Этап 2 этап 3 этап

политика: самодержавие просвещенный деспотизм демократия

держава–вотчина государство правовое государство

экономика: сельское промышленная мировой рынок

хозяйство революция либерализм

крепостное право научно–технический

прогресс

общество: патриархальное просвещенное / народ гражданское

примат военному гражданское / военное потребительское

культура: религиозная светская / религиозная секуляризация

соборность эмансипация личности плюрализм

1 этап: Средние Века, 2 этап: Новое Время (1453–1789), 3 этап; Современность.

Все страны, которые являются теперь членами Европейского Союза (ЕС) или выступают в качестве кандидатов, могут узнать себя в этой схеме, разумеется, с некими поправками, особенно в области политики. Некоторые из них только стремились стать державами, и едва ли когда–либо были суверенными, независимыми государствами. Парадоксально вступление их в ЕС, на 3–ем этапе, одновременно обеспечивает их независимость и ограничивает их суверенитет.

Переход с 2–ого на 3–ий этап, особенно в Англии и затем во Франции, обладающие увековеченными формами правления, сопровождался глубоким общественным кризисом, гражданской войной, кровопролитием, цареубийством, но термин «Революция», тогда ещё не принимал то значение, которое он завоевал в XIX веке. В борьбе со Стюартами говорили о сопротивлении, о неподчинении самовластию, во имя закона природы, во имя возврата к вековым началам. Революция – резкое изменение (перелом) насильственным путём, в политике и правлении государства, не воспринималась в перспективе линейного, невозвратного процесса, а в образе вращения, в первоначальном смысле слова, révolution, по–французски: вращение земли вокруг своей оси, луны вокруг земли, законченный цикл, предполагающий возвращение, повторение, постоянное возрождение, éternel retour (рождение, рост, расцвет, падение, кончина). Для сторонников королевства казалось вполне естественным возвращение, после смут, ряд «революций», отклонений, к законному монархическому режиму; для либералов – возвращение к началам правового государства, например для англичан – Славная Революция 1688 г. Провозглашением Независимости 13 штатов, открывается в июле 1776 г. история Соединенных Штатов, но американцы говорят тогда не о «революции», а о независимости по отношению к английской короне, о восстановлении самостоятельности, которой, до введения несправедливых налогов, уже обладали в Америке местные представительные учреждения. Их лозунгом был: «No taxation without representation».

С конца XVIII в., представление о «Революции» меняется, естественно, под влиянием событий во Франции. Слово революция принимает, в перспективе прогресса, новый смысл безвозвратного перехода на новый исторический этап. Однако в сознании самого Ж. Мишле, известного историка, автора «Истории Французской Революции», понятие «возвращение» так привилось, что в предисловии он пишет: «Je définis la Révolution l’avènement de la loi, la résurrection du Droit, la réaction de la Justice»1. Ссылаясь постоянно на законность, западные монархисты и либералы, как правило, в оправдание эксцессов революции, говорили о реставрации ущемленного Права, оскорбленной Справедливости.

А как обстоит дело с Россией? Русский язык обладает неисчерпаемым запасом слов и выражений. Кругооборот или круговорот? Цикл, заканчивающийся возвратом к исходному положению или процесс, вихрь, порывистое круговое движение, подобное метели? Россия несомненно прожила 1 этап, он длился особенно долго из–за Татарского ига, который, при полном отсутствии суверенитета страны, причиняет непомерный рост державы–вотчины, Московского княжества, в ущерб государственности. Он вызывает глубокий кризис, политический хаос. «Смутное время» благоприятствует таким нововведениям, как Земский Собор, на который Иван Грозный опирался лишь в начале своего царствования, как «договорный», выборный царь, государь–избранник народа, вместо государя–хозяина, и прочие начинания по примеру польской «республики», где короля избирали и где правило землевладельческое боярство. Но воцарение династии Романовых, с восходом на престол «Избранника Божьего», вскоре рассеяло надежды русской шляхты, посадских и уездных людей, восстановило самодержавие, хотя уже на других началах и послужило подготовкой к переходу на 2–ой этап, к созданию государства по инициативе «просвещенного деспота».

