Наташа кинулась к матери: «Можно нам сходить с Петром за орехами?»

Ульяна вроде нерешительно возразила: «Хватит! Поели немного и успокойтесь. Завтра Петро ещё вам нарвёт».

Но тот подмигнул старшей дочери: «Просись! И Наташа настойчиво стала упрашивать мать: «Да мы быстро. Петро говорит, что они растут недалеко, сразу за бойней…»

Вмешался и Петро: «Да отпусти ты их, в лес не убегут. Орехов там много, так что мы мигом туда и обратно…»

И Ульяна, окинув детей и парня цепким взглядом, отпустила: «Только нигде не лазьте, а сразу же домой…»

У сволочи порой бывают сладки слова, это не значит, что он не дышит ядовито и даже преступно. «Эх, знал бы где упасть – соломку бы подослал», – так говорит русский народ. И Ульяна хорошо знала, что в притихшем болоте все черти водятся. И обведут тебя неглупую, доверчивую, вокруг пальца. А посади свинью за свой стол, то она и лапы положит на стол, хоть он и чистый, с хорошим куском хлеба и кувшином молока.

Ласковым стал Петро, очень даже уважительным, тёткой Ульяной называл. Но разве ты не знала, Ульяна, что мерзавец всегда прикроет своё нутро фальшивой лестью? Какой сволочью он смотрел на тебя в первые дни! Вот и получай, красивая женщина, по полной программе и маши теперь кулаками после драки. А ведь честный у мерзавца всегда кажется дураком, которого можно обмануть. Ему плевать на слёзы и боль другого, глубоко плевать. Что толку, милая, что ты металась по хате, выходила на улицу за калитку? Колотилось сердце, кровь ударила в лицо. Но что твои терзания запоздалые, пусть с болью, но дело сделано?...

О, господи! Наконец она увидела тихо бредущих детей, за ними Петра. Сумки были пустые. Слава богу, что дети живые, провались пропадом те орехи.

Вошли во двор, и Наташа сразу ушла в хату, а Петро, что-то буркнув, ушёл на сеновал спать. И только Ганька сказала, что они не ходили в ту сторону, где растут орехи. Ульяна в каком-то смятении стала накрывать на стол ужин. Наташа лежала на своём топчане и отказалась от еды. Петро не появлялся в хате. А ночью сквозь сон, Ганька слышала, как мать зажигала лампу, и как плакала сестра, что-то говорила и стонала. Мать тоже сидела рядом и плакала…

Ганька поняла, что это из-за Петра. Он их завёл в лес, заставил лечь на расстоянии примерно десяти метров друг от друга и поднять платья. Сказал, что что-то сделает, но это будет не больно, и бог не накажет, только не нужно об этом говорить матери. И сделал: сначала Наташе, которая не плакала, а лежала покорная, привыкшая к послушанию старших. Потом этот почти двухметровый верзила подошёл к Ганьке. Стал на колени, посмотрел на трёхлетнюю девочку и, усмехнувшись, сказал: «Нет, ты ещё очень маленькая…»

Всю ночь проплакала Ульяна, успокаивала кое-как дочь. Натёрла водкой ей спину и поясницу. Укутала, и Наташа уснула…

А перед Ульяной вспомнилось горько и её собственное бесчестие. Только в семнадцать лет. Её дочь постигло это горе в пять лет, даже ещё и пяти-то не было. «Боже мой! – запоздало думала эта женщина, с искалеченной собственной судьбой. – Как я могла доверить моих ангелочков этой скотине?! Как? Где была моя голова и чутьё матери? Ведь смотрел этот мерзавец на меня волком? И я отдала ему самое дорогое, что у меня в этой жизни осталось, мою милую Наташеньку…»

И горько думалось: «Зачем Фёдор привёл этого лба, для чего? Ещё приказал хорошенько кормить и отпаивать, как бычка, молоком. Не задумал ли лысый дурак отомстить за холодность её души? На что он рассчитывал, когда расхваливал эту тварь и говорил, что может останется он у них жить? Зачем он был нужен ему, а особенно ей? Хата маленькая, топчан негде ещё один поставить, двое маленьких детей, а она ждёт ещё третьего ребёнка… Да любил ли её Фёдор? Последнее время он стал каким-то другим: по вечерам не поёт песни, не рассказывает детям сказки. Ведь в любви даже большой есть и другая сторона – ненависть. И место. Хорошо, если у любящего человека мягкое сердце и трезвый разум, а если он теряет рассудок и контроль над собой?

Фёдор, Фёдор, не Петро отомстил мне, а ты лысый дурак, ты и только ты… Но подожди, гад, вырвусь я от тебя, настанет и моё время. Есть же на свете бог, он и тебя накажет за такое глумление. А куда сейчас идти, куда? Связана по рукам и ногам, надели на меня цепи, а разорвать их у меня нет сил… Господи, господи, найди для меня какой-то выход…»

Чуть свет Ульяна встала, собрала в узелок немудрящие вещи Петра, положила на лавку около двери. Растопила плиту, стала готовить завтрак. Петро хотел войти в хату, но в руках Ульяны была здоровенная чугунная кочерга. Не успел тот шагнуть на порог, как Ульяна с диким криком ринулась на парня. Она кричала, перепутывая украинские и русские слова, размахивая кочергой. Он по-мужицки оскорблял её всякими материками, но под её кочергу боялся попадать: «Ты чёрномазая сука. Заткнись, тварь! А что тебе скажет Фёдор, когда ты меня выгонишь? Ты, кулачка, пригрелась у Федьки… Сука, тварь…» А сам отступил от порога и выскочил на улицу. Вслед ему за забор полетел и его узелок.

Сейчас за такие вещи судят и дают немалый срок. А тогда это кончилось только криком и слезами возмущённой матери. И ещё болезнью Наташи… Которая отлёживалась за обогревателем на топчане…

Да, нахально действовал Петро. Без поддержки Фёдора смог ли он так поступить с ребёнком Ульяны да и с нею самой? Чьи слова он бросал в лицо возмущённой матери: так нагло и так грубо? С какой бы стати, придя в чужой дом, Петро так себя вёл? И если оскорбили вашего друга, значит шёл с вами недруг. И этот недруг – негодяй, прятавший своё нутро под забрало или под простой намордник из старого, рваного мешка.