2015-05-30
348
Насилие в универсуме оказывается максимальным в ситуации, когда тенденция к самораспаду становится необратимой, энергетическая аннигиляция распадающихся структур былой целостности становится основой тотального насилия и самонасилия. Тоталитаризм в энергетическом плане и есть предельное насилие экзистенциально ущербной тотальности, осуществляющей свою предсмертную экспансию в экзистенциальные пределы более жизнестойких универсальных тотальностей или тотальных универсальностей, с тем, чтобы за счет онтологического вампиризма постараться консолидировать распадающиеся связи и отношения в собственном универсуме. Низшая форма экзистенции в состоянии осуществлять свою квазиэволюцию (революцию) не иначе, как за счет онтологического вампиризма над целостной экзистенцией. “Органические системы, составляющие человека, - писал Гете, - возникают одна из другой, следуют друг за другом, превращаются друг в друга, вытесняют одна другую, даже пожирают друг друга, так что от многих способностей, от многих проявлений силы через некоторое время не остается почти и следа”.[320]
Если метаистория самоосуществляется путем постепенного развертывания экзистенциальных сущностных сил, идущих на последовательное достраивание абсолютных первоначал до самых низших и релятивных форм существования Первосущего, то историцизм активно применяющий массированное насилие, основу которых составляет гипертрофия сущностных сил, решает обратную онтологическую задачу, сутью которой является релятивизация абсолютного и абсолютизация релятивного, преходящего в человеческого существовании. «История, - писал Ф.Энгельс, - пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны, но и в периоды «мирного» экономического развития»[321]. Самонасилие - это насилие, направленное во внутрь ментальной системы, на более высокие уровни внутреннего мира человека нежели тот, который занимает субличность это насилие осуществляющее. История объективированного мира есть в то же время и историей неимоверных человеческих страданий. История по высшим экзистенциальным меркам и античеловеческой сути своей преступна, ибо восходя по ступенькам снятий, она последовательно снимает ограничения на использование человеческой жизни в качестве средства перманентно прогрессирующей объективной действительности. «История, - писал Н.Бердяев, - в значительной степени есть история преступлений. И все мечты идеалистов о лучшем обществе кончались преступлениями»[322].
По мере историцистского нарастания Иного в Сущем, нарастает и объем применяемого в нем насилия со стороны низших экзистенциалов по отношению к экзистенциалам высшим. Маркузе ввел в научный оборот две взаимосвязанные категории: «прибавочное подавление» и «принцип производительности», поясняющие исходный тезис о репрессивности разума, получивший ранее фрейдистскую интерпретацию. «Прибавочным подавлением» Маркузе называет ограничения, налагаемые цивилизацией на условия человеческого существования. Прибавочное подавление, считает Маркузе, органически связано с принципом производительности в связи с необходимостью все более насильственно поддерживать хрупкий гомеостазис в обществе по мере наращивания производительных сил и коррелирующих с ним сил самоотчуждения. Прибавочное подавление является как бы “телом” принципа реальности, открытого З.Фрейдом. Для того, чтобы прояснить объем и границы преобладающего в современной цивилизации способа подавления, приходится описывать его в терминах специфического принципа реальности, определившего происхождение и рост этой цивилизации. Прицип производительности может быть эффективным лишь при опоре на прибавочное подавление индивидов вовлеченных в совокупную деятельность. Причем репрессивность в системе поддерживается тем с большей энергией, чем меньше потребность в ней. «Прибавочное (дополнительное) подавление (репрессия): - пишет Маркузе - ограничения, налагаемые социальной властью. Следует отличать от (основного) подавления как «модификаций» инстинктов, необходимых для закрепления существования человечества в цивилизованной форме… Этот дополнительный контроль, необходимость которого проистекает из самой специфики институтов господства, мы и обозначаем как прибавочное подавление»[323]. Схожие мысли по поводу органической связи между ростом эффективности человеческой деятельности и наращиванием репрессивных силовых структур в обществе высказывал и Мишель Фуко в своей книге «Надзирать и карать: рождение тюрьмы». Он выявил онтологическое соответствие тюремной формы наказания форме оплаты за наемный труд[324].
