Несмотря на то, что с вашей дачей в Аркадии связано много воспоминаний детства, несколько лет назад она была продана

Продали мы ее с горя. Вокруг вырос богатый квартал, с особняками, волкодавами и бульдогами на золотых цепях. Аллеи забиты всякой дрянью, какими-то джипами и мерседесами. И рожи у их хозяев соответствующие. На это ведь смотреть невозможно. Мы не привыкли к такой обстановке. Пришлось продать участок вместе с домом, хоть и было жалко. Даже кое-какую мебель там оставили...

Участок под дачу получил мой дед еще до войны, в тридцать седьмом году. Да и после войны там было хорошо, как в деревне. Козы и куры бродили по Тенистой улице до середины 60-х годов. Наша дача находилась в составе университетского кооператива, там обитала совершенно приличная, ученая и интеллигентная публика. Был сад с качелями и столиком, теннисным столом, а также уютный большой деревянный сортир в саду. В этот сортир мы складывали пустые бутылки, а потом их сдавали, нагрузив доверху детскую Юленькину коляску. И жили на эти деньги дальше. Все это производило довольно приятное впечатление, потому что рядом море, а город – не совсем. Если залезть на дерево или на крышу – можно было увидеть море. Там теперь все изменилось... В разные годы на даче жило много народу. Особенно в летнее время. В гостеприимстве никому не отказывали, клали штабелями в доме и в саду всех желающих. Если не помещались, то в саду ставили палатки. Да и сами приезжали на месяцок-другой из города...

В восьмидесятые годы мой отец, Олег Константинович, разделил дачу между своими детьми. В одной части дома жили Ксанка с Рудиком, а в другой – мы с Галкой и с нашими детьми. Мы всегда принимали гостей очень радушно, как могли. У Ксанки был очень симпатичный пес, Тобик. Он, по идее, охранял дом. И, выполняя свои собачьи функции, однажды задрал какую-то проходящую кошку. Мы все обожаем кошек и были страшно уязвлены. Но что было делать? И вся наша тогдашняя компания обратилась к Тобику с нотой протеста, которую отпечатали и повесили на его будке. Чтобы читал и стыдился. Все гости и друзья искали рифмы на «…обик». У каждой строки был свой автор. Вот что получилось:

«Тобик гнусный злоутробик, (П.О.Карышковский и Ксанка)

Мерзкий жлобик, кошкофобик (П.О.Карышковский)

Жри, что дали, жалкий снобик (Ксанка)

Мы тебя положим в гробик (это я)

Он тебе не гардеробик (Ксанка)

Там тебя сгноит микробик (Л.Я.Лурье)

Ведь микробик – аэробик (моя мать-химик)

Сделаем тебе соскобик (Джон)

Сверху сделаем сугробик (С.Мохненко)

Холмик вспашет хлеборобик» (это я).

Боюсь, что я уже забыл половину строчек. А жаль... К чему я все это начал говорить?

Вы упомянули, что ваша сестра Ксана была знакома с множеством интересных людей …

Это не то слово – их было так много, что большинство из них я и не очень помню. Кроме стабильных ее одесских друзей, которые остались и нашими семейными друзьями до сих пор. Это прежде всего Валя и Женя Голубовские, Феликс Кохрикт, Юра Михайлик, Лариса Сикорская и Витя Чечик, Стелла и Алеша Ивановы, Тамара Дремлюх и Адик Гурович, Костя Силин и Люда Флауменбаум. Увы, иных уж нет… Они бывали у нас едва ли не ежедневно. Валя Голубовская об этом написала в своей книжке «На краю родной Гипербореи». Очерк называется «В единственном дому». Название – строчка из стихотворения Юры Михайлика, как реакция на Ксанкину смерть. У нас вообще был очень открытый и гостеприимный дом.

В Ксанку я был с детства влюблен. Она была исключительно обаятельна, остроумна и блестяща. Веселая, очень приветливая, смешливая. И очень умеренно стервозная, что даже странно. Необычайно притягательна, к ней таскалась куча народу. Юра Михайлик написал об этом:

«Назад, во времена, когда она, грассируя,

кричит тебе: привет! распахивая дверь

и возникая в ней, – не то, чтобы красивая –

сияющая вся, как некому теперь.

Там за ее спиной слоистый дым нетающий,

лабораторный спирт, разведенный на треть,

странноприимный дом, прибежище, пристанище,

как некуда потом, как некуда и впредь.

Там, за ее спиной пророчащих и спорящих,

хохочущих в дыму, в единственном дому,

слетевшихся на свет полуночное сборище,

как больше никогда, как больше ни к кому»

Извини, не могу дальше, а то разрыдаюсь. Стихотворение давно и многократно опубликовано, но, перечитывая его каждый раз, я хочу плакать… В общем, в доме, на фоне Ксанки, я считался тупицей и тугодумом. Она все делала необычайно легко и играючи, а я тупо сидел, скрючившись над школьными учебниками. И тратил на это массу времени. Ксанка говорила маме: «Этот идиот, кажется, не понимает, что можно пойти в школу с неприготовленными уроками». И после этого мама стала даже подумывать, не отвести ли меня к врачу. И отвела бы, если бы нашла врача, который лечит от тупости. Но не нашла. Так я тупым и остался…

Когда Ксанка училась на французском отделении университета, я ей старался подражать. И делал вслед за ней ее задания. Это, кстати, мне помогло в изучении французского языка. У нее был сокурсник, Леня Королик, который получил заслуженную кличку Красавчик. Он, как выразилась моя бабушка, «однажды к нам пришел, да так и остался». Мы все очень подружились. Красавчик честно давал мне уроки французского. Охотно со мной возился. Более прекрасного преподавателя языка я не встречал. Он великолепно чувствовал французский. Красив, талантлив, остроумен. К тому же, великолепно пел французские песни. Шансоны исполнял так здорово, что какие-нибудь Ив Монтан или Шарль Азнавур должны были бы мыть ему полы в сортире.