Третий мир» в эпистемологии К. Поппера и динамика его изменений

Поппер выдвинул теорию, которая делит мир на три полмира: мир 1, мир 2 и мир 3.

Мир 1 - это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов, наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.

Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания: мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств, наших целей, наших планов действия.

Разделения на материальный и духовный мир недостаточно. Миром 3 он назвал мир продуктов человеческого духа, в частности мир человеческого языка: наших рассказов, мифов, объяснительных теорий, технологий, биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в живописи, в архитектуре и музыке - мир всех этих продуктов нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник бы без человеческого языка. («Копилка») Мир 3 можно назвать миром культуры. Наука – одна из составляющих частей 3 мира.

Попперу принадлежат как фундаментальные работы по методологии научного познания, так и исследования по философии истории. Особую известность в методологии науки получил попперовский «принцип фальсификации», оригинально решающий проблему демаркации сфер научного и ненаучного. Позднее он развил концепцию «трех миров», в которой обосновал существование наряду с физическим и психическим «третьего мира» — мира объективированных человеческих знаний.

Поскольку не существует исторических законов, которые могли бы быть точно сформулированы и выражены в математической форме, подобно физическим законам, то тщетна надежда на имеющие реальную научную ценность исторические предсказания и прогнозы. Поппер подробно обосновывает этот тезис, одновременно критикуя и выявляя принципиальные слабости концепции, называемой им «историцизмом», которая «...видит главную задачу социальных наук в историческом предсказании.

Есть еще один аспект историцизма, критикуемый Поппером. Указанная доктрина претендует на определение основных направлений грядущих изменений, что может быть охарактеризовано как социальное пророчество, и такое пророчество (в частности, у Маркса) имеет целью внушить людям представление о неумолимом движении к более «благому», «рациональному», «справедливому» общественному устройству. «Такой взгляд близок к вере в социальные и политические чудеса, отрицая за человеческим разумом силу сотворения более разумного мира».

Ее задачей «... стала бы разработка средств, помогающих избежать нереальных конструкций. Исторический опыт служил бы для нее важнейшим источником информации». Его метод – это социальное управление и социальная инженерия, в которых существует поэлементный подход, поскольку лишь в его рамках можно адекватно контролировать социальную ситуацию, видеть реальные причинно-следственные связи, возникающие в процессе преобразования общества.

На взгляд философа, единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них — история политической власти. Ее обычно возводят в ранг мировой истории, однако это оскорбительно.

Поппер вовсе не хочет, чтобы его отрицание объективной или заданной кем-то свыше цели (смысла) истории служило обоснованию исторического нигилизма или пессимизма. Он стремится как раз к обратному — обоснованию значимости осознанной, целенаправленной человеческой деятельности в истории, индивидуальной и коллективной ответственности за тот мир, в котором мы живем и который останется после нас.

7. Возникновение "новой исторической науки". М.Блок и Л.Февр. Журнал "Анналы", программа и роль журнала в становлении исторической науки.

"Новая историческая наука" (социальная история, антропологически ориентированная история). Экономически детерминированная история, как уже было отмечено, долгие десятилетия безусловно преобладала в отечественной историографии. Она победила в 20-30-е гг, XX в., и ее торжество было неоспоримым в территориальных границах нашей страны. В те же годы начала свои "бои за историю" и школа "Анналов", стоявшая у истоков того, что принято сегодня называть "новой исторической наукой". Начала не без влияния марксизма (прежде всего его системного подхода к анализу общества) и с чувством глубокой неприязни к традиционной истории.

Первые номера журнала «Анналы» увидели свет в Страсбурге в 1929 г. Идейно многие представители будущей школы "Анналов" были связаны с французской социологической школой Э. Дюркгейма, что и нашло отражение в названии журнала. Л. Февр и М. Блок, редакторы журнала, призывали ликвидировать разрыв, сложившийся между успехами точных наук и отставанием истории, и обращали внимание на необходимость расширить историческую проблематику за счет обращения к истории хозяйства, экономики, техники, орудий труда и проч.

Но для такого емкого и всеобъемлющего понимания исторической науки нужно было освободиться 1) от событийности истории, когда центром анализа становились главным образом всемирно-исторические события, вроде Крестовых Походов или битвы при Ватерлоо; 2) от биографичности истории, когда в горизонт ее внимания попадает исключительно жизнь выдающихся исторических личностей, так или иначе повлиявших на ход мировой истории, например Цезаря или Лютера; 3) от беспроблемности исторических трудов, в которых проводится отстраненный анализ “давно минувших дней”. Происходит переориентация приоритетных акцентов для исторического познания. На первое место выходит изучение именно человека в аспекте его повседневного существования, что выдвигает принципиально новую задачу: историческое исследование и описание социокультурных оснований повседневного сознания. Это означает обращение к таким факторам человеческой жизни, как, например, языковая картина мира, привычки, традиции, мифологемы, основополагающие и фундирующие социальные, возрастные и иные устои—то есть все то, что сейчас понимается под общим понятием “культурного менталитета”.

Следуя традициям позитивизма и наследию И. Тэна, представители школы "Анналов" уделяют большое внимание "влиянию среды", "коллективным судьбам и движениям", проблемам "человеческого единства", "длительности циклов" - "longue duree", цивилизациям и обществам. В результате "событийная история" отступает на второй план, становясь зачастую простой иллюстрацией истории "длительных циклов" и естественно-научных факторов истории.

Важно отметить, что в центре внимания "новой исторической школы" оказались не прерывы преемственности и социальные кризисы, а "эпохи равновесия", "ритмы смены смерти и жизни", "история питания", "история тела", "история костюма", "история детства" и многое другое, вписывающееся в концепцию "повседневности". В результате история как бы замедлялась, становилась неподвижной, с точки зрения отношений человека с окружающей средой, пренебрегающей событийной стороной дела.

Истории становилось недостаточно своих собственных средств и она все больше и больше тяготела к философским обобщениям, необходимым для уточнения "образа человека" в истории и верификации национальной идентичности. Именно в поиске и обретении самосознания времени и эпохи полагался смысл исторического исследования. "Живой человек" прошлого становился "базисом" настоящего, аннулирующим законы классовой борьбы. На смену "социально-экономическим механизмам" приходила история ментальностей и историческая антропология, возвращающие человеку его подлинное место в истории.

Акценты школы "Анналов" - История должна быть наукой полидисциплинарной, синтезирующей методы и выводы географии, экономики, социологии, лингвистики, психологии, этнографии, антропологии.

8. Основные принципы "новой исторической науки". Понятия исторического синтеза, тотальной истории, темпоральной структуры, макро-и-микроисторического подходов, полидисциплинарного и междисциплинарного синтеза. Диалог культур.

Принципы:

- "Экономической и социальной истории не существует. Существует история как таковая, во всей своей целостности, история, которая является социальной в силу самой своей природы" (Л. Февр).

