Философское мышление XIX века

Барометром, а еще и катализатором общественной атмосферы XIX в. оказалась философия. Исключительным явлением начала XIX в. стала немецкая классическая философия, в лице Иммануила Канта (1724—1804), Иоганна Готлиба Фихте (1762—1814), Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770—1831), Фридриха Вильгельма Шеллинга (1775—1854), Людвига Фейербаха (1804—1872). Замечено, что, хотя, конечно, широкая общественность мало была знакома с философией Канта и Гегеля, однако мало кто оказал столь большое влияние на умы в первой половине XIX в. — пусть даже опосредованно, через других просвещенных людей эпохи, подхвативших многие их идеи.

Нетрудно заметить, что практически вся деятельность Канта пришлась на вторую половину XVIII в., в какой-то степени это можно сказать и о Фихте. Однако в историко-философской традиции они не могут быть отделены и от философии XIX века. Немецкая классическая философия заслужила это название действительно классичностью постановки проблем и подходов к их решениям. Кроме того, проблемы, поднятые Кантом, проходят через весь XIX в., а подход к их решению по-настоящему мог быть оценен уже только в начале ХХ в. Это относится в первую очередь к теории познания, к тем ее особенностям, которые отчетливо проявились в связи с революцией в естествознании на рубеже XIX—XX веков. Столь же глубоко Кантом разрабатывались проблемы социальной философии, этики, эстетики, образования.

Кант вовсе не разделял иллюзий об исправлении человеческой природы. Он видел и другое: «Люди, столь же кроткие, как овцы, которых они пасут, вряд ли сделали бы свое существование более достойным, чем существование домашних животных. Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость, за завистливо соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и господствовать! Без них все превосходные природные задатки человечества остались бы навсегда неразвитыми. Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что для его рода хорошо, и она хочет раздора» (Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Соч. М., 1966. Т. 6. С. 22). Это наблюдение немецкого философа вполне соответствовало реалиям мира, в котором он жил, и вполне укладывалось бы в идеологию бурно нарастающего капитализма. Однако философ далек от иллюзий и на этот счет.

Прослеживая всю историю человечества, Кант выделяет в ней роль морали, которая позволяла человеку подниматься над животными инстинктами в разрушительной форме. «Две вещи наполняют душу все новым и все большим удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них — это звездное небо над головой и моральный закон во мне», — писал Кант. Человек есть житель как бы двух миров: чувственно воспринимаемого, в котором он как чувственное существо подчинен законам природы — и умопостигаемого, где он «свободно подчиняет себя закону разума», нравственному закону. Если в природном мире любое явление имеет причину в каком-то другом явлении, то принцип «мира свободы», по Канту, гласит: разумное существо есть цель сама по себе, к нему нельзя относиться как к средству для чего-то другого: «Во всем сотворенном все, что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство; только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель сама по себе» (Кант И. Т. 4. Ч. 1. С. 414).

Преобладание разумного начала в человеке — это не просто прекрасно-душный призыв, это настоятельная, насущная необходимость, позволяющая человеку реализовать себя, а человеческому роду — сохраниться и развиваться в культурных свершениях. Для того, чтобы это стало возможным, необходимо соответствующее образование и воспитание, в том числе самовоспитание: «Человек может стать человеком только через воспитание. Он — то, что делает из него воспитание». Именно в воспитании видел Кант «величайшую тайну усовершенствования природы».

Во многом близкую позицию в этих вопросах занимал Гегель. Рассматривая мир как «инобытие Абсолютного духа», его диалектическое воплощение в мире природном и общественном (а также мире наших идей, благодаря развитию которых мы постигаем мир), Гегель видел в любых поворотах истории своеобразную «хитрость мирового духа». Получается, по Гегелю, что «Все действительное разумно, а все разумное действительно». Это положение немецкого философа-идеалиста вызвало много нареканий: «Неужели разумна прогнившая прусская монархия, разумны войны?»

Неоднозначно относясь к Гегелю и классической немецкой философии в целом, представитель немецкой философии уже второй половины XIX в., Ф. Энгельс здесь как раз поддерживает идеалиста Гегеля. В работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» Энгельс дает следующее пояснение: «Недоразумение возникает, если отождествляются понятия действительности и существования. Между тем не все существующее действительно, то есть обладает действием». Нечто может еще продолжать существование, но уже утратив действительность, способность к действию. В таком случае оно обречено прекратить и существование, уйти с исторической сцены — будь то форма общественной жизни, совокупность научных идей и т. д. Другими словами, можно сказать, что нечто теряет свою действительность (а затем и существование), потеряв свою разумность, то есть соответствие объективной логике развития. С другой стороны, нечто, являясь разумным, соответствующим объективным реалиям, имеет все предпосылки действительности, приобретает жизненность. Сам Гегель метко заметил по поводу смены идей: «Они приходят как ересь, а уходят как предрассудок».

