Как вы учились в университете? Какие были оценки по тем дисциплинам, которые сейчас преподаете своим студентам?

По тем дисциплинам, в которых я достиг пика своей научно-педагогической карьеры и сейчас преподаю – по археологии, а также истории первобытного общества и этнографии, – у меня стояли трояки. По всему спектру марксистских социально-политических дисциплин наоборот, сплошные пятерки. Хотя на занятия не ходил в принципе. Добровольно посещал только лекции Карышковского и Завьяловой. С остальных стремился смыться под любым предлогом и даже без оного. Конспектов не вел. За все пять лет обучения у меня сохранилась общая тетрадь – одна для всех дисциплин. Да и то она заполнена лишь наполовину, причем в большинстве своем играми в балду, виселицу или слова – в них можно было безопасно играть на лекциях.

Преподаватели, естественно, требовали разные конспекты – то по научному коммунизму, то по истории партии, то еще по какому-нибудь подобному бреду. Самое противное – это конспект первоисточников. Но мне девочки их давали. А также я очень умело пользовался шпорами. Главное – отвечать бойко и уверенно. Меня выручала высокая техника речи. К тому же, зачастую я знал социально-политические предметы не хуже многих наших преподавателей. Редкая ограниченность и партийно-идеологическая зомбированность была присуща многим из них совершенно органично. Мне даже неохота дурно отзываться об этой публике – это смотрелось необычайно противно и скучно. Впрочем, многие из них давно лежат в могиле. Не могу сказать, что все они были ничтожествами. Скорее, несчастными людьми. Таков был способ их существования. Иначе им нельзя было бы выжить.

Эти люди, видимо, были куда более несчастными, чем это казалось со стороны. Несли они свою научно-коммунистическую херню довольно уверенно, с апломбом. Никак не скажешь, что они страдали от этого занятия. И все же, я помню один случай, который меня поразил. У нас был преподаватель научного коммунизма с французской фамилией Бельфор, не помню его имени и отчества. Вполне благообразный, доброжелательный и спокойный человек. Занятия со студентами проходили при полном взаимном равнодушии сторон к этому процессу.

В один прекрасный день доцент Бельфор пришел на работу, но, вместо того, чтобы идти в аудиторию, пошел в деканат и начал раздеваться. Снял пиджак, штаны, рубашку и остался в одном исподнем. Белого цвета. После чего уселся на стол методиста и стал грубо ругаться, выкрикивать проклятия вперемежку с антисоветскими лозунгами. Пафос его выступления сводился к самобичеванию: он проклинал свою собачью судьбу, презирал и ненавидел себя за то, что всю свою жизнь растратил на невероятную бредятину. И более так жить он категорически не желает. Ни за какие коврижки. Он вообще более жить не желает. Попытки его успокоить подручными средствами к успеху не привели. Вызвали какую-то карету, его увезли. И все. Кажется, он умер очень скоро в какой-то больнице. Как видишь, двоемыслие, а скорее, двоедушие – это очень серьезное заболевание, и от него запросто можно и сандалии отбросить. Разумеется, Бельфор был повышенно саморефлексивен, но, убежден, что многие кпсэшники сильно страдали. Я от них слышал много подобных разговоров. Уважения или сочувствия это не вызывало.

Что до нормальных преподавателей, то я уже назвал самых ярких личностей, которые блистали своими достоинствами в моих (и не только в моих) глазах. Но при этом на факультете было несколько человек, которые работали вполне квалифицированно и любили свое дело. Это доцент Анатолий Георгиевич Загинайло, читавший археологию и нумизматику, доцент Анатолий Диомидович Бачинский, превосходный архивист и специалист по истории Украины, доцент Анна Михайловна Шабанова, которая преподавала русскую историю. Очень прилично читал лекции доцент Семен Осипович Аппатов. У них тоже было чему поучиться. Если захотеть. Просто мне не всегда хотелось. Зачем, когда у меня были Карышковский с Завьяловой.

Аспирантуры были почти исключительно по марксистско-ленинским дисциплинам. Кстати, по статистике советского ВАКа, 98% всех исторических диссертаций тогда защищалось по специальности «история КПСС». Или «история СССР» советского периода. На всю остальную историю человечества оставалось около двух процентов.

Для зачисления в аспирантуру нужно было стать членом партии. Вступление в партию и написание соответствующей диссертации по историко-партийной тематике было единственным способом сделать научно-историческую карьеру в советское время. И я страдал, естественно. На прием в партию существовала квота. Особенно на интеллигенцию. Если ты не принят в партию, считай, что у тебя нет вида на жительство. Многие специально шли работать на завод, чтобы вступить в партию. Также можно было вступить в партию в армии. Люди из-за этого шли в армию. И тогда тебе обеспечена нормальная карьера, если захочешь ее делать. Так, мой друг Гена Тощев вступил в партию. Но его поступок, в результате, оказался ошибкой, потому что он относился к людям, которые не склонны вести партийный образ жизни. Следовательно, они ничего не могут получить от своего положения. Гелик только и думал, как бы что-нибудь раскопать. Поэтому своим партийным положением он никак не воспользовался. Только платил членские взносы и получал взъебки на партсобраниях, как неактивный член.

