double arrow

Примордиализм, этноцентризм и современное государство

Идея тюркоязычия древних кочевников была заложена в “Концепции становления исторического сознания в Республике Казахстан”, созданной к середине 1995 г. Там казахи назывались автохтонным населением, и это означало, что их предки непрерывно жили на территории республики начиная с бронзового века (с андроновской культуры).[7] Сходные взгляды пользуются популярностью в Туркменистане и Узбекистане. Другая популярная идея в новых государствах Центральной Азии связана с реабилитацией кочевого образа жизни с помощью понятия “кочевой цивилизации”, обогатившей народы мира многими полезными достижениями. Третьей важной идеей является образ древнего монотеизма, будь то в форме зороастризма или тенгрианства, что также служит мощным орудием против европоцентризма.

Все это оказывает влияние не только на широкие круги общественности, но и на ученых. И в этом смысле мы вправе говорить о конфликте лояльностей, который бросает вызов историкам и археологам. С одной стороны, профессиональная этика требует от них держаться в рамках определенных методических процедур, однако, с другой стороны, их включенность в общественную жизнь заставляет их постоянно вспоминать о своей этнической идентичности, о своей принадлежности к большинству или меньшинству, что очень часто отражается на их профессиональной деятельности. Это включает сам выбор направления исследований, подходы и методику, отбор материалов и их интерпретацию. Здесь-то и кроются основы стойкой приверженности к эссенциализму и неизбывной тяги к изучению этногенеза и этнической истории, опирающихся на культурно-исторический подход.[8]

Чтобы быть убедительными, новые этноцентристские версии далекого прошлого должны оперировать научными данными и выглядеть наукообразными. Но тут возникает серьезная проблема, с которой неизбежно сталкивается создатель мифа о прошлом. Она заключается в том, каким образом можно совместить заранее сформулированную априорную идею с научными фактами, либо не способными дать ей прочные основания, либо вообще полностью ей противоречащими. Для решения этой проблемы приходится производить определенную манипуляцию с научными данными, прибегая как к некоторым методам, принятым в науке, так и к прямым подлогам. В частности, в последние годы широко распространяются подделки, такие как “Влесова книга” у русских и украинцев или “Джагфар тарихы” у татар-булгаристов. К материалам, сомнительным либо по самой своей сути, либо по своей интерпретации, относятся также “алупанская письменность” у лезгин, “карачаевские летописи” Н. Хасанова, “рукопись Ибрагимова-Магомедова” у чеченцев-аккинцев, “хуламская плитка” у балкарцев, “майкопская плитка” у абхазов и адыгейцев. Такие фальшивки вызывают энтузиазм местных этнонационалистов и кое-где даже внедряются в систему школьного образования. Немалую роль в их популяризации играют некоторые местные ученые, иной раз находящие поддержку в столичных академических центрах.[9]

Но какую бы активность в этом отношении ни развивали местные интеллектуалы, в конечном итоге популярность тех или иных версий далекого прошлого зависит от поддержки органами государственной власти и ведущими политиками. Ведь постсоветский мир – это мир высокой грамотности и всеобщего школьного образования. Но во многих постсоветских государствах школа и основные СМИ находятся в руках государства или, по меньшей мере, испытывают огромное влияние со стороны центральной власти, старающейся формировать национальную идеологию, основанную на этноцентристском мифе. В таких условиях образы предков и далекого прошлого в той или иной степени контролируются государством, пытающимся осуществлять господство над социальной памятью. Этому служат памятные даты и праздники, памятники и мемориалы, списки великих деятелей прошлого, ритуалы, топонимика, краеведческие музеи, репрезентация народной культуры и государственная символика. Кроме того, память о прошлом поддерживается журналистами, а также находит место в художественных произведениях, живописных полотнах, театре и кино. Например, в современной России немалой популярностью пользуется “фолк хистори”, повествующая о древних славянах, и на эту тему снимается немало художественных фильмов. В сфере искусства производится как отбор исторических фактов и событий, так и их переосмысление. И именно в контексте социальной памяти отдельные исторические факты или события становятся знаковыми и обретают статус ключевых, имеющих основополагающее значение для данного социума.

Но учреждение общенациональных праздников, отбор национальных героев и великих людей и чествование их юбилеев, возведение одних памятников и разрушение других, изменение топонимики, введение в государственную символику исторических сюжетов и реликвий, - все это происходит при активном участии властей. Мало того, нередко именно власти выделяют из государственного бюджета деньги на проведение тех или иных мероприятий, связанных с исторической памятью и торжествами вокруг установленных святынь. Иной раз именно действующие политики поддерживают одни направления исследований и тормозят или даже игнорируют развитие других. И это, разумеется, оказывает влияние на профессиональных историков и археологов. Поэтому знание о прошлом вовсе не отделено непроходимой стеной от политического процесса, тем более что, как писал Мишель Фуко, нередко именно власть определяет, что является “знанием” и что им не является.[10]

Например, в последние десятилетия существования СССР изучение хазар и Золотой Орды встречало серьезное сопротивление и сознательно сдерживалось властями. В отношении хазар это диктовалось государственным “антисионизмом”, старательно вычищавшим иудаизм и евреев из российской истории.[11] Что же касается Золотой Орды, то, во-первых, в стране культивировалась память о “татаро-монгольском иге”, якобы сыгравшем фатальную роль в истории русского народа, и это создавало подозрительное отношение к татарам и их истории. Во-вторых, тесные исторические взаимоотношения с Золотой Ордой позволяли Китаю предъявлять России территориальные претензии, и поэтому находки китайских вещей в золотоордынских городах вызывали раздражение властей и не афишировались.

Ухудшение отношений с Китаем в начале 1960-х гг. привело к крутой реинтерпретации археологических данных с Дальнего Востока.[12] Если в 1950-х гг. археологи подчеркивали тесные связи древних и средневековых культур Дальнего Востока с Китаем, то позднее они стали доказывать, что местные народы развивались особым путем вне всякой зависимости от него. Территориальный вопрос затрагивал и проблему Курильских островов. Поэтому если в XVIII в. Степан Крашенинников уверенно утверждал, что на крайнем юге Камчатки обитали айны, то проводившая там в 1970-х гг. археологические исследования Т. М. Дикова всеми силами это опровергала.[13]


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: