Иван федорович шпонька и его тетушка

«С этой историей случилась история»: рассказанная Степаном Ивановичем Курочкой из Гадяча, она была списана в тетрадку, тетрадка положена в маленький столик и оттуда частью потаскана пасичниковой жинкою на пирожки. Так что конец ее отсутствует. При желании, впрочем, всегда можно спросить у самого Степана Ивановича, и для удобства подробное описание его прилагается.

Иван Федорович Шпонька, живущий ныне на хуторе своем Вытребеньках, в школе отличался прилежанием и не задирал товарищей. Благонравием своим он привлек внимание даже страшного учителя латинского языка и был произведен им в аудиторы, чем, впрочем, не избег неприятного происшествия, в результате коего был бит по рукам тем же учителем и сохранил в душе своей робость настолько, что никогда не имел желания идти в штатскую службу. Посему, спустя два года после известия о смерти батюшки, он вступил в П*** пехотный полк, который, хоть и стоял по деревням, не уступал иным кавалерийским; к примеру, несколько человек в нем танцевали мазурку, а двое из офицеров играли в банк. Иван Федорович, впрочем, держался особняком, предпочитая чистить пуговицы, читать гадательную книгу и ставить мышеловки по углам. За исправность, спустя одиннадцать лет по получении прапорщика, он был произведен в подпоручики. Умерла его матушка, имением занялась тетушка, а Иван Федорович все служил. Наконец он получил от тетушки письмо, в коем, сетуя на старость и немощь, она просила его взять хозяйство на себя. Иван Федорович получил отставку с чином поручика и нанял кибитку от Могилева до Гадяча,

В дороге, занявшей две с небольшим

едели, «ничего не случилось слишком замечательного», и только уж в трактире близ Гадяча с ним свел знакомство Григорий Григорьевич Сторченко, сказавшийся соседом из села Хортыше и

азывавшим непременно в гости. Вскоре после сего происшествия Иван Федорович уже дома, в объятиях тетушки Василисы Кашпоровны, чья дородность и исполинский рост не слишком соответствуют жалобам ее в письме. Тетушка исправно ведет хозяйство, а племянник неотлучно бывает в поле при жнецах и косарях и так, бывало, пленяется красотами природы, что забывает отведать любимых своих галушек. Меж делом тетушка замечает, что вся земля за их хутором, и само село Хортыше, записана бывшим хозяином Степаном Кузьмичом на Ивана Федоровича (тому причиной, что он наведывался к матушке Ивана Федоровича задолго до его рождения), есть где-то и дарственная, — вот за ней-то и едет в Хортыше Иван Федорович и встречает там знакомца своего Сторченка,

Хлебосольный хозяин запирает ворота, распрягает коней Ивана Федоровича, но при словах о дарственной внезапно глохнет и поминает таракана, что сидел некогда у него в ухе. Он уверяет, что дарственной никакой нет и не было и, представив его матушке с сестрами, влечет Ивана Федоровича к столу, где тот знакомится с Иваном Ивановичем, голова коего сидит в высоком воротнике, «как будто в бричке». Во время обеда гостя потчуют индейкою с таким усердием, что официант принужден стать на колени, умоляя его «взять стегнушко». После обеда грозный хозяин отправляется соснуть, и оживленная беседа о делании пастилы, сушении груш, об огурцах и посеве картофеля занимает все общество, и даже две барышни, сестры Сторченки, принимают в ней участие. Вернувшись, Иван Федорович пересказывает тетушке свое приключение, и, крайне раздосадованная увертливостью соседа, при упоминании барышень (а особливо белокурой) она одушевляется новым замыслом. Думая о племяннике «ще молода дытына», она уж мысленно нянчит внучат и впадает в совершенную рассеянную мечтательность. Наконец они сбираются к соседу вместе. Заведя разговор о гречихе и уведя старушку, она оставляет Ивана Федоровича с барышней наедине. Обменявшись, после долгого молчания, соображениями относительно числа мух летом, оба умолкают безнадежно, и заведенная тетушкой на возвратном пути речь о необходимости женитьбы необычайно смущает Ивана Федоровича. Ему снятся чудные сны: жена с гусиным лицом, и не одна, а несколько, в шляпе жена, в кармане жена, в ухе жена, жена, подымающая его на колокольню, поскольку он колокол, жена, что вовсе не человек, а модная материя («возьмите жены […] из нее все теперь шьют себе сюртуки»). Гадательная книга ничем не может помочь оробевшему Ивану Федоровичу, а у тетушки уж «созрел совершенно новый замысел», которого нам не суждено узнать, поскольку рукопись здесь обрывается.

