Что из этого проистекает

Появление Дважды Эдди совпало с громовым взрывом в моей памяти, похожим на извержение подводного вулкана, так что мне и вправду хотелось остаться наедине с разномастным потоком мыслей, взбухавшим и все уплотнявшимся в моей голове. Образ, быть может, и гипертрофированный, но не взыщите, такой уж у меня получился. Метафоры, какими бы безумными они ни казались, неизменно утешительны. Когда ваша жизнь обращается в пустое пространство, держитесь покрепче за любую картинку, коренящуюся в реальном мире, это поможет вам не уплыть в пустоту.

Мы шли вместе со Стивом по кампусу к Генри-Холлу. Стива, насколько я понимал, стычка с Дважды Эдди здорово напугала, ему не терпелось оставить меня и вернуться, хотя бы на время, к собственной здравомысленной жизни. В конце концов, у него могли быть и свои дела – девушка, к примеру, с которой он мог бы провести это несуразное утро, не исключено даже, что он обязан был отчетом доктору Бэллинджеру.

– Послушай, – сказал я, повернувшись к нему, когда вдали замаячили увитые плющом камни викторианской готики Генри-Холла – благодатно знакомый вид посреди чужого мира, – ты был удивительно добр. Тебе наверняка пришлось совсем не сладко, я это понимаю и очень ценю. А теперь я пойду, немного отдохну.

– Ключ при тебе?

Я сунул руку в карман шортов, вытащил ключ.

– Вот он, – сказал я.

Стив с нескладной сердечностью положил мне руку на плечо.

– Когда-нибудь мы с тобой будем покатываться со смеху, вспоминая все это, – сказал он.

– Наверняка, – согласился я. – Но над твоей добротой и чуткостью я никогда смеяться не буду. Такое терпение мог проявить лишь настоящий друг.

– Да ладно, вали ты, – сказал он, покраснев, и отвернулся.

Очень все получилось трогательно, ей-богу. Я гадал, куда он теперь направится и что расскажет тем, с кем встретится по пути.

Возвратившись в квартирку, 303-ю, мою квартирку, я плюхнулся на постель, в которой проснулся этим утром, и уставился в потолок, старательно приводя в порядок вернувшиеся воспоминания.

Теперь я знал наверняка, что я – Майкл Янг, аспирант-историк из Кембриджа. Знал также, что прошлой ночью, что бы эта «прошлая ночь» ни означала, находился в Кембридже, в лаборатории – лаборатории Кавендиша, вот как она называлась, – в лаборатории физика по имени… Ничего, вспомнишь.

УТО! Машина именовалась УТО. У. Т. О. – Устройство Темпоральных Образов. Хотя потом мы смысл начальных букв переменили – как раз когда Лео трудился над…

Лео! Вот видишь, Пип? Все возвращается. Его звали Лео. Лео Цуккерман. Доводя его машину до ума, мы переменили значение аббревиатуры, и УТО стало расшифровываться как Устройство Транспортировки Облаток, потому что мы собирались отправить пилюли…

Пилюли! Там была такая горстка оранжевых пилюль, которые Джейн…

Джейн! Пилюли Джейн! Стерилизуют мужчину. Намертво. Труба, подводящая воду к дому в Браунауна-Инне, Австрия. Вот туда мы их и отправили. В Браунауна-Инне…

Браунау!

На меня нахлынуло столько мыслей, что я боялся в них потонуть.

Алоиз. Клара. «Meisterwerk». Совсем готовый, до последней запятой. Мой почтовый ящик с конвертом, предназначенным для Лео Цуккермана. Парковка. Я уродую «клио». Кейс раскрывается. Диссертация разлетается по ветру. Лео подбирает листки. Примирение с Джейн. Я прихожу к Лео на кофе. Жаркий, парной день, встреча с Фрейзер-Стюартом, которому диссертация моя внушила омерзение. Лео показывает мне УТО. Освенцим.