Если в ХVII в., для России европеизация становится неминуемой, это не оттого, что её правители отказываются от вековых начал, от объединения всех земель российских, от защиты православной веры: Россия должна стать европейской, чтобы остаться русской. В этом парадоксе звучит вызов: «быть или не быть». Россия в постоянной конфронтации со своими близкими соседями, со Швецией, с Польшей, с Турцией (впрочем, надёжными союзниками Франции). Тогда как хозяйство её все больше и больше зависит от Европы, они огораживают прямой доступ к Западу. Со времён Ивана Грозного русские войска стремятся к Прибалтике, к Черному Морю, с целью восстановить древний путь из варягов в греки. Оттого что стало невыносимым довольствоваться за дорогую цену набором западных рекрутов, ввозом западного оборудования, царь Петр приступает к двум коренным реформам, военной и финансовой.

Военная реформа причиняет историческую и политическую смерть боярства, как правящего класса, и рост служилого люда «по отечеству», дворянство или шляхетство. Отмена местничества (порядок замещения должностей в зависимости от знатности рода) в пользу заслуги даёт решительный перевес службе над родом. Вместо родословной книги, вместо прежней служебной иерархии: окольничий, стольник, стряпчий, учреждается новая бюрократическая иерархия Табель о Рангах (24 января 1722 г.) Новая армия обладает теперь всесословным составом.

Финансовая реформа вызвана необходимостью покрывать растущие военные расходы в связи с постоянными войнами, с оборудованием линейных кораблей. Подушная перепись даёт возможность переложить налог с земли на души, на крепостных под ответственностью владельца. Казенная польза новой подушной подати несомненна, но она причиняет жестокое упрощение общественного состава крестьянства, упраздняет все промежуточные сословия (холопы, однодворцы, тяглые, вольно–гулящие, церковники, посадские, черносошные) и сводит его к двум состояниям: государственные и крепостные люди.

В глазах Петра Великого, державность потеряла вотчинный характер прежней Московской Руси, в пользу государственности. Сам он смотрит на свою деятельность, как на служение государству. Новым должностным лицам он хочет привить новые понятия, но, к сожалению, они им не всегда по плечу. Создаётся впечатление, что, несмотря на победы, на успехи внешней политики, особенно после смерти Петра, растёт хаос, круговорот, вызванный потрясением умов, насильственными методами, сопровождающими реформы в чисто прагматических интересах государства. Можно ли при таких условиях, назвать царствования Петра «Просветительской Революцией сверху»?

Опять парадокс: в век Просвещения в Европе, боковыми следствиями петровских реформ являются, с одной стороны, расширение крепостного права на всё крестьянское население, а с другой, по примеру Запада, но принудительными регламентами, развитие работоспособности дворянства благодаря обучению и прививка полезных знаний в военной и морской технике. Таким путём, таким обходом (Гегель называл это «уловкой Истории»), стало прививаться в России обучение, которое превратилось постепенно в образование, стало распространять европейскую культуру и создавать просвещенное общество, зачаток гражданского общества.

Одно дело «Просвещение», а «Революция сверху»? Речь уже идёт не о «революции», как её понимала общественность в XVIII в., а о новом грозном понятии, который не даёт покоя XIX в. По этому поводу лучше всего привести слова произнесенные Александром II на общем Собрании Государственного Совета, 28 января 1861 г., накануне обнародования Манифеста об Освобождении крестьян. Александр II объявляет: «Вам известно происхождение Крепостного Права. Оно у нас прежде не существовало: право это установлено Самодержавной властью и только Самодержавная власть может уничтожить его, а на это есть моя прямая воля». Государь напоминает, что такова была забота его родителя, и что он сам, ещё в 1856 г., перед коронацией, обратил внимание Предводителей Дворянства Московской губернии на необходимость заняться улучшением быта крепостных крестьян, присовокупив к тому, что крепостное право не может вечно продолжаться и что потому лучше, чтобы преобразование это совершилось сверху, чем снизу.

