Схема 14. Метаисторические формы сущностных сил Субъекта 5 страница

В отличие от Гегеля, Шелер рассматривает человеческую историю в качестве вполне оптимистического драматического спектакля, действие человеческих персонажей в котором имеет весьма высокую значимость для метаистории Духа. «Человек, - пишет Шелер, - этот короткий праздник в огромной временной длительности универсальной эволюции жизни, имеет, таким образом, некое значение и для цели становления самого божества. Его история – это не просто спектакль для некоего вечно совершенного божественного наблюдателя и судьи, она вплетена в становление самого божества»[361]. Н.Бердяев идет еще дальше, он считает, что история это такая последовательность драматических действий, которые остро переживаются и проживаются не только людьми, но и самим Богом. История есть не только история человеческих страстей и страданий, но и подлинной божественной трагедией. Человеческая история метаисторична, а божественная метаистория – исторична, так как обе они составляют единый процесс становления Богочеловека. А потому не только человеческая история есть часть метаистории, но и сама метаистория есть часть истории. «Очень многое в истории, - писал Н.Бердяев, - признавалось священным, и исторически священное сращивалось с откровением. Но при этом история нисколько не принималась и в ней не участвовали активно. Верно обратное. Ничто не должно быть признано в истории сакральным и ни к чему в ней не должно быть отношения покорности и послушания. Но нужно принять историю внутрь себя и активно участвовать в исторической судьбе. Я принимаю историю не потому, что я часть истории, а потому, что история часть меня»[362]. На исторических подмостках Бог исполняет даже более трагическую роль нежели человек, ведь именно человеком – его любимым созданием – он был распят на кресте и воскрес, но не для отмщения человеку, а для его окончательного спасения.

Согласно А.Шопенгауэру мир есть единство воли и представления. Если интерпретировать шопенгауэрскую редукцию мира к соотношению воли и представления с субъектоцентристских позиций, то история мира обретет следующую аналогию с театральными подмостками. Мир – это огромное представление, постановщиком которого является Предстоятель. Мир таков какова изначальная фабула его представления, фабула придуманная Предстоятелем. Метаисторический способ каким Он развертывает эту фабулу во вне в качестве определенной последовательности картин, актов единого действия переходящего в действительность, открывается человеку, как любил повторять Хайдеггер сквозь «просвет бытия» - через просвет театральной рампы, разделяющей Человека-Предстоящего и Бога-Предстоятеля. Мир темный сам по себе, однако отсвечивающийся божественным светом, позволяет Предстоящему «внутренним зрением своей души» видеть Предстоятеля именно сквозь просвет бытия-рампы. Однако Человек предстоящий пред Предстоятелем не пассивный зритель, он активно вовлечен в это всемирно-историческое представление. Предстоящий представлен в представлении всей своей экзистенцией и не иначе в качестве свободного актера, который «сам себе режиссер», а потому выступает носителем несколько иного текста, нежели тот, который содержит в себе общий замысел Главного Режиссера. Именно поэтому Человек оказывается совершенно непредсказуемым интерпретатором и исполнителем своей исторической роли. Человек участвует в мировой драме со своим собственными представлениями о ее сути, со своей собственной индивидуализированной игрой в чужой=своей пьесе и выступает в рамках единого представления равноценным партнеро Предстоятеля. Ход со-бытия, совместного действа Предстоятеля и Предстоящего во многом зависит от того насколько Предстоящий сумел осознать общую фабулу представления Предстоятеля именуемую Всемирной Историей? Насколько он своим предстоянием Предстоятелю оказывается его достойным партнером, насколько гармонизированы между собой Метаистория и его индивидуальная история, насколько соотнесены между собой два представления, которые как выясняется в конце спектакля – в Конце Истории – в конечном итоге играл один и тот же постановщик и исполнитель вселенской драмы – Человек, так как он Предстает в метаистории Самому же Себе являясь Микротеосом. Тот мир, который представляется ему сугубо внешним есть его собственная овнешненная внутренняя представленность в Предстоятеле. Таким образом Всемирная История - это драма, исходящая из трансцендентной целостности и универсальности человеческой экзистенции. Однако эту историческую драму человек представляет себе не в качестве целостного и универсального субъект, а, в основном, видит ее с позиции своей рациональной субличности, выстраивающей весьма частные представления как о Предстоятеле так и его Метаистории. В этих сугубо рационализированных представлениях можно разве что обнаружить безжизненную логику представленности Человека и отнюдь не в Предстоятеле, а в отчужденном от них обоих Мире, в который, в основном, является результатом объективации Иного, а не субъективации Неиного. Это порождает весьма сложную онтологическую проблему: каким образом в этом Предстоянии Самому Себе Человек в состоянии понять истинный смысл своего участия в своей собственной экзистенциальной драме, т.е. субъективный смысл объективной Истории. Каким образом человек в состоянии выйти из отчужденной от него истории, управляемой его собственным хитрым разумом, чтобы гармонизировав свой внутренний мир, подчинив своей экзистенциальной целостности дробность и частичность своей рациональной рефлексии, вновь предстать пред Предстоятелем в качестве сотворца Сущего?

