На ранних стадиях развития общества, когда люди жили еще не классовым, ародовым строем, произведения, подобные тем, которые мы привыкли называть художественными, еще не были таковыми. В них специфически художественное содержание находилось в нерасчлененном единстве с другими сторонами первобытного общественного сознания — с магией, мифологией, моралью, полуфантастическими преданиями из истории отдельных родов и племен, первоначальными полуфантастическими географическими представлениями. Такое нерас-
члененное единство этих сторон, существовавшее на ранней ступени исторической жизни народов, получило в науке название «синкретизма» первобытного общественного сознания. Первобытное творчество было синкретическим в своем содержании (rp. synkreto — сращиваю, сливаю).
Основным предметом первобытного синкретического сознания и выражавшего его творчества, особенно на самой ранней ступени развития общества, когда оно жило только охотой и собиранием плодов, была природа, прежде всего жизнь животных и растений, а также проявления различных стихий природы.
|
|
Характерной чертой этого сознания и творчества была их образность. Тогда люди еще не умели создавать отвлеченные понятия, абстрагировать в явлениях жизни общее от индивидуального. Они представляли себе целый род явлений в виде особенно сильного и яркого индивидуального его воплощения. Например, они мыслили о медведях вообще, о тиграх или бизонах вообще, но представляли себе каждый звериный род в виде одного, наиболее крупного и сильного зверя, как бы их вожака. Особенно высокую гору или полноводную реку они представляли себе прародительницей, матерью всех гор или рек и т. п. Но это не был просто самый сильный и большой зверь из тех, каких первобытные люди встречали в реальной жизни, или самая высокая гора из всех, виденных ими в действительности. Находясь в полной зависимости от природы, люди преувеличивали силу, размеры, значительность ее явлений в своем воображении, они бессознательно типизировали явления природы.
Такие обобщенно-преувеличенные представления первобытных людей и выражающие их образы первобытного творчества отличались вместе с тем той или иной степенью фантастичности. Характерной чертой первобытного мышления был антропоморфизм (гр. anthropos — человек, morphe — вид, форма). Люди осознавали жизнь природы по сходству со своей, человеческой жизнью. Им казалось, что животные, растения, стихии природы обладают таким же уровнем сознательности, как и люди, что они тоже могут поступать с намерением и расчетом, размышлять и говорить. Они думали, что животные и растения могут сознательно помогать и покровительствовать людям или нарочно обманывать людей и вредить им, что гроза может намеренно убить человека, река — затопить его жилище, гора — бросить в него камень. Такое понимание жизни
|
|
природы усиливало у первобытных людей чувство зависимости от нее. Они и боялись сил природы, и преклонялись перед ними, и стремились получить их поддержку.
В те времена люди старались воздействовать на природу посредством заклинаний, или магии (гр. mageia — ворожба, колдовство). Магия была выражением веры, свойственной всем людям той эпохи, будто те или иные явления и события в природе и человеческой жизни можно вызвать путем подражания или нарочитого, искусственного воспроизведения их. Люди рисовали зверей, вырезали из камня или дерева их фигуры и думали, что этим вызовут их реальное появление, способствующее удачной охоте. Или, в тех же целях, они воспроизводили жизнь зверей с помощью телодвижений — надевали на себя шкуры и головы уже убитых животных и изображали пасущееся стадо, в уверенности, что это будет способствовать их встрече с настоящим стадом в лесах и степях.
Вместе с тем изображение зверей в рисунках, статуях, телодвижениях имело для первобытных людей и другое значение. Оно было выражением их тотемизма (индейск. totem — его род). Это свойственное всем людям тех времен убеждение, будто каждый их род (первобытная большая семья, состоящая из людей ряда поколений) ведет свое происхождение от какого-то определенного вида животных (или растений, или даже неорганических предметов, будто представитель такого вида животных является родичем, покровителем, другом (тотемом) всех членов этого рода. И люди изображали своих тотемов, выражая этим их почитание, свою преданность им. Своих тотемов они старались не убивать на охоте.
С развитием речи на этой же почве у первобытных людей возникают древнейшие «животные» сказки. Образы этих сказок особенно отчетливо выражали свойства первобытного фантастического мышления. Они создавались на основе олицетворения животных, наделения их человеческими способностями мыслить, чувствовать, говорить, вместе с тем на основе гиперболы (гр. hyper — сверх и bole — метание, бросок) — преувеличения размеров животных, присвоения им сверхъестественных знаний и способностей.