Опять звучит вызов: «быть или не быть». Революция сверху или революция снизу? Уроки Французской Революции дают понять, что на Западе, под влиянием промышленной революции, при эмансипации личности, при росте гражданского сознания совершается неотразимый переход с 2-ого на 3-ий этап, чреватый неуправляемыми последствиями. А в России просвещенный деспотизм ещё не успел принести плоды, ожидаемые просвещенным обществом; он продолжает колебаться между самодержавием и конституционным режимом

В 1811 г., накануне нашествия Наполеона, в своей знаменитой «Записке о Древней и Новой России», Н.М. Карамзин задаёт вопрос: Можно ли ограничить самовластие в России, не ослабив спасительной Царской власти? Можно ли поставить закон выше Государя? «Но кому дадим право блюсти неприкосновенность этого закона? Самому ему? Совету ли? Кто будут члены их? Выбираемые Государем или Государством? В первом случае они угодники Царя, во втором хотят спорить с ним о власти: вижу Аристократию, а не Монархию». Недавний гибельный пример Польши бросается в глаза, но всякая задержка в проведении реформ, на которое обречен просвещенный деспот, грозит вспышкой недовольства. Аракчеевщина, реакционная политика фаворита Александра I, вызывает восстание Декабристов. Речь уже идёт не о дворцовом перевороте, в преторианской традиции, гвардейских полков, а о политическом выступлении просвещённого дворянства в противовес неограниченной власти самодержавия.

«Кто был на площади 14 декабря? Одни дворяне, – восклицает Пушкин. – Сколько их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много». Он убежден, что просвещённому дворянству предоставлена миссия содействовать продвижению петровских реформ. Подавив восстание Декабристов, не выдаёт ли себя сам Николай I за второго Петра Великого? В своём дневнике, Пушкин записывает в форме вызова свой разговор с Великим Князем: «Vous êtes bien de votre famille, tous les Romanoff sont révolutionnaires et niveleurs». При этом Пушкин, автор Истории Пугачёва, не забывает жестокий урок пугачёвщины: без протекции самодержавия просвещённому, привилегированному сословию грозит народная расправа. Ещё долго суждено зарождающемуся гражданскому обществу развиваться под покровительством и надзором просвещённого деспота. А просветительской революции сверху суждено оставаться «перманентной» под бдительным надзором этого общества. К сожалению не сбываются умеренные надежды автора «Медного Всадника». Мятеж на Сенатской площади лишает просвещённое общество доверия самодержца. Николай I приступает к реформам при содействии бюрократического аппарат, в тиши секретных комитетов.

В книге»L’Idée russe entre Lumières et spiritualité, sous le règne de Nicolas 1^er» я хотел, без предвзятой точки зрения, используя исключительно первоисточники (переписки, мемуары, дневники, статьи современников) воспроизвести умственную и духовную обстановку, которая создалась после того, как образованная общественность, лишенная политического влияния в проведении необходимых реформ, пустилась самостоятельно в поиски русского самосознания, русской Идеи. Изучая этот период, историки обращают преимущественно внимание на разрыв между западниками и славянофилами. Я лично не придаю кардинального значения образованию двух противоположных станов по поводу судьбы России, пока спорят между собой воспитанники века Просвещения, излагают противоречия, обсуждают вопросы многосторонним подходом. Все резко меняется на заре решающих реформ царствования Александра II, при появлении «новых людей», разночинцев, интеллигентов, «просветителей народа», которые отстраняют просвещённых дворян от редакций толстых журналов, осмеивают их идеализм, их либерализм, их общечеловеческие ценности, этические и эстетические, и завоёвывают доверие широкого круга читателей, студентов, новой общественности. Опасались, при отмене крепостного права, мятежных выступлений недовольных крестьян; в подавляющем большинстве они не возражают и принимаются за выкуп земель. Неожиданная оппозиция городской «интеллигенции», выступающей на смену просвещённого дворянства принимает идеологический характер; оспаривая дворянскую культуру «лишних людей», она ставит под сомнение завоевания западной цивилизации, плоды Просвещения, которые последовательно просвещённый деспот Александр II пересаживает на русскую почву, проводя долгожданные реформы юстиции, местного управления, народного просвещения, военной повинности.

В глазах «народников» Россию можно уберечь от зол, постигших западную Европу: капитализм, господство буржуазии, пауперизм, если она откажется от зловещего пути, который привёл Запад в тупик и из которого он не выберется без социальной революции. Зловещим путём для России оказалась просветительская революция сверху, которая развивалась в промышленную, открывала перспективы правового государства, научно–технического прогресса. Россия нуждалась в предпринимателях, в фабрикантах, в коммерсантах, а просветители-народники заговорили о народности, о духовных качествах русского народа, об аграрном социализме, о вековой общине, которая обеспечит русскому народу светлое будущее, когда он избавится, от самодержавия, от царской бюрократии, от своих эксплуататоров.