- События политической истории или дипломатических отношений, действия лидеров или конфликты государств, войны, восстания, сражения, казни сами по себе не являются объектом исторического познания. Прошлое, человечества должно исследоваться как целостность всей совокупности социальных отношений, формирующихся под воздействием множества факторов, влияющих на жизнь человека. Это факторы экономические, географические, климатические, демографические, духовные, социальнопсихологические. Все, что имеет отношение к человеку и его деятельности, подлежит изучению историка, ибо здесь заключены "источники жизни общества.

- Идея глобальной, или тотальной, истории, по убеждению ее сторонников, подразумевает стремление к синтезу взаимодействующих и взаимопересекающихся материальных, природных, хозяйственных, социокультурных, психологических воздействий, определявших жизнь человека в его историческом прошлом. Реализация этой идеи потребовала пересмотра всего исследовательского инструментария историка, введения принципиально новых понятий и категорий, позволяющих выразить новые представления об истории и формах ее движения. Ключевыми и наиболее известными из них, бесспорно, должны быть признаны понятия "большой длительности" и "ментальности".

Глубокое влияние на разработку первого оказали фундаментальные исследования Ф. Броделя, прежде всего работа "Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II", опубликованная в 1949 г. Историческая реальность, заключенная в определенные пространственные ("средиземноморский мир") и временные ("эпоха Филиппа II") границы, была рассмотрена им как сложная структура, целостность которой определяется взаимодействием множества процессов, происходивших в выделенных историком слоях этой структуры. ПО его мнению, географическая среда, горы, равнины, острова, складки рельефа местности, торговые пути, существующие с незапамятных времен, традиционные занятия людей есть "геоистория", нечто "более значительное, чем история отдельных обществ и даже цивилизаций".

Только "большие длительности" позволяют видеть историю как "панораму всего человечества" с развертывающейся на ней "игрой цивилизаций". В самом широком смысле "большая длительность" и есть сама история. Ментальность - "это система (именно система) в движении, являющаяся предметом истории, но при этом все ее элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей... Введение категории ментальности позволило историкам осуществить казавшееся невозможным: увидеть мир прошлого глазами самой эпохи.

9. " Новая историческая наука". Марк Блок. Представления М.Блока о месте истории в гуманитарной культуре. Особенности исторического наблюдения, типы исторических свидетельств. Документальные и повествовательные источники. Основные принципы критического метода М.Блока.

Выдающийся историк, он был вместе с тем гражданином и патриотом. Отдав свой ум и исследовательский темперамент всемирной «республике ученых», он отдал жизнь родине, и имя его числится в пантеоне героев французского Сопротивления. Работы: «Странное поражение», «Апология истории».

«Апология истории» занимает особое, если не сказать — исключительное, место в обширной литературе, посвященной проблематике исторического знания.

Констатируя устарелость традиционной историографии и открыто заявляя о разрыве с наивным и бездумным подходом к задачам исторической науки, Блок отнюдь не был склонен примкнуть к тем западным ученым, которые впали в противоположную крайность — крайность иррационализма и субъективизма или вообще отрицания возможности исторического познания. Блок утверждал, что все исторические реконструкции релятивны и произвольны, поскольку отражают не столько прошлую действительность, сколько состояние мысли современного историка.

Для него критика традиционной историографии означает не отказ от изучения исторической действительности, а более углубленное проникновение в прошлое и расширение перспективы, в которой оно исследуется. История познаваема, но, чтобы вскрыть развитие, осмыслить особенности каждого из ее периодов и преодолеть односторонность взгляда на нее, необходимо усовершенствовать научную методику, сделать более тонкими и эффективными орудия, с помощью которых это познание только и мыслимо.

Тем самым методология Блока далека от установок современных ему немецких историков: в центре их внимания было не столько общество, сколько государство. Но Блок-историк расходится и со своим коллегой и другом Февром, поскольку основной категорией, которой оперирует мысль последнего, была «цивилизация», тогда как такой стержневой, базовой категорией для Блока оставалось «общество». Поэтому существенным «параметром» методологии Блока был сравнительно-типологический подход к изучаемым обществам и институтам. Одной из характерных сторон Блока-историка было то, что он мыслил историческими структурами: представляя себе социальное образование в его целостности, на зрелой стадии развития, он вместе с тем стремился увидеть его в широких генетических связях.

Сравнительному методу Блок отводил особое место среди средств совершенствования исторических знаний. При помощи его можно обнаружить наиболее типичное, повторяющееся и закономерное. Компаративистика играет в работе историка роль эксперимента. Этот метод позволяет устанавливать такие связи между явлениями, которые невозможно найти иным путем. Но в истории, по убеждению Блока, сравнительный метод служит, помимо типизации, также и индивидуализации: он приводит к лучшему пониманию предмета исследования как особенного, вскрывая черты, присущие отдельным институтам и обществам. История — наука об изменениях — есть вместе с тем, пишет Блок, и наука о различиях.

Общественное поведение — важнейшая категория социологии и социальной психологии, до того по существу не проникавшая в историческую науку.

По его убеждению, одним из эффективнейших средств постижения склада ума и мировиденья людей средних веков является анализ их языка. Человеческая мысль не оторвана от способов поведения людей, но органически входит в них и поэтому может быть обнаружена исследованием исторической семантики.

Работая над письменными памятниками, историк сталкивается с языком, на котором писали и говорили люди исследуемого общества. Нет другого способа постичь их мир, помимо расшифровки тех знаковых систем, при посредстве которых они его выражали. Необходимо укрепление сотрудничества между исторической наукой и географией. История техники, равно как история хозяйства, должна быть объединена с социальной историей, от которой она обычно была оторвана в прежней историографии. В конечном счете преобразование исторического знания, намеченное Блоком и Февром, было направлено на преодоление разобщенности социальных наук, на объединение всех отраслей истории вокруг общей цели. Из частной гуманитарной дисциплины, одной из многих, занимающихся человеком, историческому знанию надлежит превратиться во всеобъемлющую науку об общественном человеке. Для этого историки должны сотрудничать с географами и экономистами, социологами, этнографами и психологами, искусствоведами, лингвистами и историками литературы, историками науки и техники и статистиками. Необходимо изучать историю с самых разных точек зрения, и прежде всего с точки зрения экономической и социальной, с тем чтобы получить широкий синтез.

10. Историческая антропология. Основные методологические принципы исторической антропологии. Понятие инаковости и диалога культур. Понятие ментальности. Влияние на историческую антропологию социальной антропологии.

Историческая антропология (anthropology) (антропологически ориентированная история) – область современного исторического знания, зародившаяся и существующая в рамках «новой исторической науки», объединяющая ряд дисциплин, которая изучает человека во всех проявлениях конкретных форм его существования, в конкретное время и конкретном месте, во взаимосвязи с элементами и сторонами социальной системы.