Освенцим. Отец Лео. Никакой он не Цуккерман. Бауэр.

Я думал об отце Лео, выкалывающем номера ему и его матери. Думал о Джейн. Думал о татуировке на ее руке, той, которой она ударила по моей, нетатуированной, когда я рассыпал облатки.

Татуировка на руке Джейн? Разве у нее была татуировка?

Если бы путешествия во времени были возможны, кто-нибудь вернулся бы назад и разлучил братьев Галлахер сразу после рождения, позаботившись, чтобы никакого «Оазиса» на свете не было. Это слова Джейн?

Сейчас Лайам и Ноэль Галлахер в Принстоне. Состоят в Клиософском обществе и вместе со Стивом и Дважды Эдди целыми днями катаются на плоскодонках под музыку Вагнера.

Увитые плющом Стив и Дважды Эдди обнимаются на речном берегу. Вот только из кармана Стива выпал мой ключ. Упал в Кем и пошел на дно. Я видел, как он, серебрясь, крутится, крутится, точно знаменитые блинчики, кувыркающиеся в струе кленового сиропа. Мой ключ… мой ключ, мой кл…

– Майкл! Майки! Проснись. Идти пора.

Я резко сел, тенниска липла к спине, покрывшейся от дневного сна пленкой пота. Надо мной стоял Стив.

– Ты как, приятель?

– Я… да. Хорошо. Все хорошо. – Я прошелся взглядом по спальне и остановил его на Стиве.

– Уверен? Похоже, снилось тебе черт знает что. Знаешь, как при глубоком парадоксальном сне. Вон даже челка ко лбу прилипла.

– Виноват?

– Ты весь в поту. Прости, что потревожил, но в три нам надо быть у Тейлора.

– Да нет, ничего. Со мной все хорошо. Намного лучше. – Я встал и, дрожа от вновь накатившего возбуждения, нашарил ногами «тимберленды».

– Ну и отлично.

Я взял Стива за руку.

– Мне нужно спросить тебя кое о чем, – сказал я. – Вопрос может показаться тебе диким, но ты просто ответь на него, ладно?

– Ладно, попробуй.

Я заглянул ему в глаза.

– Расскажи мне все, – попросил я, – что тебе известно об Адольфе Гитлере.

– Адольфе Гитлере?

– Да, что ты о нем знаешь?

– Адольфе Гитлере, – медленно повторил Стив. – Это кто-то из твоих знакомых?

– Забудь о моих знакомых, – почти взвизгнул я, – что знаешь о нем ты?

Стив задумался, на секунду закрыл темно-синие глаза, так что длинные ресницы сомкнулись, потом снова открыл, словно придя к твердому решению.

– Ничего. Никогда об этом парне не слышал. Он что, из преподавателей? Тебе нужно с ним повидаться?

– О черт, – выдохнул я. – Черт, черт, черт! Я подскочил к окну, распахнул его.

– Лео! – завопил я на весь кампус. – Лео, кем бы ты ни был, у нас получилось! Господи Иисусе Христе, все, мать твою, получилось!

Я шел по кампусу, не чуя под собой ног. Каждый вид, каждый звук, воспринимаемый мной, все было новым и прекрасным. Мир вокруг сиял и светился невинностью, надеждой и совершенством.

Ах, если бы я мог оказаться сейчас в Европе! Посмотреть Лондон, Берлин, Дрезден, со всеми их зданиями, стоящими в целости и сохранности, не-разбомбленными, – и все благодаря мне. Боже мой, я же великий человек, куда более великий, чем Черчилль, Рузвельт, Ганди, мать Тереза и Альберт Швейцер, вместе взятые.

Быть может, мне удалось бы найти и Лео, узнать, что с ним стало.