Чтоб избавиться от западной «ложной» модели открывался выбор между образом вращения и образом линейного процесса. Первому применялось понятие революции в первоначальном смысле «возврата», второму смелое предложение «перескочить» 3–ий этап и насильственным путём вступить прямо в 4–ый, в светлое будущее социализма, по указаниям философии истории, исторического материализма и прочих историзмов.

Ещё в начале 1848 г., незадолго до смерти, убеждённый западник, демократ, литературный критик Белинский пишет Анненкову по поводу недавних бесед в Париже с ним и с Бакуниным о «мистической вере в народ»: «Кстати, мой верующий друг и наши славянофилы сильно помогли мне сбросить с себя мистическое верование в народ. Где и когда народ освобождал себя? Всегда и всё делалось через личности (…). Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс зависит от неё одной, и народ тут может по временам играть пассивно–вспомогательную роль (…) Мой верующий друг доказывал мне ещё, что избави–де Бог Россию от буржуазии. А теперь ясно видно, что внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию (…). Не удивляйтесь сближению: лучшие из славянофилов смотрят на народ совершенно так, как мой верующий друг; они высосали эти понятия из социалистов, в статьях своих цитируют Жоржа Занда и Луи Блана.» (Бел. XII, ст. 452, 467–468).

Крайности сходятся, Белинский понял, что на его глазах создаётся объективный союз между крайними западниками как Бакунин и крайними славянофилами, как Хомяков, против общего врага – буржуазии, современной западной цивилизации и одновременно наследия Просвещения. Прогрессивная интеллигенция получит в наследство от просвещенных дворян начала контрреволюционной идеологии, популизма на русский лад.

В наши дни, у нас, кратковременные проявления популизма рассматриваются, как симптомы политического недуга демократии, как признаки утраты доверия в элиты, например Национальный фронт и Ле Пэн во Франции. Но при вымирании авторитарной системы правления, при установлении парламентарного режима, политический либерализм сталкивается с грозным соперником, с популизмом. Может ли народ сам собой управлять? Несомненно, может, отвечают популисты, но при условии, что будут отстранены продажные личности, карьеристы, и вообще все люди, лишенные республиканского целомудрия: слово трибунам, демагогам, разоблачающим изменников, врагов народа и прочих вредителей. Не трудно также, когда привилегированное сословие пользуется ограниченным избирательным правом, обвинять в формализме и лицемерии представительную систему в глазах большинства населения, лишенного гражданских прав. А введение всеобщего избирательного права может привести к власти не поборника правового государства, а будущего диктатора; французский народ выбрал первым президентом республики Луи–Наполеона, провозгласившего себя императором после государственного переворота. Бонапартизм являлся, долгое время, французским вариантом популизма.

С виду популизм обладает многосторонним мировоззрением, способным охватить многочисленные проблемы, которые волнуют общественность. На самом деле, популизм – понятие пустое, без содержания, хамелеон–оппортунист, с односторонним ответом на все вопросы. Он рассеивает чувство страха, опасения перед неизвестностью, упрощает проблемы, выступает с прямыми, бесспорными решениями, осуждает компромиссы, отождествляет терпимость с примиренчеством.

Не удивительно, что понятие народ приняло в России кардинальное значение, именно тогда, когда назрел вопрос о переходе со 2-ого на 3-ий этап. Оно выдвигалось в противовес понятию общества, гражданского общества, которое сводилось к «высшему», к «светскому» и обвинялось в потери родного самопознания, осуждалось во имя народности. Вся русская литература копалась в этом всеобщем обвинении и самообвинении. Редкие писатели продолжали упорно держаться за просветительскую революцию. Среди них – Тургенев, верный последователь заветов Пушкина. Он оспаривал народничество своих старых друзей, бывших западников, и ещё в 1862 г., заявлял в письме В.Ф Лугинину: «Главное наше несогласие с Огаревым и Герценом – а также с Бакуниным–состоит именно в том, что они, презирая и чуть не топча в грязь образованный класс в России, предполагают революционные или реформаторские начала в народе, на деле же это – совсем наоборот. Революция в истинном и живом значении этого слова – я бы мог прибавить – в самом широком значение этого слова – существует только в меньшинстве образованного класса – и этого достаточно для её торжества, если мы только самих себя истреблять не будем» V, 49.

