Глава 1. Пульс времени в комедии Аристофана «Облака»

Когда мы слышим имя «Сократ», обыкновенно мы испытываем уважение и почтение. Для нас Сократ ассоциируется с чашей цикуты, которую он мужественно выпил перед своими неправедными судьями, отстаивая собственную философскую позицию. Сократ в передаче Платона, его ученика, без сомнения, величайшая личность и поразительный, уникальный мыслитель. (Диалоги Платона «Апология Сократа» и «Критон»), Сократические диалоги и сократовский метод диалектики стали нарицательными понятиями, вошли в околонаучный и даже журналистский обиход.

В комедии Аристофана «Облака», напротив, философ Сократ – шарлатан, жулик, проныра, трус, обманщик и жадюга, наживающийся на простодушных учениках, которые оплачивают свое обучение в школе Сократа. Бессовестными софистическими речами Сократ совращает юношество, сбивает его с истинного пути, внушает молодежи неподобающие, а точнее безнравственные, принципы – одним словом, философия Сократа растлевает молодое поколение и приносит афинянам несомненное зло. Таков Сократ у Аристофана.

Этот образ вызывает у нас по меньшей мере удивление. Но почему, собственно говоря? Образ Сократа мы почерпнули у Платона и отчасти у Ксенофонта. Они преклонялись перед Сократом. Его смерть добавила величия в наш мифологический образ и окончательно возвела Сократа на пьедестал, на который мы взираем задрав голову и сняв шапки. В то время как Аристофан, современник Сократа, наблюдавший его воочию, почти как соседа по дому, совсем не обязан был поклоняться ему и испытывать к нему необыкновенный пиетет. Наоборот, он жестоко высмеял Сократа. Он смотрел на него как на равного, более того смешного, а подчас опасного персонажа, которого следовало разоблачить в театре, перед взорами его соплеменников‑афинян, ведь они, в числе других простодушных граждан, могли поверить лживой софистике Сократа и, чего доброго, отдали бы на выучку Сократу и его ученикам своих детей.

Комедия «Облака» – кладезь для историков и филологов, изучающих античную Грецию, потому что перед читателем (зрителем) предстают, пускай в свете карнавальной иронии и бурлеска, реальные человеческие отношения того самого далекого аристофановского времени; воспроизводятся реальные конфликты и бытовая жизнь афинян. Даже поэты и актеры живо и ярко пародируются Аристофаном, так что легко представить, что это были за поэты и актеры.

Комедии Аристофана – живое зеркало современности. Да, оно нередко уродливое и деформированное, кривое, как и полагается в комедии, но не настолько, чтобы не разглядеть живую человеческую жизнь. Остроумие и пародийность Аристофана иногда еще сильнее высвечивает современность.

Живой пульс современности бьется в его комедии «Облака». Посмотрим более пристально на эту комедию. Что же за особенную современность, присущую только афинянам времен Аристофана (V в. до н. э.), мы можем оттуда почерпнуть?

В Прологе комедии старик Стрепсиад горюет по поводу жестоких проблем своего времени. Идет Пелопонесская война, и потому он не может даже высечь своих нерадивых слуг. Казалось бы, как война может быть связана с кнутом для слуг Стрепсиада? Война шла со Спартой. Аристофан был яростным противником войны и тупых политиков, одержимых агрессивными милитаристскими идеями, в частности стрелы его поэтического комедийного таланта были направлены против Клеона, преемника Перикла и главы радикальной партии в Афинах.

В комедии «Всадники» Аристофан беспощадно высмеял Клеона, выведя его на сцену в образе раба старика Демоса (афинского народа). Дряхлый и выживший из ума Демос (афинский народ) сделал хозяином в доме своего фаворита Кожевника (Клеона). (Клеон держал кожевенную мастерскую, а его отец по профессии был кожевником.) Остальные рабы, в которых афинские зрители со смехом узнавали других известных политиков Афин – полководцев Демосфена и Никия,[1]– изнемогают под пятой Клеона и решают устранить его с помощью смелой, оригинальной выдумки: они намереваются выкрасть у Кожевника оракулы, которыми тот морочит голову старику Демосу. Аристофан издевался здесь над многочисленными оракулами, сулившими Клеону победу в Пелопонесской войне.