Итак, с нарастанием историцистских форм человеческой активности, связанных с расширенным воспроизводством квазипотребительских стоимостей прибавочное подавление индивидуальности прогрессирующе нарастает. На схеме 15 представлены основные историцистские формы насилия, какими они выглядят с позиции субъектоцентристской методологии.
Космические Антропные Социальные Природные
сущностные сущностные сущностные сущностные
силы силы силы силы
СИЛА НАСИЛИЕ
Космогенное Антропогенное Социогенное Техногенное
насилиенасилие насилие насилие
Схема 15. Общий континуум историцистских форм насилия
По ходу эволюции объективированных форм человеческой экзистенции нарастает и объем того насилия, которое субъект вынужден направлять на внешний мир в целях внешнего же господства над ним, а соответственно и объем самонасилия, идущего на вытеснение из сферы сознания в бессознательное истинных ментальных форм в целях обеспечения господства наиболее проявленных и ложных Я над целостным внутренним миром субъекта. “Перерастание свободы в своеволие, - считает В.Н.Сагатовский, - в значительной степени провоцируется тем, что насилию противопоставляется уход и отказ от себя”.[325]
Каждая реально экзистирующая система в своих активных проявлениях есть довольно сложное переплетение используемых расконолидированным субъектом как естественных сил так и противоестественного насилия. В тотальных универсумах насилие сведено к минимуму, тоталитарные же системы, в основном, “экзистируют” за счет широкомасштабного применения насилия и самонасилия. Абсолютно тоталитарная система в состоянии существовать лишь за счет абсолютного насилия и самонасилия, осуществляющим абсолютно расконсолидированным субъектом, выродившимся в ложную квазисамосубъективацию - ментальную самообъективацию. От свободного субъекта объект как раз и отличается тем, что принадлежит “царству необходимости”, “царству несвободы”, в котором свобода - всего лишь объективация познанной необходимость. Однако объект всегда обладает неким подобием псевдоментальности, именуемой в объектоцентристской гносеологии способностью к отражению, напоминающую самую низшую форму ощущения. Статус псевдосубъекта объект обретает усилиями гносеологического субъекта. Именно системой своих сциентистских процедур гносеологический субъект обнаруживает в нем ранее «неопознанную необходимость» в форме «объективных законов развития и функционирования». Внутренняя необходимость объекта конституируется его персонификатором – гносеологическим субъектом не иначе в качестве основного субъекта объективных самоизменений объекта. Применяя по отношению к объекту репрессивную гностическую процедуру, он эту внутреннюю необходимость и делает рационально опознанной. При объектном подходе и имманентной ему репрессивной гностической процедуре любой объект конституируется в качестве субъекта и, напротив субъект предстает в качестве объекта. Явное гносеологическое насилие над субъектом, может разве что обнажить овнешненную сторона его экзистенции, соприкасающаяся с “царством необходимости”. Редукция к ней всей экзистенциальной целостности субъекта внутренне укорененного в изначальную свободу и составляет сущность гностической деятельности коварного Рацио. Напротив при субъектном, нерепрессивном, хотя и силовом подходе, любой объект предстает своей внутренней субъективированной ипостасью, принадлежащей “царству свободы”. В реальной интеракции субъекта и объекта присутствует весь спектр как ненасильственных, так и насильственных видов взаимодействия, форма сочетания которых, в основном, зависит от степени онтологической консолидированности, взаимосогласованности свободного внутреннего и детерминированного внешнего мира человека. При этом, степень осознанности этого соотношения у активно действующего субъекта существенно снижается, если насилие становится ведущим способом его жизнедеятельности. В случае же резкого осознания субъектом репрессивного характера своей экзистенции, последняя в одночасье изнутри разрушается, так как при всех благих пожеланиях, привыкшая к применению насильственных средств, она оказывается не в состоянии перенастроиться на конструктивное использование внутренних сущностных сил, восходящих к высшим проявлениям слабости Духа. «Человек, лишенный чувства собственного достоинства, - писал И.А.Ильин, - может сохранять обличие человека только под давлением чужой силы … и личной выгоды; с отпадением обоих факторов он легко теряет человекообразие, и страсти вовлекают его в падение и хаос»[326].Другим фактором, драматизирующим существование субъекта, выступает соотношение истинных и ложных Я и их объективаций в человеческой экзистенции. Первые коррелируют с сущностными силами, вторые же - с квазисущностным насилием. Реально складывающаяся экзистенциальная система зависит от исторически возникающего «паритета» между ложным и истинным, между насилием и силой. Посредством этого псевдопаритета жизнь ущербной целостности, вернее псевдоцелостности, способна продолжаться до тех пор пока окончательно не выродится в ложное и репрессивное бытие. “ Мерилом наших сил, - писал Ф.Ницше, - служит то, в какой мере можем мы, не погибая от этого, признать эту иллюзорность и эту необходимость лжи”.[327] Ко всему этому добавим: и в какой мере мы в состоянии признать онтологическую правомерность нами же применяемого насилия и самонасилия.