Русский популизм не успел в своём намерении поднять народ против самодержавия; оставалось для самых убежденных его сторонников– выступать против самодержавия, во имя народа, путём терроризма. В этом деле они преуспели, задержав переход авторитарного режима к правовому государству и способствуя обострению общественных отношений. В своё время русская интеллигенция, западная общественность восторгались подвигами карателей самодержавной бюрократии, героизмом цареубиец. В наше время губительные последствия терроризма ясны для всех, но ответственность народничества, русского популизма в катастрофе 17–ого года ещё не оценена с политической и с исторической точки зрения. А когда такой оценки не дано, неизбежно подобные явления могут повторяться.

На Западе голосование за крайние популистские партии даёт возможность избирателю выражать своё недовольство, но, являясь временным явлением, популизм едва ли может дестабилизировать укоренённые формы правления. Зато он может стать крупной угрозой для шаткого режима. Популизму, чтобы прийти к власти нужен харизматический вождь, не только как представитель, а как прямое воплощение стремлений и упований населения. Он отрицает понятие разделения властей, во имя единогласия, отказывается от посредства промежуточных инстанций между верховной властью и народом, т.е. избирательным корпусом (многопартийность, самостоятельность профсоюзов, общественных организаций): суверенитет народа воплощается в демонстрациях, митингах, плебисцитах. Зато он нуждается в идеологии содержащей, с одной стороны, понятие «исключения»: наши и не наши, кто кого? Кто не с нами, тот против нас, т.е. определение «врага», и с другой, провозглашение первенства «наших», в любой области: историческое наследие, расизм, классовое сознание, мессианизм.

Популизм наступает, когда население сомневается в своих началах, он отступает, когда, когда восстанавливаются доверие, диалог, критическая оценка действительности. В решающий час над судьбой России собрались все перечисленные отрицательные факторы и отсутствовали положительные, спасительные. Однако события 1905—06 гг., которые потом были прозваны «генеральной репетицией Октября», сыграли роль последнего сигнала до крушения. В 1909 г. авторы сборника «Вехи», бывшие марксисты потрясённые кратковременным но внушительным видением, того что ожидает Россию в случае возобновления подобного народного восстания, выступили с обвинительным актом против интеллигенции.

Революция, пишет С. Булгаков, о которой так легкомысленно мечтает прогрессивная общественность, в надежде, что она избавит её от самодержавия, это духовное детище интеллигенции – огромная разрушительная сила, массовый террор, черносотенство и красносотенство.

Не по силам интеллигенции победить царскую власть, пишет Гершензон, но и не по силам ей выступать перед народом, на митингах, где толпа даёт слово только своим любимцам, демагогам. И он добавляет: власть нас ещё предохраняет от ярости народа!

Бердяев оспаривает веру интеллигентов в близость социального конца и возможность его достигнуть до Запада: «Нужно наконец признать, что «буржуазная» наука и есть именно настоящая, объективная наука, «субъективная» же наука наших народников и «классовая» наших марксистов имеют больше общего с особой формой веры, чем с наукой».

Тем не менее, когда читаешь воспоминания либерально настроенных современников, накануне Великой войны, поражает оптимизм большинства из них, оптимизм общий с веком, со всей Европой, при успехах прогресса в всех областях. Даже в России не обеспечивают ли проведенные реформы социальную стабильность и постепенный переход к парламентарной, конституционной монархии? А если дело задержится, то быстрым политическим кризисом можно будет России избавиться от пережитков самодержавия и занять своё место среди свободных европейских государств. Та же уверенность царит по поводу международных отношений: быстрым военным походом можно будет окончательно покончить с милитаризмом Германии, в союзе с демократическими странами. Современной Европе и всему цивилизованному миру не до длительных конфликтов: не допустят этого экономические его структуры! Неужели просветительская революция сверху достигает наконец своей цели, переход с 2–ого на 3–ий этап, несмотря на все препятствия, которые невидимая ползучая контрреволюция рассыпала на её пути?