Значит, еще в глубокой древности, на стадии охотничьего производства, которая продолжалась сотни тысяч лет, люди постепенно учились создавать словесные и пантомимические (гр. pantos — весь, всякий, mimos — подражание), графические (гр. grapho — пишу, черчу) и скульп-
турные (лат. sculpere — высекать) изображения жизни. Все это требовало от людей какого-то «мастерства» (искусства — в первом, самом широком значении этого слова); все это в какой-то мере могло быть «творчеством по законам красоты» (искусства — во втором, более узком значении); но это было еще не «художественным творчеством» (искусством — в еще более узком, специфическом значении слова), а лишь проявлением ранней ступени синкретического сознания первобытного общества. Однако впоследствии на основе такого древнейшего синкретического творчества стали развиваться различные виды искусства в собственном смысле слова, прежде всего изобразительные — художественная живопись и скульптура, сценическая пантомима, художественная эпическая словесность.
Переход людей от охотничьего производства к скотоводству и земледелию был началом новой, более высокой стадии развития первобытного, доклассового общества, продолжавшейся десятки тысяч лет. Необходимость заботиться о разведении и выпасе животных, о посеве, вызревании и жатве полезных растений расширила и углубила взгляды людей на природу. Они стали лучше сознавать регулярную смену времен года, весеннее оживление и осеннее увядание растительности, весенний приплод скота, связь этих процессов с движениями солнца и луны, выпадением дождей, полноводием и обмелением реки и ручьев и т. п. Отсюда и возникали первоначальные астрономическое и агрономическое обобщения жизни.
|
|
Такие обобщения тоже основывались на своеобразной типизации и олицетворении явлений природы. Солнце и луна, времена года, весенние дожди, оживляющие растения, летние засухи, губящие их, сама растительность, цветущая весной и плодоносящая осенью, осознавались людьми как живые существа, а затем как воплощение высших, могучих сил, «богов» различных сфер природы. И закономерные связи явлений природы осознавались тогда людьми как личные отношения этих высших существ. Отсюда возник, например, миф о Дионисе у древних греков и подобные ему у других народов. По этому мифу бога Диониса (олицетворение полезных растений) сначала оживляет его отец, бог Зевс (олицетворение грозы, орошающей землю дождем), а затем убивают и растерзывают на части полубоги, титаны (олицетворение земных сил природы, противостоящих силам небесным), с тем чтобы через некоторое время Зевс собрал останки Диониса и
вновь оживил его, а титаны снова разъяли на куски его тело. Годовой круговорот жизни растительности в самых общих его чертах отразился здесь очень верно, но в фантастическом понимании.
Вместе с тем в первобытном обществе постепенно усложнялась и его внутренняя организация. Первобытные роды, разрастаясь, стали постепенно объединяться в более крупные коллективы — племена, которые вели между собой войны за лучшие места для охоты (позднее — для выпаса скота, земледелия), а нередко и просто из-за враждебности к чужому племени и стремления захватить его имущество и взять пленных. Из вожаков отдельных, более сильных родов выделялись военные вожди целых племен, сначала выборные, а позднее присвоившие себе постоянную власть, руководящие всей жизнью племени и берущие себе большую часть его военной добычи. Позднее эта племенная военная аристократия, стремясь упрочить свою власть, стала вести свое происхождение уже не от родовых тотемов, а от богов природы, выдавая себя за потомков, внуков, сыновей того или иного бога или богини, которые будто бы помогали им на войне.
|
|
На новой ступени развития первобытного общества изменялась и его магия. Теперь люди заклинали в основном не удачу своей охоты, а приход весны и обильное плодоношение своих стад, полей и садов или удачу своей войны, своих набегов на соседние племена. Развились и самые формы магических обрядов. Древнейшие животные пантомимы перед большими охотами сменились весенними хороводами перед началом сева и выгона стад и военными «играми» перед походами.
Обрядовый хоровод — это коллективная пляска, сопровождаемая пением всех ее участников, могущая включать в себя также пантомимические движения или даже целые сцены. Это была очень важная форма первобытного творчества, которая имела синкретическое содержание, не была еще искусством в собственном смысле слова, но которая заключала в себе зачатки всех основых экспрессивных видов искусства — художественного танца («хореографии»), музыки, словесной лирики. В хороводе люди впервые овладевали такой важной эстетической стороной духовной культуры, как ритмическая речь. Отсю-да ведут свое происхождение и драматургия, и стихотворная эпическая словесность. Развитие и последующее разделение этих видов искусства в значительной мере определялись развитием ритмической речи.