Впрочем, Лео уже не Лео. Он был Лео лишь потому, что отец сделал его таким в другой жизни, в альтернативной, стертой с лица земли реальности. Теперь он… как там его звали? Бауэр! Аксель Бауэр, сын Дитриха Бауэра, вне всяких сомнений ведущий где-то невинную, беззаботную немецкую жизнь, между тем как настоящий Лео Цуккерман, не уничтоженный в пять лет, тоже где-то существует, – глядишь, и в Польше: стал музыкантом, врачом, фермером, учителем, как знать? – богатым промышленником, дающим работу и безбедное существование тысячам людей.

Интересно, почему я в Америке? Наверное, отец, вместо того чтобы пойти в армию, переехал сюда с мамой еще до моего рождения. Ладно, увижусь с ними и все узнаю. Надо привыкать к этому новому миру. В конце концов, я провел в нем всего один день, даже меньше. Надо постепенно знакомиться с ним. Старый мир – это теперь всего лишь причудливый мысленный образ, существующий в моей и только в моей голове, возможность, так и не осуществившаяся, пропущенный поворот. Тема для романа ужасов.

Освенцим, Биркенау, Треблинка, Берген-Бельзен, Равенсбрюк, Бухенвальд, Собибор. Что они ныне? Городки в Польше и Германии. Счастливые, глупенькие городки, с чьих названий смыто пятно греха и позора.

– Вам не доводилось бывать в одной такой немецкой деревушке, в Дахау? Если отправитесь туристом в Германию, остановитесь в ней, она того стоит. И до прекрасного старинного Мюнхена от нее рукой подать. Я бы особенно порекомендовал вам отель «Адлер». А попадете в Саксонию, вообще на север, не забудьте после Ганновера заглянуть в деревню Берген-Бельзен – удивительное соединение старинного очарования и современных удобств.

Я хихикнул и внутренне обнял себя, поздравляя.

Собственная моя участь, участь человека, которого забросило в другую историю, это дело десятое. Все равно никто и никогда не поверит в то, что я сделал, на каких кошмарных исторических корнях произрос. Да и как тут поверить?

Врачи будут толпиться вокруг меня, покачивать головами, дивясь уникальному характеру моей амнезии. Подумать только, деформация памяти, принявшая вид изменения выговора! Одна-две статьи в журналах по невропатологии, может быть, даже эссе Оливера Закса[105]в следующем его сборнике психологических анекдотов.

Со временем выговор станет американским, я узнаю историю моей жизни. А совершенное мной останется неизвестным и непризнанным.

И я вообразил сценку, разыгрываемую в Кембридже, в нехорошем старом мире.

Некто приходит ко мне и заявляет:

– Склонитесь передо мной, я не позволил появиться на свет Петеру Попперу.

– Петеру Попперу, – говорю я. – А кто он, к чертям собачьим, такой?

– Ха! – отвечает пришелец. – Вот то-то и оно! Он родился в тысяча девятисотом и наполнил мир смертью, бедствиями, жестокостью и ужасами. Он поверг наше столетие в апокалипсис междуусобных раздоров и немыслимых зверств.

– Да ну?

– Ага, а я не позволил ему родиться, вот только что оттуда и вернулся. Лишь по моей милости Лондон еще и стоит. В тысяча девятьсот пятидесятом Петер Поппер сбросил на него бомбу и сровнял с землей. Я – спаситель нашего столетия.

В общем, я что хочу сказать… как отреагирует любой нормальный человек на такие вот разговорчики? Похлопает бедолагу по плечу, даст ему немного мелочи и поспешит удрать. Нет уж, знание о моем свершении следует держать при себе и только при себе.

Стив, заметив мое радостное воодушевление, улыбнулся:

– Сдается, сон пошел тебе на пользу, нет?

– Это уж будь уверен. Господи, до чего же здесь красиво.

Какое-то время мы шагали в молчании, сворачивая в дворики и на лужайки, пока не добрались до большого каменного строения на самом краю кампуса.

– О черт, – чуть слышно вымолвил Стив.