Даже весной 17–ого года, в самый разгар войны, когда государь Николай II отрекся от престола, чтобы уберечь Россию от гражданской войны, установление Временного правительства воспринималось как решающий момент «Великой, бескровной революции». Как Англия в 1688 г., Новая Россия переживала свою «Славную Революцию». Но не тут то было. В сказке о «Спящей красавице», на крестины новорожденной принцессы, среди добронамеренных фей, забыли пригласить ведьму Карабосс. Она сама себя приглашает на праздник и она за это мстит. Так же получилось с Лениным. Пока его товарищи большевики в Петрограде готовы были признать законность буржуазного временного правительства, он на чужбине кипел негодованием и, как только оказался на «празднике», объявил войну буржуазной революции, призывая к насильническому свержению капитала, т.е. к гражданской войне. Чтобы в этом убедиться достаточно перечесть его «Апрельские тезисы», подробное изложение его контрреволюционной программы; я её цитирую в своём московском выступлении. Социал–демократы, меньшевики опасались авантюризма Ленина, ожидали по примеру Франции реакции на его максимализм со стороны «нового Бонапарта», генерала Корнилова, но контрреволюционный удар был нанесен не с правого а с левого фланга! Ещё до сих пор, историки не разбираются в этом непривычном политическом поступке, потому что он не вмещается в рамки привычного изложения событий, которому способствовали усердно и единодушно французские и советские историки: Французская великая революция оканчивается победой буржуазии, несмотря на героические усилия якобинцев, но она чревата продолжением и развитием в социальную революцию, которая обеспечит не только формально политические свободы, но введёт тоже социальное обеспечение и равенство между гражданами. То, за что французский народ тщетно боролся в течение всего XIX-ого века, Великая Октябрьская социалистическая революция достигла, свергнув в России власть буржуазии и помещиков, создав государство рабочих и крестьян, диктатуру пролетариата, в форме республики Советов.

По поводу франко–русских отношений в области культуры, я писал как страна Прав Человека и родина Социализма обменивались десятилетиями, официально и официозно гнусными любезностями: «Вы начали а мы закончили», «Мы начали а вы закончили». Комедия эта длилась, пока во Франции продолжали Великую революцию рассматривать в целом, от введения конституционной монархии до Террора и якобинской диктатуры и пока ей занимались видные робеспьеристы. Все изменилось накануне празднования двухсотлетия 1789–ого года. Благодаря работам крупных историков как покойный François Furet стало возможным отмежеваться от проступков Комитета общественного спасения и сохранить как ценный вклад в Историю Франции завоевания первого просветительского периода французской революции. Несмотря на давление со стороны робеспьеристов и прогрессистов, двухсотлетие первой (кровавой) республики не праздновалось в 1992 г. Тогда уже СССР канул в Лету и никому больше не приходило в голову обращать внимание на то, что для советских историков революционный процесс прерывался во Франции падением Робеспьера, отменой якобинской диктатуры и политики Террора и снова воскресал в России диктатурой пролетариата и введением ленинского террора! Вот вам преемственность ценных культурных завоеваний! «Истинные» революционеры, большевики, опираясь на эту легитимность, прозвали контрреволюционерами, всех противников террористических форм правления, от монархистов и либералов, до умеренных, просвещенных революционеров.

Чтобы распределить более справедливым образом роли действующих лиц, в умышленно запутанной ситуации, я предлагаю следующую схему:

21- Свобода – Порядок

просвещение, наука заветы, традиции

равенство, гражданство иерархия, подданство

правовое государство авторитарное правление

терпимость, диалог, гласность принципиальность

3- Беспорядок 4- Деспотизм

обличение признанных ценностей анти-интеллигентность

вольнодумство, вольность популизм, культ вождя

нигилизм, анархизм примат силы, военщина

авангардизм, нетерпимость, конспиративность

Ползучая контрреволюция выплывает снова наружу в 1917–ом г. и побеждает. Почему? Можно конечно привести много причин: потеря престижа царской фамилии, военные поражения и непопулярность войны, продовольственный кризис в столицах, отсутствие там верных гвардейских полков и т.д. Опираясь на исторические данные и смотря на пройденный путь двухсотлетней династией Романовых, убеждаешься, что две основные причины сыграли решающую роль: отречение от престола царя Николая II–ого и круговорот, который раздули большевики, поощряя и побуждая безнаказанные мятежи и расправы в тылу и на фронте. Среди народа, несмотря на всё, царская власть сохраняла священное значение. Именно эта власть предохраняла просвещённое общество, наступающее гражданское общество, Новую Россию от ярости пугачёвщины. Таков был залог: Романовым суждено было править Россией не только во славу Империи, но с намерением присоединить её к европейской семье. Другого пути не было кроме перехода со 2–ого на 3–ий этап. Ни к чему обвинять царей в близорукости, в тупом консерватизме или искать причины, почему Екатерина II не дала повод своим просветительским намерениям, почему Александр I не поддержал Сперанского, почему Александр II не успел подписать конституционный проект, почему, почему… Не зря цари колебались.