Но есть еще одна онтолого-гносеологическая проблема – что же на самом деле человек видит и обнаруживает в мире сем? Если этот мир исторгается из его не вполне гармонической сути, то он может обнаруживать в нем лишь только то, что волевым образом произвел на свет, то есто то что произвела отнюдь не его креативная спонтанность, а его рационально-иррациональное своеволие. Он в состоянии обнаруживать в мире лишь то, что обычно называют произволением, произволом воли. Именно эту сторону отчужденного мира человек наглядно и воспринимает, но отнюдь не всю тотальность бытия, которая спонтанно исходит из его трансцендентной экзистенции на протяжении всей многоактной драмы жизни. Воля отторгает от человека жизненно важные пласты его внутреннего мира и объективирует их таким образом, что внешний мир становится все более объективным и отчужденным. При этом человек приучается воспринимать мир не как нечто отчужденное от него, а как изначально чуждое ему. Он начинает рассматривать мир как нечто само собой разумеющееся, имеющее свой собственный разум, имманентный объективным законам эволюции. Мир предстает перед ним как обладающий несравненно более высоким онтологический статусом нежели тот, который в предстоянии миру человек в состоянии себе насильственно присвоить. В конечном счете человек начинает верить, что произвол в его истории творит отнюдь не его собственная воля, а законы объективной необходимости. Человеком волющее начало собственной весьма дисгармоничной экзистенции начинает приписываться Предстоятелю. Человек начинает активно подчиняться своему собственному произволению, своему собственному произволу, тому произволу посредством которого мир уже не столько творится, сколько искажается, деформируется. При этом как бы в свое оправдание он неустанно повторяет «на все воля Божья».

Если еще глубже и радикальнее проводить параллель с драматическим произведением, то история есть не просто драма, это такая драма, каждое действие которой заканчивается трагедий, катастрофой. В своей работе “Антропологическая философия истории”[363] доктор философии из Кельна А.Игнатов соглашаясь со Шпенглером о том, что каждая эпоха имеет единый стиль, считает что с этой точки зрения доминирующими элементами ХХ столетия выступает катастрофа, синкоп, деструкция и сотрясение.

История отпавшего от Абсолюта человечества может рассматриваться как перманентная экзистенциальная катастрофа, в которой противодействуют метаистория и историцизм, гармония и порядок, сила и насилие, креативные способности и эволюционирующие потребности и проч.