Совершая магические песни-пляски, заклинающие урожаи или военную победу, люди не просто обращались к богам природы и побуждали их к желаемым действиям, но и стремились для этого изобразить эти действия своими словами и движениями. Поэтому в обрядовой песне, первоначально всецело хоровой, в дальнейшем выделилась ее начальная часть — запев, повествующий о желаемых событиях. Пел его один певец, руководитель хора, по-древнегречески «корифей» (гр. koryphe — вершина, глава), а хор отвечал на это припевом, выражавшим эмоциональный отклик всего пляшущего коллектива на изображаемое в запеве событие.
Драма (драматургия) — соединение пантомимического действия и эмоциональной речи действующих лиц — возникла тогда, когда корифей стал не только повествовать о желаемом событии, но и разыгрывать его в лицах перед хором, отвечающим на это припевами. Особенную значительность хорео-драматургические обряды получили у древнегреческих племен. В Афинах корифей весеннего обрядового хоровода разыгрывал миф о неизбежных, «роковых» гибели и воскресении Диониса, изображая его в виде козла (особенно плодовитого животного), надев на себя, как и весь хор, козлиную шкуру. Поэтому такое обрядовое представление получило название «трагедии» (гр. tragos — козел, ode — песня).
Самостоятельное песенное повествование (стихотворный эпос) возникло, видимо, в основном в воинском обрядовом хороводе. В нем развивался повествовательный запев корифея, заклинающий предстоящую победу посредством изображения предшествующих побед племени под руководством его прославленных вождей. Запевы корифеев постепенно становились все более развернутыми, подробными и, наконец, превращались в торжественные героические сольные (лат. solus — один, единственный) повествовательные песни, которые можно было исполнять отдельно, вне хора, без сопровождения припевом.
Такое исполнение осуществляли уже не корифеи обрядового хоровода, а певцы другого склада, певцы-сказители (у греков — аэды), каким был, видимо, в Киевской Руси «вещий Боян», упомянутый в «Слове о полку Игореве». Такие певцы-сказители развивали образность эпической песни, создавая при этом все более законченные типы воинов-богатырей, наделяя их в своем изображении исключительной силой и храбростью и нередко видя источник
этой силы в помощи тотемов и богов. А затем среди певцов-сказителей появились и такие, которые соединяли, «спевали» несколько песен, связанных единством главного героя и единством события в одно большое произведение. Так возникали «монументальные» эпические песни, получившие у древних греков название «эпопей». Их создателей греки называли «рапсодами» (гр. rhapto — сшиваю и ode — песня). Выдающимся рапсодом, вероятно, и был в Древней Греции Гомер, которому приписывается авторство великих песенных эпопей «Илиады» и «Одиссеи», позднее, в VI в. до н. э., переработанных в литературные произведения — поэмы (гр. poieo — творю, создаю).
Повествовательное изображение жизни развивалось у народов тех эпох также ивпрозе — в мифологических и тотемических сказках, в воинских сказаниях.
Из хоровой, обрядовой песни возникла постепенно и лирическая поэзия. Если запев корифея становился все более повествованием о событиях, то припевы хора — выражением коллективных переживаний. Припевы получали при этом все большую словесно-эмоциональную и интонационно-ритмическую завершенность: каждый припев превращался в законченную «закругленную» строфу (гр. strophe — круг, оборот).
Такие ритмические строфы можно было петь отдельно от хора и наполнять их новым, не обрядовым содержанием, соответственно изменяя их форму. Так возникли трудовые песни, исполняемые родовыми коллективами во время общих работ — земледельческих или домашних, бытовых. Так возникли воинские песни, исполняемые отрядами при передвижениях — «маршах». Позднее на основе хоровой песни была создана и сольная лирическая песня, в основном бытовая, в частности любовная. Еще позднее, уже в классовом обществе, с возникновением письменности словесная сторона песни отделилась от мотива; будучи записанной, она превратилась в литературную лирику.