Заколдованное место. Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви

Быль сия относится ко времени, когда рассказчик был еще дитятею. Отец с одним из сыновей уехал в Крым продавать табак, оставив дома жену, трех еще сыновей да деда стеречь баштан — дело прибыльное, проезжих много, а всего лучше — чумаки, что рассказывали диковинные истории. Как-то к вечеру приходит несколько возов с чумаками, да все старинными дедовыми знакомцами. Перецеловались, закурили, пошел разговор, а там и угощение. Потребовал дед, чтоб внуки плясали, гостей потешили, да недолго терпел, сам пошел. Плясал дед славно, такие кренделя выделывал, что диво, покуда не дошел до одного, места близ грядки с огурцами. Здесь ноги его стали. Пробовал сызнова — то же. УЖ и бранился, и снова начинал — без толку. Сзади кто-то засмеялся. Огляделся дед, а места не узнает: и баштан, и чумаки — все пропало, вокруг одно гладкое поле. Все ж понял, где он, за поповым огородом, за гумном волостного писаря. «Вот куда затащила нечистая сила!» Стал выбираться, месяца нет, нашел в темноте дорожку. На могилке поблизости вспыхнул огонек, и другой чуть поодаль. «Клад!» — решил дед и навалил для приметы изрядную ветку, поскольку заступа при себе не имел. Поздно вернулся он на баштан, чумаков не было, дети спали.

На следующий вечер, захватив заступ и лопату, направился он к попову огороду. Вот по всем приметам вышел в поле на давешнее место: и голубятня торчит, а гумна не видно. Пошел ближе к гумну — пропала голубятня. А тут припустил дождик, и дед, так и не нашед места, прибежал с бранью обратно. Назавтра ввечеру пошел он с заступом прокопать новую грядку, да, минуя проклятое место, где ему не танцевалось, в сердцах ударил заступом, — и оказался в том самом поле. Все узнал он: и гумно, и голубятню, и могилку с наваленной веткой. На могиле лежал камень. Обкопав, дед отвалил его и хотел было понюхать табачку, как кто-то чихнул у него над головою. Осмотрелся — нет никого. Принялся дед копать и нашел котел. «А, голубчик, вот где ты!» — воскликнул дед. То же сказал и птичий нос, и баранья голова с верхушки дерева, и медведь. «Да тут страшно слово сказать», — пробормотал дед, а вслед за ним и птичий нос, и баранья голова, и медведь. Дед хочет бежать — под ногами круча без дна, над головой гора нависла. Дед бросил котел, и все стало по-прежнему. Решив, что нечистая сила только пугает, он схватил котел и кинулся бежать.

Об эту пору на баштане и дети, и пришедшая мать недоумевали, куда подевался дед. Отужинав, пошла мать вылить горячие помои, а навстречу ей бочка ползет: видно, кто-то из детей, шаля, толкает ее сзади. Мать плеснула в нее помоями. Оказалось, что это дед. Открыли дедов котел, а в нем сор, дрязг и «стыдно сказать, что такое». С той поры заклялся дед верить черту, проклятое место загородил плетнем, а когда наняли поле под баштан соседние козаки, на заколдованном месте вечно всходило что-нибудь «черт знает что такое!».