2015-05-30
1272
В ней Хайдеггер анализирует 5 высказываний Гельдерлина, которого сам называет поэтом поэтов, ведь он опоэтизировал поэзию, и писал о поэзии и поэте.
ПЯТЬ ВЫСКАЗЫВАНИЙ
1. «Творение стихов — невиннейшее из творений» (III 377).
2. «И потому опаснейшее благо — язык дан человеку...
чтоб показал он, что он есть такое...» (IV 246).
3. «Много познал человек.
Небожителей многих назвал,
С тех пор как мы — разговор
И можем услышать друг друга» (IV 343).
4. «Но что остается, то учредят поэты» (IV 63).
5. «Многозаслужен и все ж — поэтический житель
Человек на этой земле» (VI 25).
Для показа сущности поэзии Хайдеггер выбрал творчество Гельдерлина. Почему? И разве можно лишь на основании творчества одного поэта охарактеризовать сущность поэзии? Сам Хайдеггер отвечает: «Одной только его поэзии никоим образом не достаточно в качестве меры для определения сущности поэзии». Отсюда вопрос, что мы понимаем под сущностью?: 1) нечто всеобщее, собрание множества, их описание, составление чего-то инвариантного??? – Это всеобщее, потому безличное, а будет ли ТАКОЕ сущностным??? Конечно, нет. 2) Мы же ищем существенное сущности!
|
|
|
Гельдерлин же избран потому что он является «поэтом поэтов», так как своим творчеством он опоэтизировал сущность поэзии.
Хайдеггер предлагает рассмотреть всего лишь 5 высказываний Гельдерлина, даже не все его творчество. Так как поэтизация поэзии – некая заносчивость, как говорит Хайдеггер. «Определенный порядок этих высказываний и их внутренняя связь должны представить существенную сущность поэзии».
Резюме пяти высказываний, анализ которых подводит к пониманию сущности поэзии.
а. Творческая сфера поэзии — это язык. Следовательно, сущность поэзии должна постигаться из сущности языка.
б. Но также Хайдеггер говорит вслед за Гельдерлином о том, что поэзия есть учреждающее именование богов и сущности всех вещей, то есть не произвольное сказывание, а такое, в котором впервые вступает в открытое все то, что мы потом обговариваем и обсуждаем на общежитейском языке. Поэтому поэзия никоим образом не воспринимает язык в качестве какого-то наличного материала, а сама впервые делает язык возможным. Поэзия есть праязык всякого исторического народа. Таким образом, наоборот, сущность языка должна пониматься из сущности поэзии.
в. Основа человеческого пребытия — это разговор как собственно свершение языка.
[Бытие человека основывает себя в языке, но происходит это, собственно, лишь в разговоре. Последний, однако, отнюдь не только некий способ, которым язык осуществляет себя, ибо язык существен только в качестве разговора. Прочее, что мы понимаем под языком, а именно некий состав слов и правил их сочетания, есть лишь передний план языка. Но что же называется «разговором»? Очевидно, говорение друг с другом о чем-то. Причем это говорение является средством приближения друг к другу. Однако Гельдерлин говорит: «С тех пор как мы — разговор и можем услышать друг друга». Возможность услышать это не только некое следствие говорения друг с другом, но, скорее, наоборот, его предпосылка. Однако и сама по себе возможность услышать уже вновь сориентирована на возможность слова и нуждается в нем.
|
|
|
Мы — разговор, и это значит, что мы можем услышать друг друга.
Этот разговор и его единство несут наше пребытие. …..единство разговора состоит в том, что в существенном слове всякий раз открывается одно и то же, — то, на чем мы объединяемся, то, на основе чего мы едины и, таким образом, собственно, являемся сами собой….
….С тех пор как мы — разговор, человек много познал и назвал много богов. С тех пор как язык совершается собственно как разговор, боги получают слово и появляется какой-то мир. Но опять-таки следует заметить, что присутствие богов и появление мира — это не только следствия свершения языка, но они одновременны с ним. Причем настолько, что в назывании богов и становлении мира словом как раз и состоит собственно тот разговор, который есть мы сами….. С того момента как боги вводят нас в разговор, с того времени и настает время, начиная с которого основа нашего пребытия — разговор….]
Но праязык — это поэзия как учреждение бытия. Однако язык — «опаснейшее благо». Таким образом, поэзия это опаснейшее творчество и в то же время — «невиннейшее из творений».
И тем не менее поэзия — «невиннейшее из творений». Эти слова письма продиктованы Гельдерлину …знанием того, что такая безобидная внешняя сторона принадлежит к сущности поэзии, как долина — к горе, ибо как можно было бы осуществить и оберечь это опаснейшее творчество, если бы поэт не был «выброшен» из привычной обыденности и защищен от нее притворной безобидностью его творения?
г. Поэзия выглядит, как игра, и все же это не игра. Хотя игра и заставляет людей собираться, но — так, что как раз себя каждый забывает. Напротив, в поэзии человек собирается на основе своего пребытия. В ней он достигает и покоя, но не кажущегося покоя бездействия и мысленного опустошения, а того бесконечного покоя, в котором подвижны все силы и все связи.
д. Таким образом, сущность поэзии в кажимости своей собственной внешней стороны кажется сомнительно-шаткой и все же несомненно-прочна. Так все-таки, является ли сама поэзия по сути учреждением, то есть прочным основыванием?
Как учреждение бытия поэзия дважды обусловлена. Только в свете этого самого внутреннего ее закона мы вполне улавливаем ее сущность.
1) Творение стихов есть изначальное именование богов.
2) Но поэтическое слово лишь тогда наделяется его именующей мощью, когда боги сами приводят нас к языку. Как говорят боги?
...намеки —
Вот с незапамятных времен язык богов
(IV 135).
е. Cказывание поэта есть улавливание этих намеков, с тем чтобы намеками передать их своему народу. Это улавливание намеков есть получение некоего улова, но в то же время и некое новое дарение, ибо поэт по «первым признакам» угадывает совершенное и смело вводит это предугаданное в свое слово, чтобы предсказать еще-не-исполненное. В то же время поэтическое слово есть лишь истолкование «гласа народного». Так называет Гельдерлин сказания, в которых народ хранит память о своей принадлежности к сущему в целом. Но часто этот глас замолкает и затухает в самом себе. Он и вообще не способен сам от себя высказать свое собственное и нуждается в тех, кто его истолкует.
Таким образом сущность поэзии вложена в стремящиеся друг от друга и друг к другу законы намеков богов и гласа народного. Сам же поэт стоит между теми — богами и этим — народом. Он — тот, кто выброшен в эту междý, на эту промежь между богами и людьми. Но только в этой межде впервые и решается, что есть человек и где водворит он свое пребытие. «Поэтический житель человек на этой земле».
|
|
|