В широком смысле, на сегодняшний день в сферу исторической антропологии можно включить: историю ментальностей, историю повседневности, «микроисторию»,гендерную историю, историческую психологию, интеллектуальную историю, «народную религиозность» (религиозную антропологию, т.е. изучение субъективного аспекта веры) и др. Разделение на эти дисциплины достаточно условно, ибо их сближает предметная область, обновленный теоретико-методологический арсенал, принцип междисциплинарности в исследованиях. Таким образом, историческая антропология представляет собой конгломерат не имеющих четких границ, переплетающихся между собой научных направлений.

В антропологически ориентированных исторических исследованиях используются теоретические основания, концептуальные подходы, исследовательские техники и методы не только самой исторической науки, но и смежных социальных и гуманитарных наук, (семиотика (расшифровка, трактовка символов и знаков), дискурсивный анализ (интерпретация текстов источников), методы собственно антропологии, психологии, социологии, лингвистики), поскольку пересечение исследовательских интересов продиктовано близостью объекта изучения (человек и общество в разных измерениях).

Важнейшей категорией современной исторической антропологии является именно социально-культурно мотивированное поведение людей. Материальные факторы их жизни, сами по себе, изолированные, еще не дают разгадки их поступков, ибо поведение людей никогда не бывает и не может быть автоматическим. Все стимулы, исходящие из политической, экономической, социальной сферы, неизменно проходят сквозь «фильтры» ментальности и культуры, получая в них своеобразное индивидуальное освещение, и только в этом преобразованном — нередко до неузнаваемости — виде становятся движущими пружинами социального поведения.

Объективные процессы истории сами по себе суть лишь потенциальные причины поведения людей — актуальными, действенными его причинами они становятся, только будучи преобразованы в факты общественного сознания. Поэтому изучение концептуального и чувственного «оснащения» людей данного общества и данной эпохи — обязательное условие понимания их поступков. В центре внимания историка не может не стоять, следовательно, социальное поведение людей — экономическое, политическое, религиозное — со всеми его мотивировками, сколь бы иррациональными и экзотичными они ни казались с точки зрения современного «здравого смысла». Историк ищет диалога с этим ушедшим в прошлое миром, с тем чтобы «возродить», реконструировать его. Условие успеха на этом пути — проникновение в тайну человеческого поведения, поведения человека в обществе.

История стала пониматься не только и даже не столько как череда определенных исторически значимых событий, совершаемых отдельными личностями, а как изменение установок повседневного сознания в отношении восприятия основополагающих структур жизненного мира. Для фиксирования таких изменений, нужен особый микроанализ, для осуществления которого необходимо задействовать все возможные факты культуры, свидетельствующие, прямо или косвенно, особенности положения человека в жизненном мире его временной эпохи. Большое значение здесь приобретает исследование соотношений в историческом процессе частного и общего, индивидуального и коллективного, микро-и макропроцессов. В связи с этим открывается исторический плюрализм в формировании картин мира в разные периоды или даже в один период, но разными социальными и культурными группами; здесь историческая антропология пересекается с социальной и психологической. Историк уже относится к предмету своего изучения как к инаковости, которую нужно не приспособить или подвести под правила установок современного сознания, а именно выявить и проанализировать ее своеобразие; соответственно происходит и отказ от принятия только одной единственной модели интерпретации в пользу множественности подходов, освещающих событие историческую эпоху с разных сторон, в разных аспектах. Неудивительно поэтому, что особый интерес здесь вызывают эпохи, от которых дошло наименьшее количество материалов и образ которых в классической истории оказывается застывшим.

Все это оказалось возможным из-за нового понимания того, что является современным, т.е. по сути благодаря формированию принципов новой исторической герменевтики, уже заложенной В. Дильтеем и в дальнейшем нашедшей свое воплощение у Г.Гадамера. История перестала относиться к предмету своего изучения как неподвижной данности, застывшей в своем четком очертании в определенном месте мирового пути, она стала оперировать с категорией длительности, непрерывного временного изменения, чему способствовала развиваемая самым известным и глубоким французским философом первых десятилетий 20 века А. Бергсоном теория длительности, duree. Соответственно сместились границы современного и несовременного, стало очевидным, что раскрыть прошлое в его актуальной жизненности можно только из настоящего, и именно такое раскрытие имеет историческую значимость.

Здесь встает вопрос о предпосылках и условиях понимания, и историческая антропология открыто признает и продуктивно использует то, что ранее оказывало скрытное влияние и сознательно подвергалось искоренению—влияние повседневного опыта историка на его исследования и интерпретациии.

11. Историческая антропология. Оценки Ле Гоффом политической истории. Новые подходы, предлагаемые Ле Гоффом к изучению политической истории.

Ж. Ле Гофф трактует историческую антропологию как общую глобальную концепцию истории, которая объемлет все достижения «Новой исторической науки». Ж. Ле Гофф отмечал: "Анализ политической истории в категориях власти должен в интересах дела выходить за рамки, очерчиваемые при изучении политической истории в категориях государства и нации". И далее он указывал: "Если сегодня и возможно констатировать определенный кризис политической истории, расширение перспектив политических исследований в науках о человеке остается тем не менее значимым фактом".

Несмотря на успехи демократии, политическая история всегда будет — не исключительно, но прежде всего — историей великих людей. Но именно благодаря политологии и социологии сегодня мы лучше, чем вчера, знаем, какова роль события и каковы социологические причины появления великого человека.

Однако существует опасность, что политическая история, сведенная в своей упрощенной форме до уровня популярных публикаций — книг, массовых журналов, со страниц которых она буквально не сходит, — вновь захватит историю научную. А сколько историков, изучающих экономику или культуру, ограничиваются изучением политической истории экономики или культуры, то есть истории политэкономии или культурной политики!

Наличие определенного кризиса в области политического, тем не менее перспективность политических исследований с применением методов гуманитарных наук не вызывает сомнений. Свои понятия, свою лексику, свои методы вносит не только новая наука политология, но и - после хотя и дискредитированной, но по-прежнему актуальной геополитики — политическая социология и, как мы уже видели, политическая антропология; все эти направления, подобно живой струе, не дают политической истории превратиться в затхлое болото.

Новая политическая история не похожа на прежнюю. Она занята выявлением структур, социальным анализом, семиотикой, поиском пружин власти.

Несмотря на обновление, политическая история, восстановленная с помощью других гуманитарных наук, не может претендовать на автономию. В период господства междисциплинарного подхода отгораживание обособленного отсека внутри отдельной науки особенно неприемлемо. По словам Люсьена Февра, «экономической и социальной истории не существует. Существует история как таковая во всей своей целостности»; сегодня это положение верно как никогда. Следовательно, при создании моделей новой тотальной истории политическому измерению необходимо отводить столь же существенное место, какое в обществе отведено феномену власти.

12.Ж.Ле Гофф "Цивилизация средневекового Запада": Теория ментальностей. Методологические принципы, преимущества и недостатки теории ментальностей. Как Ле Гофф предлагает изучать ментальность?