– Что такое?

– Да ничего, просто ребята.

– Ребята?

– Ага, Скотт, Тодд и Ронни. Они были с нами вчера.

Самый высокий из них отлепился от стенки, которую подпирал, и направился ко мне, протягивая руку.

– Ну, хеллау! – произнес он с душераздирающим английским акцентом. – Как поживаешь, старина, старый ты забулдыга?

– Кончай, Тодд, – сказал Стив.

– М-м, привет, – поздоровался я. – Так ты – Тодд?

– Точно так, дружище. Я Т-О-дд, – провозгласил он, с коротким, на английский манер, «о». – Это Ск-О-тт, а тот – Р-О-нни.

– Лады, – сказал я, стараясь, чтобы у меня получалось поамериканистее, – хай, Тадд, Скатт… Ранни.

Они рассмеялись, но как-то неловко и неуверенно.

– Нет, без дураков, Майки, ты же просто хохмишь, верно?

– Вообще-то, боюсь, что нет, – ответил я. – Думаю, Стив вам все расскажет. Я проснулся сегодня, считая себя англичанином. О себе почти ничего вспомнить не смог. Нелепо, я понимаю, но это правда.

– Да?

– Угу.

– Завязывай чушь молоть, – сказал Ронни. – Ты что, хочешь сказать, будто не помнишь и о сотне баксов, что занял у меня на той неделе?

– Вот же задница, – сказал Стив, когда все они, увидев мое замешательство, расхохотались. – Ладно, ребята, вы обещали оставить нас с ним в покое.

– Эй, – ответил Скотт, – мы целый долбаный год прожили бок о бок с этим прохвостом. Так что теперь, когда у него крыша поехала, у нас есть ровно столько же прав корешиться с ним, сколько у тебя.

– Разве что желания быть с ним рядом у нас поменьше, Бернс, – ты понял, к чему я клоню?

– Послушайте, – сказал я, напуганный смущением Стива. – Я понимаю, вам все это должно казаться безумием. Скорее всего, причина в том, что я долбанулся башкой. Родители у меня – англичане, может, это как-то на мне и сказалось.

Скотт хлопнул меня по спине:

– Мы с тобой, друг. Только не жди, что я когда-нибудь еще стану поить тебя водкой. Никогда. Усек?

– Покажи им, где раки зимуют, Майки. Стив повел меня мимо них к двери.

– Да, и главное, не забудь, как мяч вбрасывать, – крикнул Ронни, когда мы уже входили в нее.

Господи, подумал я. Бейсбол! Я же ни черта в бейсболе не смыслю. А философия! Предполагается, что я студент-философ. Туго же мне придется.

– И не давай им втыкать в тебя электроды, слышишь?

В первый раз увидев Саймона Тейлора, я едва не расхохотался.

Табличка на двери сообщала: «С. Р., Ст.-К., Тейлор», а залитая светом приемная, в которой сидела за компьютером секретарша, породила во мне ожидание все той же атмосферы, преобладавшей почти всюду в кампусе, – кондиционеры, расслабленность, хлопковые шорты, хай-тек и возгласы «хай!».

– Профессор Тейлор ждет вас, – сказала секретарша, взмахом руки предложив мне и Стиву присесть. – Хотите воды?

– Спасибо, – ответил я.

Секретарша кивнула и уткнулась в монитор. Я взирал на нее в некотором недоумении, пока Стив не ткнул меня локтем в бок и не указал в угол, на большую, перевернутую вниз горлышком бутыль с водой.

– А, – произнес я, вставая. – Ну да. Конечно. Рядом с бутылью возвышалась колонна конических бумажных стаканчиков.

– Клево! – сказал я. – Столько раз видел это в кино. Эдвард Г. Робинсон,[106]помнишь? Ты наливаешь себе воды, из бутыли доносится бульканье воздушных пузырей, а ты одним глотком высвистываешь воду, сминаешь стаканчик и швыряешь в мусорную корзину. Я это к тому, что оставлять его на столе никак нельзя, верно?