Какое отношение, снова зададимся вопросом, всё это имеет к слугам Стрепсиада? Оказывается, афиняне, владельцы слуг, пока шла война, страшно боялись, как бы их слуги не сбежали к врагам, спартанцам, или, что, может быть, еще хуже, не оклеветали своих господ ложными доносами. Стало быть, поневоле хозяевам приходилось быть милостивыми к слугам.

Старик Стрепсиад – должник, многократный должник. Он задолжал так много и стольким людям, что его мучает бессонница, когда он думает о приближении сроков выплаты долгов. Притом, пока он откладывает выплату долгов, его долги растут с каждым днем, делаясь все более угрожающими. Так, комическая завязка комедии «Облака», бесспорно, отражает реальные, отнюдь не комические, проблемы среднего гражданина Афин.

Стрепсиад – земледелец (а Аристофан по большей части сочувствовал крестьянам и в своих комедиях был идеологом крестьянских настроений и чаяний), однако он женился на афинянке, которая родила ему сына. И этот сын теперь помешался на лошадях, конских ристаниях, то есть тех самых ненавистных Стрепсиаду аристократических занятиях, чуждых его душе земледельца. Кони слишком дороги. Вот почему Стрепсиад с легкой руки сына Фидиппида оказался «в долгах, как в шелках». Он рвет на себе волосы, что женился, что променял свое благополучное крестьянское житье‑бытье на мнимую роскошь афинских аристократов.

Стрепсиад

Беда мне: не могу уснуть. Грызут меня

Корма, овсы, расходы и долги мои.

Всему виною сын мой. Закрутив вихор,

В седле гарцует, скачет, правит парою,

Во сне конями бредит. Я же мру живьем.

Бегут, спешат за месяцами месяцы, И долг растет. (…)

Отца вконец заездил! Ощипал кругом!

Кому ж еще я должен, кроме Пасия?

"Три мины за седло и хлыст Аминию".

Фидиппид (так же)

Проезди и в конюшню пригони коня!

Стрепсиад

Меня из дома скоро вовсе выгонишь!

И тяжбу проиграю, и лихва меня

Сживет со света. (…)

Ох, ох!

Пускай бы удавилась сваха подлая,

На матери твоей меня женившая.

Чудесной, тихой жил я жизнью сельскою,

В уюте, и в навозе, и в безделии,

Средь пчел, вина, оливок и овечьих стад.

Тут в жены взял племянницу Мегаклову,

Родню Кесиры, городскую, важную,

Капризную, надутую, манерную.

Женился, спать пошел с ней, от меня землей

Несло и сеном, стойлом и достатками.

От барышни помадой, поцелуями,

И Афродитой пахло, и расходами.

Несмотря на комичность речи Стрепсиада, Аристофан ставит глубокую проблему, касающуюся разлада между идеалами земледельца и пустой и бессмысленной жизнью афинского аристократа. Опять‑таки мы, нынешние читатели комедии, удалившиеся на много веков вперед от современников Аристофана, можем, благодаря таланту Аристофана, представить образ жизни афинской аристократии: как конкретно она прожигала жизнь. Аристофан и в языке, ярком, метафоричном, образном, дает нашему воображению возможность прикоснуться к его времени. В рассуждении Стрепсиада об имени сына комически обыграны греческие корни: Каллипид, Харипп, Ксантипп – все эти имена во второй части содержат корень «иппос» («конь»). Между тем как глагол «фидо» означает «беречь». Следовательно, имя сына – комический компромисс между женой и мужем, между идеалами аристократии, для которой самое главное в жизни – конный спорт, и идеалами зажиточного крестьянина, которому важнее всего сберечь нажитые деньги. Фидиппид одной стороной своего имени обращен к отцу с его желанием сохранить доходы, а другой – к матери, увлеченной, так же как и сын, лошадьми и тратами на их содержание.

Стрепсиад

Позднее сын вот этот родился у нас,

Ох, у меня и у любезной женушки.

Так начались раздоры из‑за имени.

Жене хотелось конно‑ипподромное

Придумать имя: Каллипид, Харипп, Ксантипп.

Я ж Фидонидом звать хотел, в честь дедушки.

Так спорили мы долго; согласясь потом,

Совместно Фидиппидом сына назвали.

Ласкала мать мальчишку и баюкала:

Вот вырастешь и на четверке, в пурпуре,

Поедешь в город, как Мегакл, твой дяденька.

Я ж говорил: вот вырастешь, и коз в горах

Пасти пойдешь, как твой отец, кожух надев.

Но слов моих сыночек не послушался,

В мой дом занес он лихорадку конскую.