Вся последовавшая за грехо-падением человека история связана не только со стремительной эволюцией его внешнего объективированного мира, но и столь же стремительной деградацией его мира внутреннего. Именно с этой кульминационной точки метаистории, история приобретает характер драмы, в которой как Рок, Фатум над человеческой экзистенцией нависает его собственное деперсонифицированное Зло, меняющее свои облики от одного исторического этапа к другому пока наконец-то не объявилось страждущему человечеству в обличии вожделенного Прогресса. Все то, чему человек поклоняется в мире внешнем, есть его собственная умноженная самоперсонификация, интенционально исходящая от самого внешнего, а потому и самого ложного его Я. “Под трагическим проклятием (в отличие от вызывающего сочувствие или же разрушаемого извне) мы понимаем, - писал Зиммель, - следующее: то, что направленные против данного существа силы разрушения возникают из глубин этого же самого существа; что с его уничтожением осуществляется судьба, заложенная в нем самом, и, так сказать, логическое его развитие именно и является той структурой, на которой существо выстраивало свою собственную положительную сторону”.[364] В древнегреческом мифе о железном веке на этот счет содержится пророчество: от века к веку, человек становится все более худшей копией первочеловека; к сожалению, это пророчество вполне подтверждается всем ходом плоской автоэволюции человека, утратившего способность творить мировую гармонию:

Сменяющие друг друга поколения

становятся все хуже и хуже.

Наступит время, когда они будут

такими злыми, что начнут поклоняться

силе и могуществу.

Сила тогда станет самооправданием,

а добро больше не будет в почете.

В конце концов, когда люди прекратят

возмущаться бесчинствами или

утратят чувство стыда при виде униженных

и несчастных, Зевс уничтожит их всех.

И все же этого можно избежать, если

простой народ способен подняться и

сбросить тиранов, которые его угнетают.

Естественно, под «тиранией», в контексте состояния современного исторического этапа, необходимо понимать не столько внешние персонифицированные силы, деструктивно воздействующие на внутренний мир человека, сколько «самотиранию» человека, наиболее отчетливо проявляющуюся в некрофильстве, странной любви ко всему неживому, искусственному.

Экзистенция в состоянии быть положительной и самотождественной в своем саморазвертывании лишь при условии, если развитие ее частей, тем более ее овнешненных онтологических проекций, осуществляется под приоритеты удержания изначальной трансцендентной целостности, и, напротив, плоская эволюция, а тем более прогресс отдельных ее онтологий, возможен не иначе, как в режиме катастрофы. Когда историцизм начинает господствовать в истории, вытесняя собой метаисторию, Субъект в своем становлении уже не столько нисходит во все более объективированные слои многомерного бытия, сколько совершает стремительное падение в онтологическую бездну, имя которой Хаос. Шеллинг в книге «О человеческой свободе» описывает мир, в котором исторический человек вынужден присутствовать, как нарушенное единство, как разрозненные фрагменты изначальной экзистенциальной целостности. Распад мира сего обусловлен трансцендентным Падением Человека, которое явилось основной «предпосылкой трагической природы Существования». Вместо последовательного нисхождения с высот Духа по ступенькам автоэманации ко все более проявленным формам существования в целях достраивания Миро-Здания до-низу, до его онтологического фундамента, человек избирает «свободное» падение в бездну Бытия, но именно это падение им воспринимается не иначе как «свободный полет» к вершинам прогресса. Метафизический грех человеческого падения заключается в его перманентном от-падении от Духа и от одухотворенных форм существования. Однако это свое онтологическое падение=отпадение эмпирический человек отнюдь не замечает, так как со стороны, может быть видна лишь внешняя сторона бытия, которая от одного исторического этапа к другому становится все более респектабельной и обильной. Сменяющие друг друга поколения людей входят в исторический процес с прогрессирующей уверенностью, что именно им предстоит взойти на некую абсолютную экзистенциальную высоту (коммунизм, тысячелетний рейх, рыночная экономика и проч.), которая была недоступной для их предшественников. Рациональное сознание подогревает стремление частичного человека полностью овладеть целостным миром. И только религиозное самосознание в состоянии интуитивно улавливать несоответствие между сущим и должным в экзистенции исторического человечества. Однако к нему прислушиваются разве что в ситуации грозящей катастрофы, но как только она временно преодолеватся и с облегчением вытесняется в «мрачное прошлое», так сразу же человечество, внимая прельщениям хитрого исторического разума, начинает еще более интенсивно осуществлять прорыв в «светлое будущее» по пути «прогресса», совершенно игнорируя возникающие при этом новые признаки своей онтологической деградации, чреватые еще более разрушительными экзистенциальными катастрофами. Гете утверждал, что в своем продвижении человеческий дух все больше чувствует, насколько он обусловлен тем, что, обретая, должен терять: ибо как с истинным, так и с ложным связаны необходимые условия существования. [365] Как убедительно показал М.Хайдеггер, ступеньки исторического прогресса есть в то же время и ступеньки нигилиза, ступеньки человеческого самоотречения. Ему вторит Трёльч: «Бесконечный... прогресс есть бесконечное отречение».[366] По мере ускорения исторического процесса, столь же ускоренными темпами вытесняется в сферу неосознаваемого все те тяжелейшие коллизии, которые человечество пережило. Однако чем более нарастает нигилизм в историческом сознании, тем меньше у человечества остается шансов даже на физическое выживание, не говоря уже о возрождении своей изначальной трансцендентной целостности. “Нигилизм, бессильный вначале в своих отдельных проявлениях, - писал К.Ясперс, - становится со временем господствующим типом мышления. В настоящее время представляется даже возможным, что все наследие прошлого, начиная с осевого времени, будет утеряно, что история человечества от Гомера до Гете будет предана забвению. Это звучит как предвидение, грозящее человечеству гибелью. Во всяком случае, очевидно одно: ни предвидеть, ни представить себе, что в таких условиях произойдет с человеком, невозможно”.[367] Современное поколение уже почти вытеснило из самосознания две мировые войны и совершенно не обнаруживает в своей “прогрессирующей экзистенции” возможность их повторения в еще более зловещих масштабах.