Важнейшей особенностью диалектики Гегеля была ее «консервативная сторона» (от conserve — сохранять). По Гегелю, любое отрицание предшествующего оказывается жизненным лишь тогда, когда не уничтожает старое, а вырастает из него, происходит как его диалектическое отрицание, что-то из него сохраняет, преобразовывая его.

Ф. Энгельс замечает и подлинное противоречие философии Гегеля — между его диалектическим методом и идеалистической системой. Идеализм исходных посылок Гегеля (мир как инобытие духа) приводит его к выводу, по существу, несовместимому с диалектикой — о том, что через своеобразную диалектическую триаду («тезис-антитезис-синтез») развитие придет к своему завершению, достижению идеала, будь то в развитии общества, научных или философских идей. Более того, подобно тому, как ученые конца XIX века полагали, что пришла к завершению физика, Гегель аналогичным образом воспринимал собственную философию. Во многих чертах близким к идеалу представлялось ему и государственное устройство (с четко разработанной структурой и субординацией) Пруссии. Таким образом, даже величайший диалектик, Гегель, не избежал приверженности классическим идеалам окончательной, абсолютной, исчерпывающей истины.

Та же ограниченность оказалась свойственной к философии Л. Фейербаха. Резко критически относясь к идеализму Гегеля, Фейербах, по выражению Энгельса, «выбросил вместе с водой из ванны и ребенка». Дав материалистическое объяснение происхождению религии и ее социальной функции, Фейербах все же остался «идеалистом сверху», то есть в вопросе о роли идей в общественном развитии. Он, как и многие предшествующие ему мыслители, верил в возможность идеи, способной исправить состояние общества. Скептически относясь к состоянию христианской религии в современном ему обществе (а вместе с тем считая религию необходимой), Фейербах поставил задачу создания новой религии, «религии любви», которая соответствовала бы «подлинной и окончательной сущности» человека.

Продолжая линию И. Канта, Фейербах остро подчеркивал, в условиях нарастающего капитализма, «потребность для нашего существования в других» — как «объекта нашей любви и нашей зависимости». Придерживаясь традиций Просвещения, Фейербах настаивал на том, что осознание себя человеком возможно только во взаимодействии с природным миром. Последний является «зеркалом наших потребностей», а тем самым — родовой природы, сущности человека. Фейербах связывал, как позже и Маркс, «очеловечение» с гуманизацией природы, сущностным единством с ней.

Немецкая классическая философия в значительной степени послужила теоретическим источником для философии К. Маркса (1818—1883) и Ф. Энгельса (1820—1895). Оценивая отношение марксизма к немецкой классической философии, Ф. Энгельс в работе «Людвиг Фейербах…» пишет о том, как «они их них вышли, и как с ними порвали», подвергнув «диалектическому отрицанию», в терминологии Гегеля. Чрезвычайно высоко оценивая диалектику Гегеля, сформулированные им законы диалектики (взаимосвязи количественных и качественных изменений, единства и борьбы противоположностей, отрицания отрицания), разработанную Гегелем систему категорий диалектики, Маркс «переворачивает Гегеля с головы на ноги», то есть осмысливает и развивает его диалектику на материалистической основе. Точно так же, принимая и развивая многие положения философии Фейербаха, Маркс совершенно непримирим к любым идеалистическим иллюзиям. Невозможны ни религия, ни философия, соответствующие «подлинной, окончательной сущности» человека, хотя бы потому, что такой сущности нет. Человек — существо биосоциальное, и его сущность постоянно изменяется, отражая изменения в социальной жизни.

Уточняя свою позицию в «Тезисах о Фейербахе» Маркс пишет о том, что, с одной стороны, люди суть продукта обстоятельств и воспитания,… следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания», а, с другой стороны, «обстоятельства изменяются именно людьми и… воспитатель сам должен быть воспитан». Как подчеркивает Маркс, «общественное сознание есть отражение общественного бытия», а степень воздействия идей на общественное бытие зависит именно от того, в какой степени они отражают это самое бытие. Маркс пишет: «Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика».