В центре внимания Ле Гоффа—массовое сознание, коллективные представления, образ мира, доминировавший в толще общества. Подобно многим другим представителям «Новой исторической науки», Ле Гофф—историк ментальностей (mentalites), не сформулированных четко и не вполне осознаваемых (или вовсе не сознаваемых) манер мыслить, подчас лишенных логики умственных образов, которые присущи данной эпохе или определенной социальной группе. Системы ценностей далеко не всегда и не полностью формулируются моралистами или проповедниками — они могут быть имплицированы в человеческом поведении, не будучи сведены в стройный и продуманный нравственный кодекс.

История ментальностей - это история «замедлений в истории».
До недавнего времени историки не обращали внимания на ментальности, воображая, будто духовная жизнь исчерпывается философскими, религиозными, политическими, эстетическими доктринами и что содержание идей мыслителей и теоретиков якобы можно распространить на все общество. Между тем истина состоит в том, что эти идеи и учения остаются достоянием интеллектуальной элиты, а в той мере, в какой они внедряются в умы массы, они неизбежно перерабатываются, трансформируются, и зачастую до неузнаваемости. В этом смысле можно говорить о «социальной истории идей»: они падают на определенную ментальную почву и воспринимаются в соответствии с содержанием ментальности тех или иных слоев общества. Таким образом, идеи воздействуют на ментальные установки, и эти последние в свою очередь оказывают на них свое влияние.

Ле Гофф показал, что существуют исторические источники, из которых при всем «сопротивлении материала» тем не менее можно извлечь ценную информацию, - нужно лишь правильно поставить проблему и разработать адекватную исследовательскую методику. Проблема блокирования ученой культурой и письменной традицией, монополизированной образованными, культурных традиций народа и устного, фольклорного творчества, как и проблема взаимодействия обеих традиций в общем контексте средневековой культуры.

Социальная история, традиционно понимаемая как история обществ, классов, сословий и социальных групп, общественных, производственных отношений и конфликтов, обогащается, включая в себя человеческую субъективность. Духовный мир людей, содержание которого оставалось достоянием историков литературы, религии, искусства, философии, общественной мысли, этики, как правило работающих обособленно от историков общества и экономики, становится неотрывной составной частью социальной истории, поскольку переживания людей, их воображение, представления о природе и социуме, о Боге и человеке, сколь бы фантастичными подчас они ни были, входят в их жизненную практику; этот субъективный мир, содержание которого трансформируется под воздействием материального бытия, вместе с тем постоянно оказывает влияние на образ мыслей членов общественных групп, определяя их социальное поведение и окрашивая его в своеобразные тона, свои для каждого этапа истории. Социальная история в трудах Ле Гоффа, как и ряда других ученых (Жоржа Дюби, Эмманюэля Леруа Ладюри, Роже Шартье, Жан-Клода Шмитта), совершает экспансию в область общественной психологии, истории чувств, фантазий и даже сновидений.

Идея «очень длительного Средневековья», несомненно, возникла у Ле Гоффа под влиянием теории Фернана Броделя о «времени большой продолжительности». Сдвиги в производстве и социальном строе Запада послужили основой и стимулом для нового развития теологической мысли, которое соответствовало потребностям горожан, занятых торговлей, финансами и ремеслом и нуждавшихся в высшем оправдании этих профессий. Изменения в богословии оказываются связанными с изменениями в обществе и его умонастроениях и в свою очередь благоприятствуют хозяйственному развитию.

Его подход к изучению истории Франции—это, по его утверждению, подход последовательного «европеиста», подход общеевропейский. Народы по ту сторону «железного занавеса», писал Ле Гофф в 1986 г., также принадлежат к Европе, история приведет их, по его убеждению, к освобождению, и «нынешние тираны окажутся на свалке истории».

13. Причины переосмысления места и принципов исторического познания во второй половине ХХ века. Исторические, политические, эпистемологические причины. Понимание истории как особой "культурной практики".

Историческая наука в ХХ в. развивалась очень противоречиво. С одной стороны, именно в ХХ в. были созданы глобальные исторические теории ― цивилизационный подход и исторический материализм, а также приобрел всеобщий характер такой исследовательский метод, как исторический позитивизм. С другой стороны, во второй половине ХХ в. историческая наука рассыпалась на разные отрасли. В ней сегодня существует несметное количество направлений, представители которых все меньше понимают друг друга. Ж. Нуарель считает данный раскол историографии проявлением социального кризиса исторической профессиональной корпорации, которая распалась на отдельные сообщества, плохо связанные друг с другом.

В отраслях исторического знания отсутствует единый научный стандарт. Наиболее впечатляющим здесь оказалось вторжение в историю математических наук. Помимо социальной и экономической истории, они уже обрели прочные позиции в источниковедении, текстологии, истории повседневности и т.д.

Доминирующим направлением в исторической науке ХХ в., причем имеющим наибольшее число сторонников, является исторический позитивизм. Правда, при этом он в последние десятилетия не внес ничего нового в свою теоретическую базу. Задачей историка позитивисты считают как можно более достоверную реконструкцию событий (при этом допуская так называемую поправку на погрешность, как правило, выводимую из состояния источников). Позитивисты писали о крайней сложности и абсолютной необходимости исторической критики, под которой понимали в основном всестороннюю проверку достоверности сообщаемых в источниках фактов. Позитивисты сумели довести до совершенства технику внешней и внутренней критики источника, методику выявления подделок и недостоверных сведений.

Первой позитивизм атаковала Школа Анналов. Вслед за Анналистами (и их приемниками историческими антропологами) свое наступление на позитивизм начали постмодернизм, герменевтика и т.д. Современные позитивисты по-прежнему исходят из того, что исторический поиск, несомненно, происходит в сознании исследователей и зависит от его субъективных параметров. Однако при этом они убеждены, что историк в принципе способен реконструировать прошлое, установить истину, подлинные факты. Для этого необходимо дальнейшее совершенствование техники критики источника, методики опроса безмолвных свидетелей прошлого.

Причины современного кризиса исторической науки многогранны и лежат не только в когнитивной и эпистемологической, но и в социальной, политической, культурной сферах.

Прежде всего, в XX в. тоталитарные режимы и их крушение продемонстрировали с ужасающей очевидностью, что профессиональная корпорация историков лишь идеологическая прислуга политиков, не более того. Историки по определению оказались работниками зловещего Министерства правды Джорджа Орруэла, образ которого стал символом потребительского отношения власти к историкам: Есть партийный лозунг относительно управления прошлым: Кто управляет прошлым, тот управляет будущим: кто управляет настоящим, тот управляет прошлым. То, что партия считает правдой, и есть правда. Невозможно видеть действительность иначе, как глядя на нее глазами партии.

О склонности историков к политической конъюнктуре, несомненно, знали и раньше. Однако и нацистская, и большевистская пропаганды отличались поистине тоталитарными масштабами переписывания истории. Подобная практика оказала разрушающее воздействие на научные стандарты мастерства историков. И смысл истории как отрасли знания заключается не в способности познать прошлое, а в умении о нем рассказать, преподнести в нужном ключе. Как отметили П. Рот и М. Мандельбаум, «История превращается в искусство рассказчика (Storyteller)».