Более наглядно система форм насилия и самонасилия развертывающаяся по мере онтологического разуконенения и расконсолидации субъекта представлена на схеме 16.
АСТРАЛЬНЫЙ АНТРОПНЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ТЕЛЕСНЫЙ
СУБЪЕКТ СУБЪЕКТ СУБЪЕКТ СУБЪЕКТ
| КУЛЬТ (космические сущностные силы) | Антропогенное насилие над культом | Социогенное насилие над культом | Техногеное насили над культом |
| Космические силы культуры | КУЛЬТУРА (антропные сущностные силы) | Социогенное насилие над культурой | Техногенное насилие над культурой |
| Космические силы цивилизации | Антропные силы цивилизации | ЦИВИЛИЗАЦИЯ (социальные сущностные силы) | Техногенное насилие над цивилизацией |
| Космические силы технологии | Антропные силы технологии | Социальные силы технологии | ТЕХНОЛОГИЯ (природные сущностные силы) |
КОСМИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ПРИРОДНЫЙ
УНИВЕРСУМ УНИВЕРСУМ УНИВЕРСУМ УНИВЕРСУМ
Схема 16. Онтологические формы насилия в экзистенции
расконсолидированного Человека
Онтологическими формами насилия низших форм бытия над высшими в общей структуре деформированной историцизмом человеческой экзистенции выступают: антропогенное насилие над культом, социогенное насилие над культом и культурой и техногенное насилие над культом, культурой и цивилизацией. Низкие онтологии, как хамелеоны, мимикрируя под более высокие формы бытия, способны некоторое время оставаться историческими псевдосубъектами или псевдоисторическими субъектами. Именно они оказываются источниками репрессивного развития исторически преходящих форм сущего.Историцистские формы насилия будут подробно рассмотрены в специальных главах монографии, сейчас же остановимся лишь на краткой их характеристике.
Антропогенное насилие над культом. Присвоением и наращиванием своих родовых сущностных сил человеческая экзистенция со временем оказывается весьма перегруженной культурными субъективациями и вполне устойчивый первоначальный синкретизм родового именитства в качестве вложенного универсума в универсум космический все более оказывается нуждающимся в энергетический подпитке со стороны породившего его космоса. На определенном этапе своего интенсивного развития культура начинает активно паразитировать на энергетике Культа, инкорпорируя, поглощая ее во все более широких масштабах. Антропные квазипотребности становятся внутренним источником космологического насилия. “И пусть материальные и духовные предметы потребления - негодный, расточительный хлам, - пишет Г.Маркузе, - разве Дух и знание могут быть вескими аргументами против удовлетворения потребностей?”[328]
Культура, отпадая от культа, своими сверхценностными объективациями пытается заместить все сакральное и трансцендентальное в мироздании в целях подчинения феноменально-человеческому универсуму универсум сакрально-космический и замещения Бого-человека (астрально-антропный субъект) человеко-Богом (антропно-астральным субъектом), а по терминологии православной метафизики, - человеко-зверем. “Самореализация как абсолютная ценность, свобода от мира, - считает В.Н.Сагатовский, - приводит к борьбе за господство над миром, к отрицанию мира, т.е. к нигилизму”.[329] Родовые сущностные силы, направленные на завоевание и покорение животворящего Космоса, ноуменального в экзистенции, превращаются в средство тотального насилия над ним.Между трансцендентной силой и феноменальной квазиэвалюативной ценностью возникает антагонистическое противоречие.