Человек не только строит мир, но и разрушает ранее отстроенное в нем, вновь и вновь перестраивая мир по все более историцистским рациональным меркам, а с позиции метаистории, - меркам крайне иррациональным. И средства самонасилия в этом деле играют решающую роль. Человек, пытающийся не только пред- полагать свою особую феноменальность, но и тотально рас- полагать, владеть всем Миро-Зданием предельной феноменологизацией своей изначальной ноуменальности, просто обречен быть основным виновником вселенской деструкции, глобальной самообъективации и самоотчуждения. С.Кьергегор связывает деструктивное поведение исторического человека его архетипическим страхом перед Ничто из которого был сотворен Богом. По ходу истории, от поколения к поколению изначальный страх все более возрастает и осознается человеком в качестве платы за его греховное существование в пределах вселенского Нечто. “В последующем индивиде страх становится рефлективнее. - пишет С.Кьеркегор. - Это может быть выражено тем, что Ничто, являющееся предметом страха, вместе с тем все больше и больше превращается в Нечто. Мы не утверждаем, что оно действительно превращается в Нечто или действительно обозначает Нечто, мы не утверждаем, что теперь вместо Ничто тут полагается грех или что-то другое... надо лишь заметить, что это не такое Ничто, к которому индивид не имеет никакого отношения, но Ничто, поддерживающее живой союз с неведением невинности”.[368] Изначальная невинность в расконсолидированном человеке, погруженном своей экзистенцией не столько в Нечто, сколько в Ничтожество, лежит за пределами его самосознания, а потому “неведение невинности” замещается в нем “ведением вины”. Но и само ведение вины оказывается запрятанным в тайниках самосознания, дающим о себе знать лишь в форме со- вести, совместной вести Ничто и Нечто по поводу экзистенциального Ничтожества, которое идеологизированное самосознание склонно реифицировать, приписывая ему статус абсолютной Реальности или реальности Абсолюта. “Все, что унижает и губит человека, - утверждал Ф.Ницше, - возводится в идеал ”.[369] Абсолютный историцистский идеал есть абсолютно реифицированное Ничтожество.