Именно это обстоятельство, во-вторых, породило приобретающее все больше сторонников восприятие истории не как науки, а как особой культурной практики. Еще Г. Риккерт говорил, что ценности, определяющие в истории выбор существенного, можно поэтому также назвать всеобщими культурными ценностями (Kulturwerte). Поэтому история есть проекция культурной составляющей человеческого бытия. Ф. Анкерсмит утверждал, что историография прежде всего имеет значение как явление культуры, формирующей, в свою очередь, наши взгляды на политику, науку и т.д.

Однако если история, прежде всего, явление культуры, то, по аналогии с другими искусствами, она оказывается в первую очередь продуктом творчества своих. В наиболее яркой и афористичной форме такой подход выражен в словах А. Проста: «История - это то, чем занимаются историки.

В-третьих, в определенном смысле увлечение постмодернизмом вызвано причинами, обозначенными в знаменитом постмодернистском уделе. Упрощая до крайности, мы считаем постмодерном недоверие в отношении метарассказов. Под этим термином понимаются «объяснительные системы», организующие буржуазное общество и служащие для него средством самооправдания своего существования (религия, история, наука и т.д.). Таким образом, по Лиотару, постмодернизм является своеобразным вызовом основам современного мира. История, как одна из главных объяснительных систем, подверглась его атаке одной из первых.

В-четвертых, в связи с развитием средств массовой информации и информационных технологий стала очевидной системообразующая роль в обществе ментальных матриц, фреймов, социальных и культурных кодов. Histories Apodexis является одним из основных полей сигнальных знаковых систем. Тогда любой автор Histories Apodexis является не реконструктором прошлого, а его демиургом, творцом. Он не изучает историю, он ее созидает. Этот вопрос стал постоянной болезненной составляющей многих дискуссий по теории исторического познания в 1980-90-х гг.

В-пятых, получила дальнейшее развитие идея Г. Риккерта, что действительность настолько сложна и многообразна в своих проявлениях, что любое высказывание о ней будет упрощением и схематизацией.Как отметил Г.С. Кнабе, исторические события ХХ в. и изменение роли науки вызвали актуализацию противопоставления между жизнью как объектом познания и наукой как средством познания. Последняя в силу внутренних условий своей организации просто неспособна познать все многообразие жизни. Как показал историк, противоречие между наукой как средством исследования и жизнью, как она есть как объектом исследования образуют коренную апорию современного общественно-исторического познания. История как наука о жизни пострадала первой. Она подверглась обвинениям в схоластике и ей перестали доверять. Престиж профессиональной корпорации историков в конце ХХ в. по сравнению с первой половиной столетия резко упал.

В-шестых, в 1950-х гг. произошла так называемая когнитивная революция, подвергшая критике бихевиоризм. Ему на смену пришел неоментализм. Среди психологов все большую популярность стала приобретать точка зрения, что свойства разума врожденные, и лишь в малой степени обусловливаются социальной средой. Разум понимался как замкнутая система символов, по аналогии с компьютерными системами. Однако, если принять такую точку зрения, модели мира существуют только внутри замкнутых структур разума.

В-седьмых, свою роль сыграли и тенденции развития современной эпистемологии. Если раньше знание традиционно полагалось как некий идеальный объект, по отношению к которому существуют некие системы представлений, то теперь главная эпистемологическая задача звучит иначе: а как вообще описать то, что считается знанием? Что это такое? Естественно, что историческая наука не смогла оказаться в стороне от подобных поисков, в очередной раз задавшись вопросом: А что такое история и наши знания о ней?

В-восьмых, в историю все активней внедряется филология. С ней тесно связан знаменитый «лингвистический поворот»1970-х гг.Его сущность применительно к исторической науке заключается в следующем: историю можно изучать с помощью тех же элементов литературной критики, что и любой текст. Это вызвано тем, что исторический факт существует лишь в лингвистическом смысле, так как до нас он из прошлого доходит в виде того или иного вербального выражения. Как отметила Нэнси Партен, «Лингвистическая модель эпистемологии очень близка к структуре реальной ментальной жизни». Поэтому за пределами языка историк ничего сделать не может. Проблема извлечения достоверной информации из источника подменяется проблемой филологического анализа текста.

То есть виновным в пороках историографии объявляется презентизм, зависимость ученого от современных ему политических требований, принадлежности к той или иной политической группировке и социальному слою, мировоззренческая мода переживаемого периода и т.д. Стоит лишь историкам подняться над этим, освободиться от воздействия среды, они смогут добиться объективности, реконструировать истину.

Можно лишь предположить, что в 21 веке в исторической науке обязательно будут присутствовать элементы антропологии, семиотики, герменевтики и использоваться методики точных наук.

14. Постмодернистский "вызов " и историческая наука. Понятие постмодернизма (Ж.Лиотар).Представление об истории как объяснительной системе, метарассказе. Основные принципы критики постмодернистами исторической науки.

Под постмодернизмом следует понимать специфическое мировоззрение, получившее распространение в конце ХХ века, главной отличительной чертой которого является плюрализм, т.е. допущение одновременного сосуществования разнообразных точек зрения. Между свершившимся событием и рассказом историка об этом событии стоит огромная дистанция, в ходе преодоления которой происходит такое искажение прошлого, что об его адекватном отражении вообще нельзя говорить. Исторический факт отражается в письменном источнике нарративе, где он уже искажен из-за разной степени осведомленности автора текста, его субъективности и тенденциозности, наконец, из-за его преднамеренной лжи или искреннего заблуждения.

Задачи, которые ставят перед собой эти теории можно резюмировать следующим образом: Язык выступает не средством отражения и коммуникации, а главным смыслообразующим фактором, детерминирующим мышление и поведение. При этом постмодернистами подчеркивается креативный, искусственный характер исторического повествования, выстраивающего неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временной ряд.

Помимо всего вышесказанного, постмодернисты заострили давнюю проблему, задав вопрос: а в чем, собственно говоря, состоит исторический факт? Здесь, на наш взгляд, наиболее удачны дефиниции Хейдена Уайта, который называет событием то, что произошло на каком-то пространстве за какой-то определенный промежуток времени, а фактом знание об этом событии, оформленное в виде утверждения. Ведь любое событие можно представить как факт физический, химический, психологический и т.д. На долю истории, таким образом, остается только толкование, поиск значения событий. А оно всегда несет в себе значительный элемент произвольности, поскольку зависит от влияния эпохи, в которую живет интерпретатор, его образования, национальности, политических воззрений и т.д.

Деятельность Лиотара характеризуется постоянной оппозицией универсалиям, мета-нарративам (рассказам) и обобщенности. Он критикует многие заявления «универсализма» Просвещения, а несколько его работ специально направлены на то, чтобы подорвать те фундаментальные принципы, на которых зиждутся эти многообещающие претензии.