Проблеме соотношения силы и ценности Н.Бердяев посвятил специальную работу – «Дух и сила». Он считает, что ценность может быть силой, однако сила сама по себе ценностью не может и не должна быть признана. Идеологи силы аксиологизируют силу, утверждают, что она есть чуть ли не самой эффективной ценностью, способной конструктивно изменить мир. Однако ценность силы есть всего лишь ценность средства в отношении к какой-либо цели. Вконечном счете все зависит от того, о силе чего идет речь. Когда говорится о силе Бога, о силе добра, силе истины, силе высшей идеи, то сила тут не выступает ценностью сама по себе. Апофеоз же силы означает, что сама сила признана верховной идеей и ценностью. Сила жизни сама по себе не есть ценность, ценностью является качество силы жизни. Качество стоит выше силы и только качественная сила есть ценность. По мнению Н.Бердяева, трагический конфликт между силой и ценностью проистекает от того что сила все более абсолютизируется, а ценность все болеерелятивизируется. Высшие ценности в этом эмпирическом мире слабее низших ценностей, духовные ценности слабее материальных ценностей, пророк, философ или поэт слабее полицейского, солдата или банкира, Бог слабее материи. Сила денег в этом падшем мире несоизмеримо сильнее, чем сила духа, которая бывает поругана. Мы живем в мире, в котором высшая правда распята - Христос умер на кресте. Христианство - религия распятой правды. Именно наличие онтологического конфликта между силой и ценностью делает недопустимой всякую оптимистическую философию силы.“Сила сама по себе, - писал Н.Бердяев, - не есть ценность, сама по себе не есть добро... Культ силы есть культ низшей материальной силы, есть неверие в силу духа и в силу свободы”.[330] Очеловечивая космос, применяя человеческие мерки к креативным процессам, релятивизируя абсолютное и абсолютизируя релятивное, выступая в обличии эвалюативного культа, культура существенно подорвает изначальный генофонд жизни, отдавая приоритеты лишь тем из элементов космоса, которые в состоянии составить собой компоненты гиперантропной среды обитания человека.
Всегда когда ценностная культура выходит за пределы собственно человеческих отношений и начинает определять собой всеобщие и абсолютные контуры сакральной жизни, она “оставляет после себя пустыню”.[331] Это происходит в связи с тем, что квазиценности, на которые она начинает ориентировать символическую реальность Духа, входят в антагонистическое противоречие со всеобщим креативным процессом, имеющим отнюдь не ценностную определенность, а символическую неопределенность. При этом начинает складываться довольно жесткая система сил, направленная на атропоморфизацию и десакрализацию космического Духа или духовного Космоса, искажающую своими репрессивными воздействиями трансцендентальный баланс во внутрисубъектных отношениях между Микрокосмом и Макрокосмом, замещая антропогенным дисбалансом в пользу квазиантропного субъекта - Человекобога. Но по известному “закону бумеранга”, при этом деградирует отнюдь не пустотное основание Первоначал, оно не поддается ценностным преобразованиям в некую “человеческую вещь”, а ментальность самого антропоса, в которой вместо вытесненного в бессознательное трансцендентального Я, появляется псевдобожество - квазиантропное Я. Сверхчеловек, своемерно притязающий на место в центре мироздания (антропоцентризм), возникает как следствие массированного насилия антропного субъекта над космическим субъектом, культуры над культом. Модель коммунистического рая вполне вписывается в антропоцентристскую ориентацию нашего далекого предка, пытавшегося штурмовать небеса. Не случайно прогрессистски ориентированные историки его способ существования обозначили термином “первобытный коммунизм”. Коммунистический лозунг: “все во имя человека, все во благо человека” есть не что иное, как реликт первичной антропоцентристской идеологемы. Ведь под человеком здесь подразумевается отнюдь не универсальный и целостный субъект с его способностями творить мир, а человек эмпирический, который в целях удовлетворения своих все возрастающих потребностей готом снести любые преграды, стоящие на пути присвоения внешних благ.