История есть явная неудача жизни, не уставал повторять Н.А.Бердяев, она явно противостоит метаистории, в ней последовательно культура отпадает от культа, цивилизация от культуры, а в “конце истории” вся многомерная в прошлом человеческая экзистенция оказывается предельно упрощенной гипердескриптивной технологией под приоритеты абсолютного господства Рацио на всех этажах Миро-Здания, господства искусственного над естественным. Онтологические ступеньки начинают уже вести не к полноте бытия Иерархического Человека, а к вульгарно переполненному, тучному псевдобытию (Жан Бодрийяр) одномерного человека (Г.Маркузе). И на каждой последующей псевдоонтологической ступеньке экзистенция обретает все более гипертрофированные формы, которые и служат средством все более репрессивного, насильственного воздействия низших универсумов над высшими, способом преодоления ими своей метаисторической вложенности, средством насильственного присвоения неприсвояемого - абсолютного онтологического Статуса, или онтологического статуса Абсолюта. “ Человек посредством саморастворения в мире объектном, - пишет Г.С.Батищев, - пытается разрешить какие-то свои собственные, сугубо человеческие проблемы и трудности, приводящие его к самоотречению, к бегству от самого себя и от ответственности за самого себя. Он кидается в мировой океан безразличного, как он полагает, всепоглощающего порядка, чтобы исчезнуть, устраниться в качестве выделенного из мира и уничтожить свою самостоятельность. Но тем самым он всего лишь опрокидывает на мир и вменяет ему свое собственное движение самоотрицания, свое бытие вопреки себе. Так складывается тяготение быть только благодаря миру бессубъектному ”.[370]

Философия своими особыми рефлексивными средствами должна систематически напоминать человечеству о возможной глобальной катастрофе, которую он в состоянии либо приблизить интенсивным насыщением своих квазипотребностей, либо отодвинуть, если сочтет нужным развивать в себе соответствующие креативные способности, необходимые для соблюдения онтологических приоритетов, позволяющих гармонизировать между собой внутренний и внешний миры. Для реализации этих целей в рамках философского дискурса должна сложиться особая “экзистенциальная конфликтология”. Коли основным персонажем вселенской драмы выступает человек, то именно она могла бы стать составной частью онтологической антропологии или антропологической онтологии. Может быть к более основательному обоснованию идеи создания этой отрасли философского знания мы вернемся на завершающем этапе своего многотомного монографического исследования. Сейчас же ограничимся лишь некоторыми ее принципиальными положениями.

Во-первых, конфликтологическая модель исторической динамики должна исходить из наличия противоборствующих сил, как конструктивных так и деструктивных, внутри самой человеческой экзистенции. И возможности по снижению уровня вселенской деструктивности также необходимо обнаруживать внутри самого субъекта. Идею учета сил, участвующих в историческом акте, в свое время довольно четко сформулировал Вл.Соловьев. «Мы находим в истории, - писал он в статье «Три силы», - всегда совместное действие... сил, и различие между теми и другими историческими эпохами и культурами заключается только в преобладании той или другой силы...» Первая из этих «трех сил», как утверждал Вл.Соловьев, проявляется в стремлении «подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу... Один господин и мертвая масса рабов - вот последнее осуществление этой силы». Но в истории действует и противоположная сила, которая «стремится разбить твердыню мертвого единства», «под ее влиянием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, действуют исключительно из себя и для себя... Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи - вот крайнее выражение этой силы». Но история есть положительный созидательный духовный процесс, который не может быть сведен к «дурной бесконечности» непрерывного противоборства этих двух тенденций исторического бытия человека и общества. В истории постоянно действует третья сила, «которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от исключительности, примиряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и элементов, созидает, таким образом, целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь». Именно эта «внутренняя тихая жизнь» и составляет духовный смысл истории.[371]