В известной работе «Состояние Постмодерна» (1979), он утверждает, что наш век с его постсовременным состоянием отмечен «скептицизмом по отношению к мета-нарративам». Эти «мета-нарративы» — часто «великие повествования» — являются грандиозными, крупномасштабными доктринами и философиями мира, типа исторического прогресса, познаваемости всего наукой, или возможности абсолютной свободы. Лиотар утверждает, что мы уже давно не верим, будто рассказы этого типа способны представить и вместить нас всех.

Постмодернизм серьезно расшатал основы, но не сверг до конца традиционную историческую науку, а она не сумела найти достойного ответа, но, тем не менее, устояла. Это обусловлено тем, что, критикуя своих предшественников, представители нового направления так и не смогли создать яркие образцы конкретно-исторических исследований по тематике своих идейных оппонентов Ч историков-традиционалистов.

15. Аналитическая философия истории. "Лингвистический поворот" (А.Данто). Типы и смыслы значений в историческом повествовании по А.Данто.

Выражение "лингвистический поворот" первоначально было употреблено для того, чтобы описать размышления Витгенштейна об обычном языке в противоположность идеальному философскому языку. По мнению Х. Келлнера, ни сам Бергманн, ни другие "пользователи" указанного выражения не замечают, что фраза "лингвистический поворот" в действительности есть троп или фигура речи и понимают под лингвистическим поворотом тезис о том, что философскими проблемами являются только те, которые могут быть решены (дезавуированы) или преобразованием языка, или достижением его лучшего понимания. Не вдаваясь сейчас в подробный анализ обозначенного расхождения во мнениях, подчеркнем, что возникновение этого выражения зафиксировало среди англоязычных философов истории 60-х гг. ХХ века начало их разделения на сторонников нарратива и на сторонников модели охватывающего закона. Это разделение, в свою очередь, инспирировано разными подходами к решению проблемы способов написания истории. А сама эта проблема проистекала из известного различения исторического исследования (области науки, где производятся исторические факты) и письма историков или историописания (где воображение историка играет этими фактами и наполняет их значением в ходе создания текста).

Идеи Данто вызвали бурную дискуссию в философии истории. С обсуждением проблемы нарратива в истории выступили историки, литературные критики и философы. Правда, при этом историки и философы преследовали свои собственные интересы в анализе исторического дискурса, что в целом объясняется постоянным глубоким разрывом в мышлении между историками и философами, "причем не только относительно поиска задач исторического познания и сущности человеческой истории, но и в самих формах мысли и языка”. Но все же и историкам, и философам удалось сформулировать ряд идей, принципиально важных для нарративного описания истории.

Данто подчеркивал, "что нарративы играют важную познавательную роль в историческом исследовании" и что "история - гипотетический пересмотр того, чего случилось в более или менее установленном прошлом". Поэтому, нарративы (характерная форма исторического объяснения. Исследуя условия истинности утверждений о прошлом и будущем, Данто ввел гипотетическую фигуру Идеального Летописца, способного дать полный реестр всех событий, какими они произошли, но без сообщения какого-либо знания о будущем. Даже если бы такой Идеальный Летописец существовал, считает Данто, историки не остались бы без дела, т.к. события прошлого описаны в проекции к их будущим следствиям, о которых Идеальный Летописец не мог ничего знать. Историки и должны описывать эти следствия. Например, предложение "Тридцатилетняя война началась в 1618". Дата окончания войны никак не могла быть известна, т.к. никто не мог знать продолжительность войны, она - результат деятельности историков. Важным следствием идеи Данто стало то, что, как он показал, "нет никаких событий кроме некоторых описаний" (сокрушительный удар по тем теориям, в которых история основывается на отдельных, точно описанных событиях. Данто показал, что неизвестно, сколько именно правдивых описаний могли бы быть сделаны в одно и то же время. Общей особенностью исследований указанных авторов было то, что они рассматривали в качестве нарратива только два-три предложения, причем часто взятых не из реальных исторических работ, а сконструированных ими самими. Приоритетным моментом для них было то, каким образом или могут ли вообще, такие нарративы формулировать объяснение. Таким образом, дилемма "история (наука или искусство" продолжала оставаться нерешенной.

16. Развитие и переосмысление аналитической философии истории в трудах В.Анкерсмита. Трактовка истории как "операции вербального вымысла".

Анкерсмит, как и Уайт, и Данто – крупнейшие из современных ему «теоретиков исторического знания» – говорит о прошлом как о «продукте культуры». А потому его существование обусловлено, прежде всего, современной необходимостью его сохранения и осмысления. Вперёд историческую науку и историческую теорию двигают не открытия новых фактов, а анализ новых возникающих «культурных значений» того, что, казалось, было уже давно известно. Таким образом, мы возвращаемся к хорошо известному тезису о том, что, занимаясь прошлым, мы больше узнаём о себе в настоящем, исходя из того, что именно в прошлом нас интересует и как мы с ним работаем.

Имя голландского философа Франка Рудольфа Анкерсмита известно в России в основном историкам и ассоциируется с понятиями постмодернизма, лингвистического и нарративного поворотов, суть которых в историческом контексте состоит в отказе прошлому в самостоятельности и в признании его невозможности вне нарратива. Прошлое уже не рассматривается как референт исторических повествований: оно ни в каком виде не может быть дано историку – прошлая реальность не проецируется, а непосредственно конструируется в нарративе. Соответственно, ключевые вопросы, в поиске ответов на которые строятся труды философа таковы: что представляет собой историческое повествование? какова его структура? каким образом оно позволяет познавать прошлое?

Наличие в историческом повествовании элемента неопределенности и требует, по Анкерсмиту, решения целого ряда философских проблем, которые не возникают или несущественны в рамках эпистемологического анализа истинного единичного высказывания.

Выявленная неопределенность отношения нарративной репрезентации (исторического повествования) к тому, что она репрезентирует (прошлой реальности), может быть выражена в понятии метафоры. Метафорическое измерение гарантируется не только самим отбором единичных высказываний, но и их порядком, который нельзя изменять произвольным образом. Иными словами, любое историческое повествование оказывается возможным и необходимым рассматривать в двух перспективах – как совокупность, или даже просто перечень, истинных высказываний о мире (буквальное измерение) и как некое целое (метафорическое измерение).

Повествование Анкерсмита, с одной стороны, структурировано в соответствии с рассматриваемой и разрабатываемой автором терминологией нарративистской философии истории; с другой стороны, его тематические блоки не развертываются последовательно в каждой следующей главе, а закручены в своеобразные «герменевтические» круги, что несколько затрудняет восприятие текста. Поэтому имеет смысл выделить содержательные доминанты предложенной автором версии нарративистской философии истории.

