: the phenomenon of Aids. // J. for the Theory of Social Behaviour. 1987. V. 17. P. 389-409.
45. Markus H., Nurius P. Possible selves // American Psychologist. 1986. V. 41. P. 954-969.
46. Moscovici S. La psychanalyse, son image et son public. Paris. P.U.F. 1961.
47. Moscovici S. Versuch uber die menschliche Geschichte der Natur. F. am Main. Suhrkamp. 1982.
48. Moscovici S. The phenomenon of social representations. Eds. R. M. Farr and S. Moscovici. Cambridge. 1984.
49. Moscovici S. Das Zeitalter der Massen. F. am Main. Fischer. 1986.
50. Moscovici S. Notes toward a description of social representations. // European J. Social Psychology. 1988. V. 18. P. 211-250.
51. Moscovici S. The return of the unconscious // Social Research. 1993. № 60. V. 1. P. 39-93.
52. Moscovici S. The invention of society. London. Polity. 1993.
53. Moscovici S., Hewstone M. Social representations and social explanations: from the native to the "amateur" scientist. Eds. M. Hewstone. // Attribution theory: social and functional extensions. 1983.
54. Mugny G., Carrugati F. Intelligence au pluriel: Les representations sociales de 1'intelligence et de son development. Cousset. Del Val. 1985.
55. Palmonari A. Le representazioni sociali. // Giornale Italiano di Psicglogia. 1980. V. 2. P. 225-246.
56. Piaget J. Etudes sociologiques. Geneve. Droz. 1965.
57. Ricoeur P. Hermeneutics and human sciences. Cambridge. 1989.

Печатается по изданию: Московичи С. Методологические и теоретические проблемы психологии. \\ Психологический журнал, 1995, том 16, №2. - С. 3-14

С. Московичи
СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД^*