«Внутренняя тихая жизнь» или согласно религиозным представлениям «тихая обитель Духа» и есть трансцендентный источник гармонического и бесконфликтного существования Иерархического Субъекта, чья история окончательно вошла в общее метаисторическое русло. Но для того, чтобы достичь такого идеального и благостного состояния экзистенции, восходящей к изначальной и трансцендентной «слабости», необходим учет сущностных сил, иррелевантных данному метаисторическому этапу и направленных на формирование положительного бытия, а также тех сил зла, идущих со стороны историцистской формы ничтожества, насильственно искажающих первоначальный проект сущего. Однако эти две противостоящие силы имеют один и тот же источник - внутренний мир самого Человека, силы добра и зла - суть силы одной и той же падшей свободы, свободы павшей в зависимость от своего антипода - необходимости. Следовательно человек должен найти в себе силы вновь овладеть своей «сакральной слабостью» способной его вывести к ценностям «тихой жизни», обрести свое былое само-обладание.

Во-вторых, при построении всеобъемлющей мировоззренческой схематики реального исторического процесса необходимо учитывать истинную суть тех крутых, революционных поворотов в метаисторических событиях, которые энергетически подпитывают перманентную экзистенциальную деструкцию во всех нишах человеческого бытия. Необходим фундаментальный онтолого-антропологический анализ тех «нововведений», которые на крутых виражах истории привносит в Идеальный Проект жизнь эмпирического историцистски ориентированного человечества. Лишь при целостном и субъектном подходе к отдельным этапам исторического процесса, могут быть обнажены факторы, деструктивно воздействующие на целостность расширяющейся экзистенции. Согласно субъектоцентристской историософеме эти деструктивные факторы связаны отнюдь не с изменениями в балансе сущностных сил консолидированного субъекта, а с наращиванием средств насилия, применяемых расконсолидированным субъектом по отношению ко всему тому, что еще связывает историю с метаисторией, с выпонением человеком своей вселенской миссии.

В-третьих, в конфликтологической модели исторически расширяющегося сущего должны учитываться «интересы» всех онтологических субъектов, как тех, которые все еще остаются на исторической площадке, так и тех, кто оказался оттесненным за ее пределы, преданным забвению, однако продолжающим существовать в качестве интенциональных субъектов в сфере Бессознательного. Историческая эпоха при явном лидерстве на мировой арене определенного человеческого типажа всегда есть некое онтологическое пространство, в котором присутствуют и все остальные персонажи всемирно-исторической экзистенциальной драмы либо актуально в качестве действующих поколений, либо интенционально в качестве поколений отыгравших свои исторические роли, либо потенциально в качестве поколений, которым еще предстоит появиться на Земле.

Современная объектоцентристски ориентированная конфликтология исходит из того, что конфликт может быть разрешен, если дает возможность приоритетному развертыванию наиновейшей, более прогрессивной онтологической форме. Все действующие онтологические субъекты, присутствующие в единой для них исторической эпохе сидят в одной и той же лодке, однако управлять ей должен самый прогрессирующий в своем историческом развитии субъект. Ситуация “путешественников в одной лодке”[372] в качестве конфликтной в свое время была смоделирована Ю.М.Гермейером и И.А.Вателем в Вычислительном центре академии наук СССР. Ее особенность состояла в том, что все участники этой конфликтной ситуации, имея разнообразные собственные интересы, были связаны еще и одним общим интересом, общей целью - доплыть до берега. Для того чтобы достичь этой общей цели, каждый из путешественников должен был часть своих ресурсов нужных им для достижения своих собственных целей выделить в «общий котел», иначе до берега им не добраться. Человечество давно уже уселось в один ковчег по имени Земля и плывет, как оно надеется к берегу название которому Райская Жизнь. И в этом ковчеге происходят события - совокупность которых и составляет содержание Всеобщей Истории. Однако вряд-ли эту историю можно назвать всеобщей, не является ли одна историей той прогрессирующей индивидуальности в интересах которой отчуждаются отнюдь не в «общий котел», ресурсы остальных действующих персонажей исторической драмы. Во-первых предстоит еще выяснить действительно ли человечество, доверившее руль своему «авангарду» сумеет пристать именно к вожделенному берегу. Во-вторых, если в случае благоприятного путешествия ковчег и пристанет к вожделенному берегу, то кто все-таки на него сойдет и кто будет сброшен с «парахода современности» как балласт с тонущего коралбя? Уже сейчас становится очевидным, что сойдет на этот вожделенный берег имя которому Апокалипсис - лишь владелец этого ковчега - Сатана, все остальные его пассажиры задолго до окончания этого странного путешествия прекратят свое существование по мере исчерпания их жизненных ресурсов. “Пороки и грех человечества, - писал С.Н.Булгаков, - принадлежат ему как целому; не может освободиться от греха ни один человек за свой собственный счет, пока коснеет во зле и неправде все человечество, и не может пасть один индивид, не вовлекая за собой в бездну и своих собратьев”.[373]