В ситуации явного противостояния антропного субъекта “внешнему космосу” культуро-творческий процесс из средства очеловечения человека превращается в систему целенаправленных репрессалий, идущих на насильственное очеловечение сакрального космоса и псевдокосмизацию феноменального, родового человека. Культура превращается в псевдо-культ, оказывается средством самонасилия и самоотчуждения человека в поистине космологических масштабах. Средствами антропно-эвалюативной формы насилия вытесняется и уничтожается все то, что не в состоянии укладываться в прокрустово ложе собственно человеческих, субъектно-субъектных отношений. Несомненно, что окончательное отпадение Человека-Феномена от Человека-Ноумена вызвало вселенскую деструкцию в Первобытии - космологическую катастрофу, отголоски которой все еще раздаются в душе современного человека и средством космологического самонасилия выступила именно квазиэвалюативная, псевдосимволическая культура.
Любопытно, что на квазиантропном этапе человеческой истории возникают не только философские, но и теологические системы апологетизирующие и сакрализирующие любые формы насилия. Так, например, отцы современного протестантизма не только приветствовали тотальное насилие, но и приписывали его самому Господу Богу. Лютер утверждал, что если человеческая рука убивает, но при этом не творит произвола и злоупотреблений так как «не есть уже более человеческая рука, но Божия рука, и это не человек, а Бог вешает, колесует, обезглавливает, убивает и воюет; все это – Его дела и Его приговоры»[332]. Иезуиты, огнем и мечем служившие Богу допускали возможность того, что Бог может поручить или позволить человеку совершение дурных дел. Так, иезуит Бузембаум, живший в 17 веке, установив запретность преднамеренного и сознательного человекоубийства, делает исключение для того случая, когда совершение его будет «позволено Богом, Господином всякой жизни». Еще более отчетливо вторит ему иезуит Алагона: «По повелению Божию можно убивать невинного, красть, развратничать, ибо Он есть Господин жизни и смерти, и всего, и потому должно исполнять Его повеление»[333]. Естественно, что такая интерпретация Божественного Промысла не могла не быть результатом вытеснения всего того, что составляло насильственную сторону квазиантропного существование. Богу приписывались те человеческие пороки, которые возникли на этапе наиболее радикального преодоления человеком всего сакрального в своей изначальной экзистенции. История западного протестантизма явная тому иллюстрация. Человек решил примириться с Богом, предварительно присвоив Его достоинства и приписав Ему свои недостатки, весь цинизм «протестного поведения» иезуитов состоит именно в том, что прикрываясь именем Бога оно фактически было направлено против самого Бога.
Ненасильственные воздействия “слабого” ноуменального мира на мир феноменальный, характеризующийся наличием целой иерархией сущностных сил, способны коренным образом изменить в нем онтологическую ситуацию, существенно противостоять деструктивным силам мира сего, сколь бы мощными они ни были. Согласно даосизму, “мягкое и слабое побеждает твердое и крепкое”.[334] А потому важнейшим догматом христианства является догмат о воскресении, способное вернуть миру не только утраченную сакральность, но и подлинную человечность. Конфликт ценности и силы не в состоянии разрешиться в пользу всегда торжествующего зла. Последнее слово не принадлежит человеку-убийце. Человек призван быть не убийцей, а воскресителем. И за воскресителем стоит “сила” большая, чем человеческая.[335]
Ценностное насилие над культом, естественно, не наносит ему какого-либо ущерба, однако оно выхолащивает в самой культуре собственно человеческое ее содержание. Десакрализированный гуманизм есть самая высшая и репрессивная форма антигуманизма.
Социогенное насилие над культом и культурой. Отпадая от культуры, цивилизация также пытается обрести свой=чужой наивысший, хотя и гипертрофированный, онтологический статус, чтобы подчинить социальному целеполаганию высшие надсоциальные формы Сущего. Осевое время, в которое цивилизация начинает развиваться на своей собственной социальной основе, было не только эпохой созидания «нового» и эпохой безжалостного уничтожения всего «старого». Естественно для нарождающихся и складывающихся социальных структур безнадежно устаревшими оказались прежде всего сакрально-антропные экзистенциальные структуры. Своеобразное свое завершение эта социальная модернизация сущего обретает в ходе жестоких завоеваний и возникновения могущественных империй - в Китае (Цинь), в Индии (династия Маурьев), на Западе (эллинские государства и Римская империя). Это эпоха гибели и возрождения великих империй, последние из которых распались лишь к концу ХХ века, уступив свое место империям экономическим. Человечество врастает в новое тысячелетие обремененное глобальным отрицательным экзистенциальным опытом, входит в него под знаком высшей формы самоотчуждения, чего стоят хотя бы две мировые войны, каннибализм тоталитарных режимов и проч. вселенские по своим размахам репрессивные акции, осуществленные квазисоциальным субъектом.