Секретарша удивленно уставилась на меня, а Стив смущенно заерзал в кресле.

– Ты просто выпей воды, Майки, – сказал он.

– Ну конечно. Правильно. Да. А ты?

Стив покачал головой и, откинувшись на спинку софы, погрузился в созерцание стены напротив. Я с удовольствием глотнул ледяной воды, сел рядом с ним, и мы вместе принялись изучать забранный в рамку плакат, изображающий Вермеерову «Даму с лютней».

По прошествии минут десяти дверь в кабинет Тейлора распахнулась и перед нами предстал он сам.

Вот тут-то я едва и не расхохотался.

Росту в нем было по меньшей мере шесть футов пять дюймов. Льняной костюм-тройка, полосатый галстук английского колледжа и напоминающее Аластера Сима[107]выражение недоуменного удивления. Желтоватые зубы его сжимали трубку из верескового корня, над которой различалась тонкая полоска усов а-ля Роналд Колман.[108]От всей повадки Тейлора так и веяло каким-нибудь утопающим в джине британским клубом в Куала-Лумпур или погрязшим во внебрачных связях форпостом Грэма Грина посреди колониальной Африки.

– О, джентльмены! И кто же из вас Майкл Янг?

Подавив улыбку, я неуверенно поднял руку и встал. Он оглядел меня, коротко кивнул.

– А вы, молодой человек, надо полагать, Стив Бернс?

– Да, сэр, – ответил Стив.

– Очень хорошо, очень хорошо. Не будете ли вы столь добры, что задержитесь здесь ненадолго? Возможно, несколько позже я попрошу вас присоединиться к нам.

– С легкостью, сэр.

– Возможно, Вирджиния будет так любезна, что отыщет для вас чашку кофе или стаканчик содовой? Полистайте пока журналы и так далее. Прекрасно, прекрасно. Итак, если вы соблаговолите пройти в мой кабинет, мистер Янг, мы могли бы поболтать с вами немного.

Тейлор придерживал дверь, прихватив ее за самый верх, так что я вступил в кабинет под его рукой, напоследок послав Стиву сокрушенный взгляд.

– Почему бы вам не присесть вон там, старина?

Стены кабинета были обиты темным деревом, перед самым большим из окон стоял письменный стол. Вдоль одной из стен тянулся широкий, весь во вмятинках, кожаный диван – на него-то и указывал Тейлор.

– Хотите курить, не стесняйтесь. Надеюсь, против моей старушки-трубки вы возражать не станете?

Я покачал головой и нащупал в кармане шортов пачку сигарет. Когда он наклонился, поднося спичку к моей помятой «Лаки», я непроизвольно ахнул от изумления…

– Святой Матфей?

– Виноват?

– Ваш галстук. Вы учились в Святом Матфее. Тейлор мягко кивнул, помахал в воздухе спичкой.

– Имел такую честь. – Он подтянул от стола кресло и медленно опустился в него, лицом к дивану. – Здесь этот галстук способны признать немногие. Расскажите мне, что вам известно о Святом Матфее.

Пока я собирался с мыслями, он протянул длинную руку, взял со стола желтоватую кожаную папку и открыл ее.

Положение у меня было не из простых. Рассказывать все, что мне известно о Кембридже и Англии, я особого смысла не видел. Пока что он знал из посвященных мне документов, что я родился и вырос в Соединенных Штатах. Любые подробные сведения о зарубежном университете показались бы в никогда никуда не выезжавшем американце довольно странными. Однако сидевшему во мне от природы выпендрежнику страсть как хотелось поразить его глубокой осведомленностью обо всем, что касается Англии. Объяснить ее Тейлору будет ох как непросто. Глядишь, он даже уверует, против собственной воли, в астральные проекции и внетелесный опыт. До меня начало доходить, что я мог бы здорово позабавиться в этом новом мире, что в моем распоряжении – своего рода могущество.