К сожалению, многими последователями Маркса, особенно в России, была принята на вооружение именно эта сторона учения Маркса, причем «революционная практика» у них связывалась непременно с насильственным свержением существующего строя и последующей диктатурой пролетариата. Между тем важнейшим в учении Маркса было положение о развитии общества как естественноисторическом процессе, о том, что жизнеспособно только то общество, в котором изменения созревают естественным образом, в недрах предшествующей общественно-экономической формации. Уже при жизни сталкиваясь с недопустимыми искажениями его учения, Маркс писал: «Если это — марксизм, то я — не марксист». Как бы то ни было, с марксовой последовательной критикой капитализма, его порабощающего характера, отчуждения человека — от продуктов своего труда, от культуры соглашались даже философы, развивавшие свои учения с совершенно иных позиций.

Во второй половине XIX в., когда учение Маркса приобрело широкое влияние, получила развитие и другая линия философии, которую кратко можно назвать иррационалистической. К ней можно причислить таких разных мыслителей, как датский философ С. Кьеркегор, немецкие — А. Шопенгауэр и Ф. Ницше.

Настаивая на решающем значении внутренних факторов развития личности, Артур Шопенгауэр (1788—1860) доходил до крайностей, отрицая возможность изменений в поведении человека по причине иррациональности его сущности: «Надо не лгать себе и другим, а представлять мир таким, каков он есть — лежащим во зле». Вместе с тем Шопенгауэр не был мрачным мизантропом, человеконенавистником. Знаток музыки («Почему моя фамилия не короче вдвое», сказано им), он считал главным средством возвышения, самореализации личности творческую деятельность. Вот характерные его высказывания: «Лучшее и наибольшее всякий человек может и должен получать от самого себя»; «Нет лучшего утешения в старости, чем сознание того, что удалось всю силу молодости воплотить в творениях, которые не стареют».

Проблемы духовности, творчества и подавляющих его факторов поднимал Серен Кьеркегор (1813—1855). Один из предшественников философии экзистенциализма, он привлек внимание уже только в ХХ в. Одним из первых Кьеркегор обозначил проблему отчужденности, заброшенности обезличенного человека, испытывающего постоянный «страх и трепет» («Timоr et tremor» — таково название главного его труда). Для того, чтобы сохранять способность к выбору, человек должен обладать «думающим скептицизмом». Следует оставаться «отдельным человеком», не становиться винтиком тоталитарных промышленных и политических механизмов, не поддаваться механистическим стереотипам «единственной и окончательной истины».

В условиях, когда «умер Бог» («Gott ist tot»), автор этой знаменитой фразы, Фридрих Ницше (1844—1900) требовал от философов быть «учителем недоверия к истине» (имея в виду узаконенные в обществе лживые, фарисейские «истины»). «Подлинный враг истины — не заблуждения, а убеждения», — писал этот суровый критик любой фальши. Он осмелился даже на критику христианства, подчеркивая (как и Фейербах) неизбежность отхода от его заповедей в условиях лживого, бездушного и бездуховного общества. Ощущение трагизма и безысходности привело Ницше в сумасшедший дом, где он окончил свои дни. Среди множества оправдавшихся мрачных пророчеств Ницше выделим такое: «В ХХ в. пойдет борьба за мировое господство, и пойдет она под знаменами основоположников философских учений». Увы, противоборствующие стороны начертали на своих знаменах его имя и имя Маркса.

Гораздо более терпимую позицию к реалиям современного им общества занимали философия прагматизма и позитивизма. Лозунг философии прагматизма — «истинно то, что полезно». Особо благоприятную почву для своего развития прагматизм приобрел в США, став фактически идеологией американского общества (и оставаясь таковой и по сей день). Философия же позитивизма, отталкиваясь от открытий естествознания во второй половине XIX в., считала, что наука и философия вступили в свою позитивную стадию, сменившую «теологическую» и «метафизическую». Теоретики позитивизма Огюст Конт (1798—1857), Джон Стюарт Милль (1806—1873) и Герберт Спенсер (1820—1903) именно освобождение от метафизики провозгласили главным критерием научности науки и философии. Цель (и удел) науки — только конкретные, на опыте установленные факты, а не теоретические обобщения. Конт, введя термин позитивизм, составил даже список «Ста навеки безответных вопросов», которые, по его мнению, наука никогда не решит. Среди них был вопрос о химическом составе далеких звезд. На этот вопрос наука нашла ответ через 6 лет после смерти Конта — благодаря открытию спектрального анализа.