Безусловно, к работе Анкерсмита можно предъявить целый ряд критических замечаний: автор считает нарративом лишь историческое повествование, хотя непонятно, почему только оно в состоянии субстантивировать прошлое (биографический нарратив в этом смысле мало уступает историческому); игнорирует возможность рассказа о вымышленных событиях в описательных исторических нарративах; убедительно отказывая целому нарративу в праве выступать «картиной» прошлого, считает, что его единичные высказывания имеют прочные референтные связи с той реальностью, которую описывают; идеализирует суть исторических дискуссий – содержание многих из них сводится к ним самим, а не к поиску истины факта; отказываясь от психологического подхода в пользу логического, разрабатывает безупречный формально-логический аппарат, но не затрагивает проблем темпоральности и ее восприятия в историческом повествовании и т.д.

17. Историческая герменевтика. Возникновение, становление. Понятия интерпретации и понимания по Дильтею. Компаративный и дивинационный методы понимания. Герменевтика и психологическая интерпретация. Принцип конгениальности Дильтея.

Герменевтика, по определению Поля Рикера - теория операций понимания в их соотношении с интерпретацией текстов; слово «герменевтика» означает не что иное, как последовательное осуществление интерпретаций. Термин происходит от греческого «истолковываю», его связывают с именем бога Гермеса, который должен был доводить до людей волю богов, разъяснять скрытый смысл их слов.

Серьезный шаг по разработке герменевтики был сделан Вильгельмом Дильтеем. Он перенес герменевтический метод на историческое познание. Ученый исходил из традиционного тезиса, что творец истории или описания истории в тексте сам живет в истории. Его индивидуальность во многом является продуктом исторических условий. Поэтому принципиальным является вопрос, каким образом опыт человека и его способность к познанию могут подняться до уровня исторического опыта, достичь с ним адекватности. Здесь Дильтей был сторонником применяемой еще Иоганном Густавом Дройзеном романтической герменевтики, считавшей, что инструментом познания здесь может служить сопереживание. Дильтей понимал ограниченность этого подхода и признавал необходимость следующего шага постижению исторической взаимосвязи явлений, которая не переживается и не испытывается никем. Однако он не смог четко сформулировать, каким образом этот переход возможен в рамках герменевтики.

В качестве попытки решения данной проблемы ученый обосновал учение о структуре, которая выстраивает собственное единство, исходя из имманентной сути. Это позволило аргументировать известный тезис, что, по требованиям герменевтики и исторического мышления, время можно понять только исходя из него самого и не прикладывая к нему мерки чуждой ему современности. Выход из ситуации, когда мы отделены от прошлого десятками столетий и постижение его особенностей затруднено, Дильтей считал очень легко достижимым. Он исходил из принципа, что сама возможность понимнания вытекает из однородности человеческой природы люди во все времена были одинаковыми, а, следовательно, через самопознание и сопереживание мы можем достичь адекватности понимания с людьми далекого прошлого.

Тем самым Дильтей утверждал принцип конгениальности: мнение автора легко уяснить из его произведения, интерпретатор абсолютно единовременен со своим автором, их хронологическая дистанция совершенно условна.

18. Историческая герменевтика. Мартин Хайдегггер. Предпонимание. «Набрасывание смысла» и проблема интерпретации. Понимание и язык. "Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим".

Мартин Хайдеггер (1889-1976) обратил внимание на проективный характер всякого понимания. Отсюда ученый обратился к проблеме предпонимания и наиболее развернуто раскрыл проблему герменевтического круга. Последняя была обозначена еще Дильтеем: при всяком истолковании происходит переход от восприятия отдельных частей к смыслу в целом, а затем, исходя из интерпретации целого, совершается возврат к истолкованию частей на основании достигнутого понимания целого. Этот цикл может продолжаться сколь угодно долго, пока не будет исчерпан целиком весь смысл, заключающийся в данном тексте.

Сущность открытия Хайдеггера можно сформулировать так: Тот, кто хочет понять текст, постоянно осуществляет набрасывание смысла. Как только в тексте начинает проясняться какой-то смысл, он делает предварительный набросок всего текста в целом. Но этот первый смысл проясняется в свою очередь лишь потому, что мы с самого начала читаем текст, ожидая найти в нем тот или иной определенный смысл истолкование приступает к делу, вооруженное предварительными понятиями, которые заменяются понятиями более уместными именно это постоянное набрасывание-заново, составляющее смысловое движение понимания-истолкования, и есть тот процесс, который описывает Хайдеггер. Разработка правильных, отвечающих фактам набросков, которые в качестве таковых являются предвосхищениями смысла и которые еще только должны быть заверены самими фактами в этом постоянная задача понимания. Избавиться от предпонимания можно только открытостью к мнению другого или текста, отказом от предвзятых подходов.

19. Историческая герменевтика. Ганс Гадамер. Понятие герменевтического круга. Предрассудок и традиция, "горизонт понимания" Статья "Что есть истина".

С точки зрения Х.-Г. Гадамера, «понять» означает прежде всего понять само дело и лишь во вторую очередь выделить и понять чужое мнение в качестве такового. Для этого необходима значительная временная дистанция, которая позволяет проявиться подлинному смыслу. По словам ученого, лишь отмирание всех актуальных связей делает зримым подлинный облик произведения и создает тем самым возможность такого его понимания, которое может претендовать на обязательность и всеобщность. Исследователь считает, что наивность [историка] становится поистине гибельной, когда он выдвигает требование вообще отказаться от собственных понятий и мыслить лишь в понятиях рассматриваемой эпохи интерпретатор не в состоянии полностью воплотить идеал собственного неучастия. Истолкование как раз и значит: ввести в игру свои собственные предпонятия, дабы мнение текста действительно обрело язык.

Однако стоит заметить, что каждая эпоха воспринимает дошедший до нее текст по своему, и поэтому встает вопрос, где же конец интерпретаций, где пределы адекватности истолкования? Именно в этом смысле смысл текста всегда превышает авторское понимание собственного произведения, но это означает, что никакое понимание не может претендовать на обязательность и всеобщность, несмотря ни на какие временные дистанции, ни на какие пред-понятия. Любые пред-понятия есть навязывание тексту своего смысла через задаваемые вопросы, которые уже самим фактом своей заданности предполагают направленность ответов, поэтому позиция Гадамера несколько односторонняя. Здесь необходимо соблюдение определенного баланса между самосознанием историка, подходящего к тексту с позиций своей образованности, исследовательского опыта и т.д., и его умением абстрагироваться от современности и восстановить то понимание нарратива, которое вкладывал в него его создатель.

Гадамер обосновал понятие герменевтического разговора, в ходе которого происходит выработка некоего инструмента, служащего целям взаимопонимания и тем самым совпадающего с самим процессом понимания и истолкования. При этом средой, в которой осуществляется понимание, является язык, а способом этого осуществления служит истолкование. А поскольку отношение человека к миру в принципе является языковым, то герменевтика представляет собой универсальный аспект философии, кроме того, что служит методологическим базисом всех наук о духе.

20. Применение метода исторической герменевтики И.Н.Данилевским. Понятия центона и бриколажа, центонно-парафразный метод И.Н.Данилевского. Генетическая критика источника и проблема интерпретации. Преимущества и недостатки метода.