– Ну, – сказал я, – это такой колледж в Кембридже, не так ли?

– Вы посещали когда-либо Кембридж, Майкл?

– Э-э, не то чтобы посещал, но, знаете… меня интересует все английское. Мои родители и прочее… так что я очень много читал об этом.

– М-м. Насколько мне известно, вы сказали доктору Бэллинджеру, что жили в Кембридже? В Англии. И при этом упомянули колледж Святого Матфея.

– А… – Я поморщился. – Понимаете, я этим утром проснулся с такой кашей в голове. Ничего не мог вспомнить. Совершенно ничего.

– Однако способность разговаривать на английский манер вас все же не покинула.

– Ну, да… очевидно.

– Очевидно?

– Я хотел сказать, при амнезии оно так обычно и бывает, верно?

Он пожал плечами:

– Это уж вы мне расскажите, молодой человек.

Мы помолчали. Происходившее представлялось мне сражением двух воль. И пока Тейлор его проигрывал.

– В таком случае, – произнес он, – скажите, что вообще знаете вы о Кембридже. Все, что придет вам в голову.

– Ну, это второй из старейших университетов Англии. Второй после Оксфорда. Состоит из колледжей с названиями вроде Тринити, Кингз, Сент-Джонз, Сент-Катеринз, Святой Матфей, Крайстс, Куинз, Модлин, Кейз, Джизус и так далее.

– Произнесите еще раз название колледжа Магдалины.

Я внутренне выбранил себя и выполнил его просьбу.

– Хорошо. А теперь «Киз».[109]Ладно, подумал я. Взялся за гуж… Тейлор пометил что-то в блокноте.

– И при всем том, вы знаете, что они произносятся и как «Модлин» и «Кейз», верно?

– Так ведь я уже говорил, я много о них читал.

– Это интересно. И какие же именно книги? Не припоминаете?

– Э-э, вообще-то, нет. Книги как книги.

– Понятно. А как насчет Принстона? Что вам известно о Принстоне?

Я принялся лихорадочно рыться в памяти, выкапывая из нее крохи сведений, которые сгрузил в меня Стив, когда мы утром прогуливались по кампусу.

– Нассау-Холл, – сказал я. – Назван в честь принца Вильгельма Нассау-Оранского, хотя его могли назвать и в честь человека по имени Белчер, да только тот был слишком скромен. Вашингтон приезжал сюда подписывать договор о независимости. Хотя нет, это он в Филадельфии проделал, так? Короче, Вашингтон приехал сюда, и тут какое-то время находилась столица союза. Нам дозволено не спускать по ночам флаг, что-то в этом роде. А еще здесь есть ворота, через которые нельзя проходить, пока не получишь диплом. Западную часть кампуса называют «Трущобой». Ну, в общем, мне много чего известно. Рынок «Уова». «Недоросли». Знаете… – Я грациозно взмахнул ладонью.

– Где находится Рокфеллер-колледж?

– Э-э…

– Диккинсон-Холл? «Башня»? Я сглотнул.

– Простите?

– И почему, хотел бы я знать, вы говорите, что Нассау-Холл назван в честь принца Вильгельма Нассау-Оранского, хотя его следовало бы назвать в честь Джонатана Белчера?

– А разве это не так?

– Так-то оно так, но ведь вы же американец, верно?

– Верно, – ответил я. – Еще бы. Просто подцепил где-то этот дурацкий выговор, на время. Но я от него понемногу отделываюсь, я чувствую.

– Однако, видите ли, в чем штука, американцы не говорят – вот это названо в честь того-то, верно? Они говорят – по имени.

– Правда?

– Таково одно из мелких различий. Про тротуары и панели, фонари и лампы, шторы и портьеры знают все. А вот «в честь» и «по имени»… очень странно, что смена выговора сопровождается у вас также и столь точной сменой идиом. Вам не кажется?