Стрепсиад решает отправить сына в обучение к Сократу. Он слышал, что в «мыслильне» успешно обучают Кривде. Другими словами, ученики Сократа настолько извращают Правду, что во время любой тяжбы, в любом суде, куда Стрепсиада привлекут разгневанные заимодавцы, которым он откажется платить по долгам, ученик Сократа так построит свою защиту, так перевернет самую простую мысль, что выиграет тяжбу, тем самым сохранив деньги Стрепсиада.

Но поначалу Стрепсиад рискует сам податься в мыслильню к Сократу. Увы, его старческий маразм делает из него негодного ученика. Аристофан обыгрывает возвышенные тирады Сократа, наталкивающиеся на сниженные и вульгарные представления Стрепсиада. Их диалог – диалог двух глухих, один из которых к тому же ничего не ведает, кроме жратвы, газов в собственной утробе. И все псевдофилософские, пародийно высмеянные Аристофаном взгляды софиста Сократа Стрепсиад сводит к материально‑телесному низу и вульгарным пищеварительным отправлениям собственного тела. Таким образом, Аристофан снижает, а после и вовсе сводит на нет всю ценность софистики Сократа. Между тем его сократический метод – метод вопросов, на которые даются утвердительные ответы, в результате чего человек соглашается с тем, что поначалу отвергал, тоже талантливо и остроумно пародируется Аристофаном.

Стрепсиад попадает в мыслильню Сократа. Его ученики занимаются абсурдными вещами. Одни кучей ползают по земле (исследуют глубины Тартара – подземного царства, как поясняет Стрепсиаду один из учеников Сократа). Стрепсиад решает, будто они ищут, где растет чеснок. Другой в небо «поднял задницу». – «Считает звезды собственными средствами», согласно объяснению ученика Сократа. В мыслильне Стрепсиад находит диковинные предметы, обозначающие астрономию, геометрию и прочее.

Любопытно, что у Сократа не было платной школы. Сократ не обучал судебному красноречию, не занимался грамматикой, геометрией и естествознанием. Всё это Аристофан приписал ему в целях созданиях обобщенного художественного образа. В лице Сократа он уничтожал софистику и ученых шарлатанов, расплодившихся в Афинах.

Тем не менее у Сократа на самом деле были ученики. В платоновском диалоге «Теаг» Сократ рассказывает о своем демоне, нашептывающем ему нечто сокровенное о его жизни и жизни тех, с кем Сократ входит в соприкосновение. Речь идет, в том числе, и об учениках Сократа и об успехах его обучения. Сократ говорит Теагу: «Это все я тебе рассказал к тому, что от силы этого моего демона зависит и все касательно сообщества людей, вступающих со мною в сношения. Ибо многим она противится, и такие не могут получить никакой пользы от занятий со мною, как и мне не способно с ними заниматься, а многим, хотя быть со мною не препятствует эта сила, но пользы они от этого не получают никакой. А кому в общении со мною помогает демоническая сила, – это те, кого и ты знаешь, – те, что сейчас же оказывают быстрые успехи».

В комедии Аристофана Стрепсиад не сделался любимым учеником Сократа, в то время как его сын Фидиппид весьма преуспел на этом поприще.

Сократ появляется в комедии лежа в гамаке, между небом и землей, ближе к небу. Он размышляет о вечном: «Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил». Аристофан сразу производит Сократа в безбожники. Первое, что он делает в разговоре со Стрепсиадом, низвергает Зевса с Олимпа, предлагая Стрепсиаду поверить в «новомодных» богов – в Облака. Эти боги, оказывается, питают всех шарлатанов, каких Аристофан объединяет под одним знаменем в речи Сократа. К ним же он относит и бездарных трагических и дифирамбических поэтов, современников Аристофана (к их числу принадлежал в особенности Еврипид, беспощадно высмеиваемый Аристофаном во всех комедиях) с их напыщенным метафорическим языком. Аристофан зло пародирует этот бессмысленный поэтический язык:

Сократ

Что ж, а раньше не знал ты, что боги они?

Как богов их не чтил и не славил?

Стрепсиад

Видит Зевс, и не думал. Считал их росой,

и туманом, и слякотью мокрой.

Сократ

Видит Зевс, ошибался ты. Знай же теперь: это вот кто питает ученых,

И врачей, и гадателей, франтов в кудрях, с перстеньками на крашеных пальцах,

Голосистых искусников в скучных хорах, описателей высей надзвездных,

Вот кто кормит бездельников праздных, а те прославляют их в выспренних песнях.