Ещё один пример использования методов исторической герменевтики - работы Игоря Николаевича Данилевского. Особо выделяется его работа «Повесть временных лет: Герменевтические основы источниковедения». В данном случае методы герменевтики применяются к анализу средневековых русских летописей. Исследование посвящено разработке и апробации принципиально нового подхода к изучению летописных текстов, основанного на сочетании последних достижений текстологии и герменевтики. Анализ Повести временных лет с его помощью позволяет предложить не только новые трактовки летописных сюжетов, но и сформулировать гипотезу о целях, которые преследовали летописцы, и социальных функциях древнерусского летописания.

В одной из своих работ Данилевский пишет, что подавляющем большинстве случаев историк или литературовед исходит в своей работе из неявной предпосылки, будто психологические механизмы остаются неизменными на протяжении веков. Иногда презумпция тождества мышления летописца и исследователя высказывается открыто. Так, говоря о стимулах возникновения новых жанров древнерусской литературы, Д.С. Лихачев прямо отмечает, что их не следует связывать с особенностями мышления создателей этих жанров. Подобная точка зрения “устарела” почти на столетие. Еще в первые десятилетия XX в. психологи, этнографы и антропологи (прежде всего Л. Леви-Брюль, а также его последователи и даже часть критиков пришли к выводу, что психологические механизмы человека исторически изменчивы. Причем их изменения не сводились к количественному накоплению единиц мышления. Речь идет о качественных преобразованиях самих мыслительных процессов. В частности, установлено, что индивидуальное мышление, так называемый, здравый смысл, по мере развития общества постепенно освобождался от коллективных представлений, другими словами, мышление индивидуализируется. При этом коллективные представления на разных этапах развития общества существенно отличаются от современных идей и понятий и не могут отождествляться с ними. Для предшествующих обществ, подчеркивал Л. Леви-Брюль, характерно совсем иное мышление: “Оно совершенно иначе ориентированно. Его процессы протекают абсолютно иным путем. Там, где мы ищем вторичные причины, пытаемся найти устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может одновременно пребывать в двух или нескольких местах. Она подчинено закону партиципации (сопричастности), оно в этих случаях обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум”.

И.Н. Данилевский предложил гипотезу об эсхатологических мотивах как основной теме древнейшей русской летописи. Судя по всему, для летописца именно тема конца света была системообразующей. Все прочие мотивы и сюжеты, встречающиеся в Повести, лишь дополняют и развивают ее. Есть достаточные основания и для гипотезы о том, что ориентация на спасение в конце мира - сначала коллективное (т. е. на "большую" эсхатологию), а позднее индивидуальное (на "малую" эсхатологию) - определяла и важнейшую социальную функцию летописи: фиксацию нравственных оценок основных (с точки зрения летописца) персонажей исторической драмы, разворачивающейся на богоизбранной Русской земле, которая явно претендует стать центром спасения человечества на Страшном Суде. Именно эта тема определяет (во всяком случае, позволяет непротиворечиво объяснить) структуру летописного повествования; отбор материала, подлежащего изложению; форму его подачи; подбор источников, на которые опирается летописец; причины, побуждающие создавать новые своды и продолжать начатое когда-то изложение.

21. Теория мест исторической памяти П.Нора. История и память. Понятие "места памяти". Примеры "мест памяти" из французского проекта.

Пьер Нора — французский историк, автор концепции «мест памяти».

«Место памяти» — понятие «место памяти» введено французским учёным Пьером Нора в начале 80-х годов XX века. Оно воплощает в себе единство духовного и материального порядках которое со временем и по воли людей стало символическим элементом наследия национальной памяти общности. Места, в которых, по мнению Пьера Нора, воплощена национальная память: это памятники (культуры и природы), праздники, эмблемы, торжества в честь людей или событий, прощальные, погребальные речи, похвальные слова.

Функция мест памяти

Функция мест памяти — сохранять память группы людей. Местами памяти могут стать люди, события, предметы, здания, книги, песни или географические точки, которые «окружены символической аурой».

Их главная роль — символическая. Они призваны создавать представления общества о самом себе и своей истории. Важной характеристикой мест памяти является то, что они могут нести разные значения и что это значение может меняться

Источники изучения мест памяти

Источниками для изучения мест памяти являются тексты, картины и предметы, которые дают информацию об определенном событии, человеке или идее. Источниками могут стать, например, памятники исторической мысли, газетные статьи об открытии памятников, политические доклады, прочитанные на исторических юбилеях, живопись на исторические сюжеты, предметы повседневной жизни.

Смены «мест памяти» нации

Можно изучать изменение исторического самосознания и коллективной идентичности на примере смены «мест памяти» нации. Выделяются три вида изменений в ансамбле национальных «lieux de memoire». Во-первых, отдельные из них могут быть забыты или вытеснены из памяти. Во-вторых, бывает, что забытые «места памяти» заново приобретают свое значение. В-третьих, можно изучать перемены коллективной памяти и в тех «lieux de memoire», которые беспрерывно имели и имеют свое место в коллективной памяти нации. Значение, которое сообщество ассоциирует с определенными местами памяти, не обязательно остается неизменным в течение истории.

Память помещает воспоминание в священное, история его оттуда изгоняет, делая его прозаическим… Память укоренена в конкретном, в пространстве, жесте, образе и объекте. История не прикреплена ни к чему, кроме временных протяженностей, эволюции и отношений вещей. Память — это абсолют, а история знает только относительное. В сердце истории работает деструктивный критицизм, направленный против спонтанной памяти. Память всегда подозрительна для истории, истинная миссия которой состоит в том, чтобы разрушить и вытеснить её. История есть делигитимизация пережитого прошлого.

Сегодня, когда историки подавлены культом документов, все общество проповедует религию сохранения и производства архивов. То, что мы называем памятью, — это на самом деле гигантская работа головокружительного упорядочивания материальных следов того, что мы не можем запомнить, и бесконечный список того, что нам, возможно, понадобится вспомнить. «Память бумаги», о которой говорил Лейбниц, стала автономным институтом музеев, библиотек, складов, центров документации, банков данных… По мере исчезновения традиционной памяти мы ощущаем потребность хранить с религиозной ревностью останки, свидетельства, документы, образы, речи, видимые знаки того, что было… Сакральное инвестирует себя в след, который является его отрицанием… Бесконечное производство архива — это обостренное свойство нового сознания, наиболее отчетливое выражение терроризма историзированной памяти.

22. Теории наций и национализма в ХХ в. Б.Андерсон. "Воображаемые сообщества". Структура и главные идеи книги: определение наций как "воображаемые сообщества", трактовка национализма. Понятия символов и памяти нации. Инструментарий строительства наций по Б.Андерсону.

Один из главных теоретиков конструктивизма Бенедикт Андерсон определяет нации как «воображаемые сообщества»: «я предлагаю следующее определение нации: это воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное»^[3]. Имеется в виду, конечно, не то, что