На квазицивилизованной фазе исторического процесса в центр мироздания ставится уже не родовой, феноменальный человек, а частичный социальный субъект, элемент социомассы, агрегированный в псевдосоциальную общность безличным деятельностным процессом. Пытаясь поскорее устроить себе райскую жизнь на земле, создать пресловутый «рог изобилия» частичный социальный индивид стремится придать креационистскому и культуротворческому процессам, нормативно-деятельностную предопределенность. Ложные социальные потребности становятся источником формирования разветвленной системы социального насилия. “Ложными, - пишет Г.Маркузе, - являются те, которые навязываются индивиду особыми социальными интересами в процессе его подавления: это потребности, закрепляющие тягостный труд, агрессивность, нищету и несправедливость. Их утоление может приносить значительное удовлетворение индивиду, но это не то счастье, которое следует оберегать и защищать, поскольку оно (и у данного, и у других индивидов) сковывает развитие способности распознавать недуг целого и находить пути к его излечению. В результате - эйфория в условиях несчастья. Большинство преобладающих потребностей (расслабляться, развлекаться, потреблять и вести себя в соответствии с рекламными образцами, любить и ненавидеть то, что любят и ненавидят другие) принадлежат к этой категории ложных потребностей”.[336]
Прескриптивная, нормативная деятельность имманентная лишь социоэволюции, за ее верхними онтологическими пределами становится средством жесточайшего самонасилия человека, вернее насилия со стороны его социальной субличностью над его астрально-антропно-социальной ментальной целостностью. Своими прескриптивными репрессалиями гипердеятельностный процесс вполне обеспечивает тоталитарное господство цивилизации над культурой и культом. Сверхнормативная цивилизация начинает осуществлять проект по центрированию на свои социальное основание все высшие надсоциальные формы Сущего (социоцентризм), провозглашая себя то подлинно человеческой общностью (пресловутое “общество с человеческим лицом”), то подлинно сакральным образованием (многие империи называли себя священными, как, например, “священная римская империя”). Это не просто мимикрия низшей онтологии под органику жизни высших онтологий. Основу этого онтологического самопроекта в конечном счете составляет идея превращения Сверхцивилизации сначала в прескриптивную псевдокультуру, а затем и прескриптивный псевдокульт. По крайней мере, анализ накопившихся в истории человеческой мысли социально-утопических проектов и попыток их насильственного воплощения в форме строительства научно обоснованного коммунистического общества, как раз и свидетельствуют о субглобальных претензиях социума на власть в многомерной человеческой экзистенции. Придание социально-цивилизованным общностям сакрального статуса (вера в коммунизм) преследовало цели предельно десакрализировать сакральное, деантропологизировать антропное в человеке. Не случайно столь последовательно осуществлялось тотальное преследование инаковерующих религиозных деятелей и активных гуманитариев. Наиболее очевидными эти тенденции становятся при анализе жизнедеятельности огромных социальных империй. С их историческим образованием и последующим саморазрушением связаны бесконечные в истории войны, унесшие миллионы человеческих жизней. Особо “постарался” в деле гиперсоциализации высших форм человеческой экзистенции кровожадный сверхцивилизованный ХХ век. Многие мылители считают, что именно в ХХ веке перманентная антропологическая катастрофа нашла свое окончательное завершение. В целях создания современной тоталитарной цивилизации, способной функционировать лишь на десакрализированной, деантропологизированной, квазисоциальной основе вслед за свободным Богом в жертву был принесен и добрый Человек.