Стрепсиад

Вот зачем воспевают они облака, буревые, несущие грозы,

"Стоголового смерча летучую прядь", "завывание вихрей ревущих",

И еще "кривокогтых кочующих птиц заблудившиеся караваны",

И еще "облаков волокнистых росу", а за это питаются сами

Камбалою копченой, "прозрачной, как сон", и жарким "из дроздов сладкогласных".

Согласно Сократу, эти богини Облака принимают облик всякого, кому они собираются подражать: распутному гуляке они предстанут в образе блудливого кентавра; грабителю народной казны Симону – в виде хищного волка, разбойника; трусливому толстяку Клеониму, потерявшему щит, – в облике пугливых оленей. В образе женщин с длинными носами они явились перед Стрептиадом потому, что перед этим повстречали Клисфена, как видно развратника и любителя женщин. Аристофан блестяще выводит вереницу своих современников афинян, используя метафору облаков, принимающих любое обличье.

С помощью сократического диалогического метода Сократ доказывает Стрепсиаду, что Зевса не существует, а есть только Облака (иначе сказать, любую, самую абсурдную идею софист может обосновать и доказать, по мнению Аристофана). Наглядность доказательств Сократа выражается в близкой Стрепсиаду «утробной» образности, снижающей и высмеивающей философию самого Сократа, так же как и преимущества его сократического метода:

Сократ (показывая на Облака)

(…)

Что, видал ты хоть раз, чтоб без помощи туч Зевс устраивал дождь? Отвечай мне!

А ведь мог бы он, кажется, хлынуть дождем из безоблачной ясной лазури.

Стрепсиад

Аполлон мне свидетель, отличная речь! Ты меня убедил. Соглашаюсь.

А ведь раньше, и верно, я думал, что Зевс сквозь небесное мочится сито.

Но теперь объясни мне, кто ж делает гром?

Я всегда замираю от грома.

Сократ

Вот они громыхают, вращаясь.

Стрепсиад

Но как? Объясни мне, скажи мне, волшебник!

Сократ

До краев, до отказа наполнясь водой, и от тяжести книзу провиснув,

И набухнув дождем, друг на друга они набегают и давят друг друга.

И взрываются с треском, как бычий пузырь, и гремят перекатами грома.

Стрепсиад

Кто ж навстречу друг другу их гонит, скажи?

Ну не Зевс ли, колеблющий тучи?

Сократ

Да нимало, ни Зевс. Это – Вихрь.

Стрепсиад

Ну и ну! Значит, Вихрь! Я и ведать не ведал,

Что в отставке уж Зевс и на месте его нынче Вихрь управляет вселенной.

Только все ж ничего ты еще не сказал о грозе и громов грохотанье.

Сократ

Ты ведь слышал. Набухнув водой дождевой, облака друг на друга стремятся.

И, как сказано, лопнув, что полный пузырь, громыхают и гулко грохочут.

Стрепсиад

Кто поверит тебе?

Сократ

Это я объясню на примере тебя самого же.

До отвала наевшись похлебки мясной на гулянии панафинейском,

Ты не чувствовал шума и гуда в кишках и урчанья в набитом желудке?

Стрепсиад

Аполлон мне свидетель, ужасный отвар. Все внутри баламутится сразу,

И гудит, словно гром, и ужасно урчит, и шумит, и свистит, и клокочет.

Для начала легонько, вот этак: бурр‑бурр, а потом уж погромче: бурр‑бурр‑бурр.

Тут нельзя удержаться, до ветра бегу, а в утробе как гром: бурр‑бурр‑бурр‑бурр.

Сократ

Ну прикинь, если столько грозы и громов в животишке твоем, так подумай,

Как чудовищно воздух безмерно большой и бурчит, и гремит, и грохочет.

Стрепсиад

Все понятно теперь, так от ветра, от туч говорят у нас: ходим до ветра.

Идейной кульминацией аттической комедии являлся агон. В нем состязались и спорили два действующих лица. В первой части, как правило, боролась сторона, которая должна была быть побеждена в состязании, во второй части агона роль отводилась победителю. В «Облаках» состязаются Правда и Кривда. Их выносят на глазах у зрителя в корзинах, как боевых петухов. Аристофан часто овеществляет метафору. Сын Стрепсиада Фидиппид должен решить, кто в этом агоне победит и кому отдать предпочтение, чтобы затем пройти курс обучения у Правды или Кривды. По законам комедии, естественно, побеждает Кривда.

