Последствия насилия

Когда женщины впервые разговаривают со мной, они часто, описывая себя, говорят о «никчемности», «неуверенности в себе», «отвращении к себе». Иногда они используют слова вроде «ущербная», «сломленная», или даже «омерзительная». Слушая такие описания, я сознаю, что слышу «голос насилия». Я слышу описания женщинами себя как будто сквозь призму насилия. Когда женщина спрашивает меня: «Как вы можете заниматься этой работой?», я стараюсь понять, какое влияние на нашу теперешнюю беседу оказывает голос насилия.

Женщины говорили мне, что когда они впервые разговаривали со мной о последствиях насилия, они опасались, что я дам им подтверждение того, что они «безумные», или «сумасшедшие», или каким-то образом ответственны за насилие. Они рассказывали мне о насилии, несмотря на сильный страх, что я буду думать, будто они «сами напросились», чтобы над ними осуществили насилие, потому что они были «маленькими развратницами»; или что я подумаю, что они были «гадкими» и «слабыми», потому что не сказали никому об этом раньше; или что «они сами этого хотели», поскольку не положили предел происходившему; или что я буду преуменьшать последствия насилия, потому что оно не было «жестоким», или потому что человек, который был насильником, временами бывал добр.

Когда я слышу вопрос «Как вы можете заниматься этой работой?», это привлекает мое внимание к тому, что именно женщинам пришлось преодолеть, чтобы рассказать мне о последствиях насилия в их жизни. Я осознаю, что интерпретации, данные другими людьми, могут до сих пор играть существенную роль в самовосприятии женщины. Она может находиться под влиянием таких историй о ее жизни, которые пытаются внушить ей, что она ничтожество, или что это она во всем виновата. Эти влияния также вносят свой вклад в представления женщины о том, что для меня слушание ее рассказа неизбежно будет негативным.

Это понимание также придает мне надежды в работе — потому что, несмотря на последствия насилия, этот человек решил рассказать о своем опыте и начал подвергать сомнению некоторые способы самовосприятия и самоотношения, которые могли обладать в его жизни статусом истины. В такие моменты для меня важна идея Майкла Уайта об «отсутствующем, но подразумеваемом» (White, 2000). Идея о том, что выражение страдания может представлять собой свидетельство того, что некие ценности были поруганы или осквернены, открывает нам направления совместного исследования. Я думаю о тех, с кем работаю, не как о жертвах, чья жизнь «поломана» насилием, но как о людях, у которых есть свои ценности, мечты, надежды и добровольно взятые на себя обязательства, подвергнутые поруганию опытом насилия. Это дает нам возможность исследовать, что это могут быть за ценности, какова история их появления и развития в жизни человека, и почему они так дороги его сердцу.