Однако не сами по себе онтологически гипертрофированные формы цивилизации определяют общую направленность и уровень репрессивности воздействий, идущих снизу вверх в целостной иерархии универсумов. Отнюдь не цивилизация несет онтологическую ответственность за катастрофические последствия в высших ярусах человеческого бытия, ведь она всего лишь овнешненная форма социального Я, выступающего частью целостной личность. Как только гипертрофия социального Я достигает своих предельных значений и окончательно подавляет предельно ослабленные его внутренним насилием высшие субличности, именно оно становится тем квазисубъектом, который и изменяет социальную форму тотальности на квазисоциальную тоталитарность. Именно пседосоциальное Я кумулирует все свои и чужие сущностные силы на захват верхних этажей Мироздания. Сверхцивилизация всего лишь орудие палача, каким оказываются все более своевольное социальное Я, “приглашающее на казнь” всех тех, кто стоит на пути достижения общественного прогресса и благополучия. “Насилие, - писал К.Маркс в “Капитале”, - является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция”.[337] Как мы видим, не где нибудь, а именно в самой преисподней обнаруживается необходимое средство, способное радикально модернизировать социальный мир - насилие. Современная цивилизация, заменив открытое политическое насилие латентным экономическим насилием, актуализировав по выражению К.Маркса, экономическую потенцию насилия сумела перевоссоздать человека в весьма податливый “человеческий материал”. К социальной форме насилия в качестве онтологически конструктивной силе, способной противостоять вселенскому злу, к сожалению, с «пониманием» относились не только революционеры, но и многие гуманистически ориентированные мыслители. «Внешняя чужая сила нужна человеку для того, - поучал И.А.Ильин, - чтобы он приучился блюсти верную социальную грань в своем поведении, так чтобы эта грань постепенно стала его собственною, изнутри поддерживаемою и добровольно признанною гранью, и тогда страх претворится в уважение и утвердит в нем чувство долга, а страдание побудит его обратиться к себе и открыть источник его в своем собственном несовершенстве»[338]. Не случайно по выходу его книги «О сопротивлении злу силою», она была названа Н.Бердяевым «Кошмаром злого добра», а одним из безымянных рецензентов - «Военно-полевым богословием».
Техногенное насилие над культом, культурой и цивилизацией. Технология, окончательно обособившаяся от породившей ее цивилизации, начинает репрессивно воздействовать на ее социальную основу и превращать элементы социальной структуры в компоненты собственной инфраструктуры в качестве технологически отформованных социальных вещей и деталей. Социально-цивилизационные процессы со временем не только технологизируются, но и на определенном этапе техногенеза возникает особая онтологическая ситуация, при которой общество начинает функционировать сначала как некая социоморфная машина, а затем и как техноморфный социальный организм, состоящий из строго согласованных между собой и идеально притертых друг к другу “индивидов-объектов”, «индивидов-деталей». Основным целеполаганием этой сверх- и надсоциальной технологии становится сверхэффективная деятельность по все более расширенному воспроизводству универсума объективаций. Общественные процессы и отношения между индивидами при этом обретают техно- и рацио-соразмерность. Одним из признаков такой тенденции в современном мире является хотя бы то, что многие термины из технического лексикона уже прочно закреплись в качестве опорных значений в прагматически и позитивистски ориентированных прикладной социологии, этике, педагогике психологии и проч. Так, базовой категорией социологии, проясняющей суть процесса взаимодействия индивидов в массовом обществе, становится понятие “социальная технология”. Мы еще только вступаем в информационно-технологическую цивилизацию, но уже становится предельно очевидным, что на наших глазах формируется некая псевдосоциальная сверхцелостность, основу построения которой составлет пирамида перевернутых онтологических приоритетов, в которой социально-деятельностные процессы - оказываются всего лишь производными от процессов рационально-технологических. Информационно-технологическая цивилизация в отличие от своей предшественницы – социальной цивилизации начинает модернизировать и приспосабливать свое социальное основание под нужды и потребности так называемого научно-технического прогресса. Именно с началом научно-технической революции примат технологически ориентированной экономики над всеми иными сферами жизнедеятельности в системе рациональных верований современного человека обретает форму религиозного догмата – становится рациональным априори. С полным основанием можно предположить, что когда технология добьется неограниченной власти над высшими формами человеческого существования, этот приоритет непременно модифицируется в примат искусственной жизни, формируемой технологией, над жизнью естественной, а социальный опыт огромной череды поколений будет окончательно вытеснен рациональными схемами стереотипного поведения, которые будут разрабатываться и внедряться в жизнь представителями так называемых опытных, прикладных наук.