Подобным же путем развивалась и музыка как особый вид искусства. Основу музыки составляет мелодия (гр. melos — песня, напев) — законченная последователь-нось тонов разной высоты, выражающая эмоцию. Первоначально люди научились строить мелодии в хоровой обрядовой песне. Когда эпические и лирические песни выделились из хора, их исполнение сопровождали игрой на музыкальных инструментах — струнных или духовых, которая имела вспомогательное значение аккомпанемента (фр. accompagner — сопровождать, вторить). В дальней-
шем, особенно в исполнении лирических песен, более разнообразных по мелодии и ритму, мелодия перешла из песни в инструментальное исполнение, Так возникла собственно инструментальная музыка, сначала очень простая, а затем постепенно все усложняющаяся в своем содержании и формах.
Так же развивалось и искусство танца. Как творчество, выражающее коллективные переживания, танец возник в обрядовом хороводе и постепенно получил в нем законченную ритмичность. В дальнейшем он отделился от хоровой песни, приобрел самостоятельное значение, развил в себе также сольные формы исполнения и, соединившись с музыкальным аккомпанементом, превратился в самостоятельный вид художественного творчества — хореографию.
Итак, все виды искусства зародились еще в первобытном народном творчестве, синкретическом по своему идейному содержанию и не являвшемся еще художественным творчеством в собственном смысле слова.
Общие особенности этого синкретического творчества заключались прежде всего в том, что оно типизировало явления жизни на основе их олицетворения и гиперболизации. Так, первобытные люди воображали себе своего тотема, например волка, в виде такого крупного, сильного, быстрого, да к тому же еще мудрого и могущественного зверя, каким не мог быть ни один реальный волк. Таким они и изображали его в своих мифах. Они воображали себе всю цветущую весной в их полях и садах растительность в виде прекрасного юноши Диониса, оживленного его отцом, Зевсом, и изображали его таким в своих хорео-драматургических обрядах. Они воображали своих племенных вождей, героев победоносных битв, в виде могучих воинов, способных в одиночку, с помощью своих покровителей, тотемов и богов, побеждать целые вражеские рати. Такими эти вожди не могли быть в реальной жизни, но такими они изображали их в своих героических песнях и сказаниях.
Типизация животных (тотемов), богов природы, племенных вождей не была, следовательно, в синкретическом творчестве индивидуальным творческим актом отдельного сказочника, или корифея обрядового хора, или певца-сказителя. Типизация выражала тогда общие фантастические представления о жизни, свойственные всему роду или племени, существовавшие в сознании всех его членов в их повседневной, практической деятельности
и тесно с ней связанные. Представления эти выражали общий уровень знаний о жизни, который закономерно возникал на той стадии общественного развития и для которого вообще было характерно фантастическое преломление реальных процессов и отношений действительности в сознании всего родового и племенного коллектива.
Вследствие этого первобытные люди относились с полным и наивным доверием ко всему тому, что изображалось в их мифах, хоровых песнях, представлениях, эпопеях. Они принимали образы этих произведений, основанные на фантастике, олицетворениях и гиперболах, за реальную действительность, за то, что было и есть на самом деле. У них еще не было сознания творческой условности изображения. Они еще не имели понятия о нарочитости художественного вымысла. Поэтому их синкретическое творчество и не было еще искусством как таковым.
Даже такие выдающиеся произведения древнегреческого народного эпоса, как «Илиада» и «Одиссея», созданные в VIII в. до н. э., сравнительно незадолго до перехода греков от родового к классово-государственному, рабовладельческому строю, заключают в себе в основном черты синкретического творчества. В них дано гиперболическое изображение воинских подвигов племенных ахейских и троянских вождей, совершаемых ими с помощью богов, а затем изображение чудесных приключений одного из них, Одиссея, странствующего по неведомым ему морям и землям. В них изображены и олимпийские боги, помогающие героям в их войне и скитаниях, и нимфы, и морские чудовища, и даже царство мертвых. Все это выражало нерасчлененное единство исторических преданий древних греков, их географических представлений, мифологических верований, нравственных идеалов — весь тот фантастический уровень, на котором находилось тогда их общественное мировоззрение. И все это древние греки в эпоху создания своих эпопей воспринимали как верное воспроизведение того, что происходило в жизни на самом деле.
К. Маркс назвал эту эпоху «детством человеческого общества» и заметил, что тогда еще не началось «художественное производство как таковое» и что «почвой» искусства в ту эпоху была мифология, которая «преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения» и которая «исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы» (1, 736—737).