Занимаясь проблемами глобальных конфликтов и катастроф, необходимо исходить из более широкой конфликтологической версии, нежели та, которая ныне господствует как некая проекция дискредитировавшей себя позитивистской методологии. Рассмотрим некоторые ключевые понятия экзистенциальной конфликтологии с позиции субъектоцентристской мировоззренческой версии сущности исторической драмы.

Экзистенциальный конфликт — это многомерная деструкция человеческой метаистории, связанная с перманентным переносом статуса с внутреннего субъективного мира на внешний объективный мир, в связи с развертыванием изначальной экзистенциальной пустотности во все более объективированные, овнешненные и овремененные формы полноты человеческого существования. Предельную свою форму экзистенциальный конфликт обретает в ситуации, когда, иерархия сущностных сил оказывается перевернутой и их превращенные насильственные формы кумулируются отчужденным от субъекта объектом снизу вверх, в целях присвоения им в качестве онтологического псевдосубъекта статуса Абсолюта. В этой экстремальной метаисторической ситуации экзистенция окончательно противополагает себя трансценденции, что влечет за собой конец истории в форме вселенского Апокалипсиса. Спасти экзистенцию от самоуничтожения на пути абсолютного отчуждения от трансценденции может только чудо. Не случайно трансценденталия «чудо» выступает важнейшей в иерархии понятий православной апокалиптики. На всех этапах перманентного экзистенциального конфликта чудо, творимое трансценденцией, не дает возможность сущему превратиться в противо-сущее, гармонии окончательно быть вытесненной порядком, а Иному полностью овладеть Миром. Чудо спасения исходит от трансценденции, от Неиного в Сущем, присутствующего в нем даже в самые безнадежные мгновения истории. Преодоление экзистенциального конфликта возможно лишь возвращением человека к своим духовным первоистокам, возвращением к Богу, который согласно христианскому учению является не только Создателем, но и Спасителем. Бог призван спасти человека от себя самого и воскресение человека, его повторное рождение в Духе во многом зависит от того, желает ли сам человек быть спасенным своим внутренним духовным преображением или же он предпочитает поддасться последнему прельщению и стать князем мира сего саморастворением в универсуме средств потребления – в универсуме собственных квазиобъективаций. Сейчас в моду начинают входить такие понятия как “экзистенциальный коллапс”, “экзистенциальная усталость”, указывающие на усиление некрофильской тенденции в современной, перегруженной ложными и репрессивными объективациями, человеческом существовании. И лишь вера в чудо спасения свыше все еще вселяет надежду человеку отчужденному от своей собственной жизни, что тонкая ее нить, связывающая существование со Сверхсущим не оборвется под его тяжестью земных грехов.

Вселенский экзистенциальный конфликт имеет три основных модуса: ментальный, онтологический и семантический, в связи с чем можно говорить и о трех соответствующих им формах конфликта человеческого существования.

Ментальный конфликт - есть последовательная деструкция Менталитета, сферы субъективности, обусловленной объективацией изначальной «ментальной пустоты» в «ментальную квазиполноту» и возникновением целой иерархии ложных Я, псевдосубличностей. В связи с этим человеческую метаисторию можно интерпретировать еще и как перманентную ментальную катастрофу.