Фидиппид проходит обучение в мыслильне Сократа. Он делается тощим, высохшим и бледным, но зато полностью избавляется от своей страсти к лошадям. Взамен он становится крючкотвором, краснобаем и лицемером. Вместо того чтобы, по замыслу отца, защитить его от заимодавцев, сын лупит отца и доказывает тому, что поступает справедливо.

Повздорили они из‑за поэзии. Стрепсиад настаивал, что Эсхил – великий трагический поэт, а сын утверждал, будто его затмил Еврипид, Эсхил же – болтун и создатель «нескладицы и вздора». Фидиппид цитирует Еврипида с его новейшей трагедией, где говорится «о брате с родной сестрой, избави бог, бесстыдно переспавшем» (речь идет о трагедии «Эол»). Трудно сказать, насколько реально мог произойти в Афинах такой эстетический спор между отцом и сыном. Во всяком случае, скорее всего, свободные афиняне были чутки к поэзии и драматическому искусству, и этот эпизод, наверное, тоже чутко улавливает пульс современности. А Аристофан‑комедиограф здесь выступает для нас как врач, нащупавший пульс своего времени.

Блестящая сцена в комедии Аристофана – свободная импровизация на тему сократического метода. Поэт использует метод Сократа, чтобы доказать свою мысль о пагубности софистического воспитания, о тлетворном духе шарлатанов‑философов, когда в результате их обучения сын идет против отца, разрушая тысячелетние нравственные ценности, уничтожая идеалы афинского полиса, дорогие сердцу Аристофана. Итак, почему сын справедливо бьет отца? (Кончает он свои рассуждения тем, что обещает поколотить и мать.)

Фидиппид

И вот о чем тебя спрошу: меня дитятей бил ты?

Стрепсиад

Да, бил, но по любви, добра тебе желая.

Фидиппид Что же,

А я добра тебе желать не вправе, точно так же

И бить тебя, когда битье – любви чистейшей признак?

И почему твоя спина свободна от побоев,

Моя же – нет? Ведь родились свободными мы оба?

Ревут ребята, а отец реветь не должен? Так ли?

Ты возразишь, что лишь с детьми так поступать пристало.

Тебе отвечу я: "Ну, что ж, старик – вдвойне ребенок".

Заслуживают старики двойного наказанья,

Ведь непростительны совсем у пожилых ошибки.

Стрепсиад

Но нет обычая нигде, чтоб сын отца дубасил.

Фидиппид

А кто обычай старый ввел, тот не был человеком,

Как ты да я? Не убедил речами наших дедов?

Так почему же мне нельзя ввести обычай новый,

Чтоб дети возвращать могли родителям побои?

А порку, что досталась нам, до нового закона

Забудем лучше и простим за давностию срока.

Возьмите с петухов пример и тварей, им подобных,

Ведь бьют родителей у них, а чем они отличны

От нас? Одним, пожалуй, тем, что жалоб в суд не пишут. (…)

Стрепсиад (к зрителям)

Боюсь, ровесники мои, что говорит он дельно.

Должны мы в этом уступить, как видно, молодежи.

И поделом: кто был не прав, пусть на себя пеняет.

В эксоде (финале) комедии несчастному Стрепсиаду ничего не остается как поджечь мыслильню Сократа. Он пожинает плоды воспитания, которого сам же возжелал. Так Аристофан идейно, средствами блестящей комедии разгромил софистов и Сократа, отстаивая свои идеалы. Он считал комедию «Облака» лучшей своей комедией.

Между тем современники Аристофана ее совсем не оценили. Она была поставлена на Великих Дионисиях 423 года до н. э. и в состязании комических поэтов заняла только третье место (из трех – последнее). Это было равносильно поражению. Почему современники не оценили эту комедию Аристофана, как должно? То ли потому, что она была слишком эстетична, слишком элитарна и возвышенна для них, то ли они не приняли тот образ Сократа, который Аристофан вывел на подмостки сцены. Кто знает? История об этом умалчивает. Ну а те далекие века подернулись для нас дымкой времен, и мы, увы, так достоверно и не узнаем причин неудовольствия современников Аристофана. Быть может, он слишком напряженно искал и находил пульс времени, так что современники не захотели его слушать как врача и целителя их душ. А пророком времени оказался Сократ, затмив собою славу Аристофана.