Кстати, ПэО мне настоятельно советовал вступить в партию. Хотя сам не вступал. Но говорил, что если я собираюсь стать историком, но не буду при этом членом партии, то всегда себя буду чувствовать «человеком с одним яйцом».

Археологом мне поначалу было неохота сразу становиться. Я ведь – мальчик домашний и ухоженный, мне поначалу не очень нравился этот образ жизни. Сидишь в грязной яме, копаешь... Потом лежишь в еще более грязной палатке. Что в этом хорошего? Вкус к этому мне лишь с возрастом пришел. Зато медиевистика очень пришлась по душе, тем более что заняться ею меня научил Петр Осипович. Дело в том, что Карышковского в свое время выгнали из Археологического музея за воровство, которое было на самом деле осуществлено его директором Сальниковым – имени отчества его не припомню, да и не думаю, что это необходимо для мировой истории, потому что говно было редкое. «Жидкое», в терминологии ПэО. Сальников продал пару монет Александра Македонского. На эти деньги купил себе глиссер, примерно. Знаешь, что такое глиссер?.. И ездил на этом глиссере с какими-то бабами. А когда у него кончались деньги, он продавал следующую монету Александра Македонского и опять ездил на глиссере с какими-то очередными бабами. Когда и эти деньги у него кончались, Сальников продавал следующую монету. Такой причудливой оказалась судьба нумизматической коллекции Одесского музея древностей в руках его советского руководства. Вскользь замечу, что и после Сальникова эта здоровая уголовная традиция была продолжена и творчески развита его последователями. Тогдашняя заведующая музейной библиотекой Людмила Павловна Латышева рассказывала, что Иван Тихонович Черняков, как директор, регулярно брал под ее ответственность редкие книги и честно их пропивал. А потом обвинил в этом Латышеву. И уволил за воровство.

Короче, когда все же пришли менты и спросили, где нумизматическая коллекция, Сальников указал на Петра Осиповича, который был об ту пору совершеннейшим пацаном, свежим выпускником истфака. В музее его назначили хранителем фондов из очевидных соображений – чтобы держать козла отпущения. Время послевоенное, конец сороковых, начало пятидесятых годов. Начиналась борьба с космополитизмом, и они все думали, что Петр Осипович – тайный жид. Или с сильной прожидью. Не исключено, что в нем плескалась еврейская кровь. Это, наверное, так, поскольку столь одаренный человек не может быть совсем уж без капли еврейской крови в жилах. Правда, это чисто теоретические рассуждения, никаких доказательств у меня нет.

Короче говоря, Петю поймали «на воровстве» и выгнали с работы с волчьим билетом. Не посадили, видимо, просто по небрежности. И в эту не самую светлую пору Петиной жизни, нашелся человек, который решился взять его на работу. Таким человеком оказался мой дед, Константин Павлович. Он считал, что Карышковский очень талантлив, и нельзя дать ему пропасть. Не знаю деталей, но семейная легенда именно такова. Будучи деканом истфака, дед как бы злоупотребил своей властью - в то время он уже сильно болел, и бояться ему было нечего. Дед был революционером старой закалки, прошедшим царские тюряги и ссылки, где он и подхватил свой туберкулез. Думаю, его посадили бы или расстреляли, если б не полная безнадега со здоровьем. Деда не трогали, хотя и подбирались. Решению Константина Павловича все сопротивлялись, но он настоял, и Карышковский был принят в штат университета. Дед в скорости умер, а Петр Осипович так и остался на факультете...

Студентом, я был отвратительным. От партийных дисциплин меня подташнивало. На всю эту партийно-номенклатурную лавочку у меня была однозначная физиологическая реакция – меня просто тошнило. Я вырос в книжном доме и, как любой ребенок, ритуально подражал взрослым. Я все время читал книжки, неважно какие. Тем не менее, эрудитски образованным человеком так и не стал. У меня плохая память, я не помню, что читаю. То есть, книжки читаются как бы не для того, чтобы усвоить информацию, а ради самого процесса. Это просто такое времяпрепровождение. В моем организме этот центр наслаждений очень жаден – все время хочется читать. Примерно, как пить или курить. Мне все равно, что читать, хоть расписание поездов, какой-то прейскурант, любую газету и журнал, Федора Гладкова или, там, Джека Лондона – совершенно безразлично. Где бы я ни был, я читаю без конца, если мне не с кем поговорить. Лишь бы глаза по строчкам бегали, это наркотическая процедура. Я книжный наркоман.

Так меня и вырастили. Вся эта информация где-то в подсознании остается. У меня хорошее ассоциативное мышление – если я пристально задумываюсь над каким-то конкретным сюжетом, то она из подсознания выплывает. И поэтому меня раздражало, когда меня учили в университете тому, что уже было известно. Причем, скучно учили, без самоотдачи и азарта. Очень скоро я для себя выяснил, что куда более начитан, чем большинство моих преподавателей. Даже в областях их как бы профессиональной компетенции. Они же не умеют читать книжки, а учат только по методичкам. Образованных людей вообще мало на этом свете. Ходить на занятия и слушать всю эту жуткую бредятину, которую они с важным видом несли по политэкономии, истории партии, особого желания, естественно, не было. И поскольку подобные идиотские дисциплины преобладали, мои пропуски были регулярны.