Исторический переход государства с авторитарной системы на демократический режим предполагает серию условий, которые я не буду тут приводить; я позволю себе сравнение. При переходе надо пробиться через препятствия, для сверхзвукового самолёта, это – преодолеть звуковой барьер. Если самолёт не обладает подходящим профилем, то он разбивается на части. Такова была судьба царской России: она ещё не обладала необходимым политическим, культурным, общественным профилем, чтобы совершить этот опасный полёт. Цари это знали, может быть более чутьём, чем умом. В царской теплице выращивались экзотические растения: Права человека, Habeas corpus, Правовое государство, Конституция, гражданское общество. Они прожили лишь несколько месяцев, когда без присмотра они столкнулись с чужим, враждебным миром. Мириться с носителями просветительской революции? Большевикам было не до этого, они разжигали мировой пожар и чтобы захватить власть совершили преступный поступок, от которого отказывались до тех пор все ответственные политические лидеры, о котором только говорили анархисты и максималисты: пустить на Россию пугачёвщину, заварить сокрушительный круговорот, не заботясь о последствиях в экономике, в обществе, в культуре. Большевики одержали победу в политике.

В Европе пожар погасили, а Россия сгорела. Поэт Александр Блок объявляет, что побежденным оказалась гуманная цивилизация, победителем – дух музыки. Он прислушивается к музыке революции: «весь человек пришел в движение, он проснулся от векового сна цивилизации (…), формируется новый человек: человек–животное гуманное, животное общественное, животное нравственное, перестраивается в артиста, говоря языком Вагнера» (2, 326).

Нужно было быть артистом, поэтом, чтобы поверить в чудо: Октябрь, как ковёр–самолёт пролетел над погибающей европейской цивилизацией и перенёс многострадальную его родину в царство Светлого будущего.

Хотя советские ученые и старались доказать, что, следуя законам исторического материализма, Россия прошла по всем ступеням развития: феодализм до 1861–ого г., капитализм до 1917–ого и может уверенно приступать к строению социализма, горькая правда стала постепенно бросаться в глаза: ковер–самолёт не преодолел звуковой барьер, разбился на части и отбросил Россию в далёкое прошлое, в нравы и общественные отношения свойственные 1–ому этапу. Приходилось всё начинать сначала, но с этим трудно было согласиться.

4 этап? или обратно к 1 этапу? и... к СССР

политика вся власть советам монолитность командно-

отмирание государства державность админист. система

экономка экспроприация порабощение раб. силы военно-промыш.

экспроприаторов коллективизация крестьян комплекс

общество строительство руковод. роль партии интеллигенция/

социализма мобилизация масс народ

культура культурная революция коллективизм соцреализм/

пролеткульт и т.д. партийность диссиденство

Прошло 70 лет. По случаю 70–летия Октябрьской революции, М.С. Горбачёв заявляет, что при перестройке революция продолжается. В своей книге Перестройка и новое мышление, он объясняет, почему на 70 –м году Октября заговорили о новой революции: «Можно подойти к ответу на этот вопрос с помощью исторических аналогий. Ленин в своё время подметил, что в стране классической буржуазной революции, во Франции, после Великой революции 1789–1794 гг. потребовалось ещё три революции (1830, 1848 и 1871 гг.), чтобы довести до конца начатое ею дело». Англии, чтобы довершить кромвельскую революцию оказалось необходимой реформа 1832 г., а Германии потребовалось две буржуазно– демократические революции (1848 и 1918 гг.) и между ними крутые реформы Бисмарка».

Ссылаться на Ленина и проводить параллель между перестройкой и «классической буржуазной революцией»? Не об одной и той же революции с Лениным говорит Горбачёв. Вольно или невольно, пошёл процесс восстановления Правового государства и конфронтации с «завоеваниями» Октября. Горбачёв выступает в роли «просвещенного деспота» в борьбе с феодалами, обращается впервые после большевистского переворота к началам классической буржуазной революции. Снова наступает решающий час: готов ли Советский союз к переходу с 2–ого на 3–ий этап? Союз разбивается на части, братские и союзные республики расходятся, а в России, наконец, избавленной от коммунистического ига, торжествует не демократия, а популизм Ельцина.

Европа