Взаимопритяжение двух тоталитарных диктаторов

Взаимопритяжение, взаимопонимание, даже взаимовосхищение двух тоталитарных диктаторов росло в предвоенные годы. Об этом тоже много написано. С напряженным вниманием и интересом следили они друг за другом. Их отношение к другим главным акторам на политсцене тех лет было различным. Гитлер презирал их всех, кроме Сталина: Черчилль — находящийся под еврейским влиянием алкоголик; Рузвельт — находящийся под еврейским влиянием сифилитик. (В одно из ночных застолий он утверждал, что инвалидность Рузвельта — не последствие перенесенного полиомиелита, а сифилиса.) С презрением называл «червями» Чемберлена, Даладье, Галифакса и Боннэ. Сталин же вызывает его восхищение. В часто цитируемых «застольных разговорах» он говорит о его гениальности: «…Сталин, которого я считаю гением и открыто восхищаюсь им…» или «к Сталину безусловно нужно относиться с уважением…» и т. п. Риббентроп в мемуарах вспоминает разговор с Гитлером после Сталинграда: «Он говорил о Сталине с восхищением. Он сказал: на этом примере видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. <…> Своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека. Если он когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему всё свое уважение». Сталин в 1939-м: «Я знаю, как глубоко германская нация любит ее фюрера; я хочу поднять тост за этого великого человека» (мой перевод с английского. — Б. Р.).

Сталин, в отличие от Гитлера, слишком преувеличивал политический интеллект, широту политического мышления участников «мюнхенского сговора», наделяя их макиавеллиевскими свойствами, равными его собственным, в то время как они были способны лишь на реактивные решения по выходу из следующего один за другим кризисов. Сталин был лишен авантюризма. Он был холодно расчетлив («а сколько у папы дивизий?») и осторожен. Был способен отступать, чтобы затем контратаковать, и в политике, и в войне был терпелив.

«В ту минуту, когда Василевский доложил Сталину об окружении сталинградской группировки немцев, возле Сталина стоял его помощник Поскребышев. Сталин, не глядя на Поскребышева, несколько мгновений сидел с полузакрытыми глазами, точно засыпая. …Это был час его торжества не только над живым врагом. Это был час его победы над прошлым… Медленно, не раскрывая глаз, с какой-то особенно мягкой, гортанной интонацией, он произнес: «Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете». Поскребышев, глядя на седую, лысеющую голову Сталина, на его рябое лицо с закрытыми глазами, вдруг почувствовал, как у него похолодели пальцы» (Гроссман. «Жизнь и судьба»).

Сталин мерил Гитлера на свой аршин, не понимая, что Гитлер — игрок совсем другого темперамента (не только в политике: сравните спокойную, размеренную, с рефренами манеру речи Сталина и экзальтированную до словесного оргазма, с яростной жестикуляцией, с закатыванием глаз риторику Гитлера), что он авантюристичен, что он зачастую руководствовался интуицией и эмоциями больше, чем логикой и здравым смыслом. И в этом непонимании природы и мотивации политической стратегии и практики Гитлера заключалось самое серьезное, самое катастрофическое по последствиям заблуждение Сталина. Как, на мой взгляд, справедливо утверждает Марк Солонин, Сталин, руководствуясь здравым смыслом, логикой и наделяя этими качествами Гитлера, до последнего не верил, что тот начнет войну на два фронта, да и, как убедительно показывает Солонин, при количественном и качественном превосходстве советских вооружений и превосходящей численности Красной армии при всех ее проблемах.