Я развел руки.

– Сдается, это из-за моих родителей, – сказал я. – Я к тому, что они же как-никак англичане. Видать, у них я это и подцепил, верно?

– Да-а-а, – с сомнением произнес Тейлор. – Что ж, они провели здесь немалое время, но ведь и вы окончили среднюю школу в Америке, а после и на абитуриентских курсах учились, не правда ли?

Я молчал, гадая, к чему он клонит.

– Что ж, давайте тогда поговорим о ваших родителях, годится?

Я уставился в ковер.

– Разумеется, – сказал я. – Что вы хотите услышать?

Тейлор поднялся и начал прохаживаться по кабинету, зажигая на ходу спичку за спичкой в бесплодных попытках раскурить трубку.

– Знаете, старина, все это очень странно. Вы начали пересыпать вашу речь американизмами наподобие «подцепил» и «сдается», а теперь еще и «разумеется», с твердым американским «р». Вы потратили немало времени, стараясь убедить доктора Бэллинджера в том, что вы стопроцентный британец, выросший в Гэмпшире, такой же английский, как белые утесы Дувра, а теперь норовите уверить меня, что в вас столько же американского, сколько в яблочном пироге, и что подлинный ваш выговор возвращается к вам таким же загадочным образом, каким он и сгинул.

– А вы хотите сказать, что не верите мне?

– Я просто пытаюсь понять, друг мой. Все выглядит несколько непоследовательно, не так ли? Может быть, вам лучше сказать правду, как вы считаете?

– Это что, полицейский допрос? Черт возьми, я же встретился здесь с людьми, которые знают меня. Я видел мои водительские права… мои водительские, мать их, права, мою квартирку в Генри-Холле, кредитные карточки, бумаги. Да, я проснулся с шишкой на башке и со странным акцентом. Но и не более того. Я полагал, идея состоит в том, что вы и все прочие скажут правду мне. Это же у меня память, на хрен, отшибло. Все, что мне требуется, – вернуться к моей жизни.

– И ничего больше? Забыть все случившееся, вернуться к жизни и сдать трайпос?[110]

– Да! Вот именно. Собственно, зачем же еще я здесь, так?

– А что вы проходите?

– Философию.

– Н-да, вот теперь вы меня и вправду озадачили. Ни в одном университете мира, за вычетом Кембриджа, слово «трайпос» для обозначения экзамена на степень не используется. А здесь, в Принстоне, мы совершенно определенно не прибегаем к слову «проходить» в значении «изучать». Все это очень трудно понять.

– Ну и прекрасно! Вы получили предмет исследования, который принесет вам славу. Так в чем же проблема?

– Проблема в том, старина, что во всем этом отсутствует смысл.

– То есть вы думаете, что я вру? Притворяюсь? Что ж, если так, – отлично! Да, вы совершенно правы. Все это обман. Враки. Розыгрыш. Надувательство. Выбирайте любое слово. Я проделал все на пари. А теперь мне гораздо лучше. Я такой же американистый, как мамин яблочный пирог. Ты офигенно прав, партнер, будь спок, я убогий, в лоб вашу мамашу, америкашка, поэтому я щас, если тебе это по губе, поканаю целым таким куском восвояси, и спасибочки, что потратил на меня прорву времени, добрый мэн.

– О господи! – выдавил Тейлор, и брови его улезли еще выше – ни дать ни взять изумленный Аластер Сим.

– И уж если говорить о странностях, – продолжал я, – так какого дьявола вы въелись в эти ваши «старина» и «друг мой» и бросаетесь ими так, точно у вас в заднице свербит, а? Ни один настоящий англичанин ими лет уж тридцать как не пользуется. Вы разговариваете, точно усеченная версия Питера Селлерса из «Доктора Стрейнджлава».

– Прошу прощения?

– Не суть важно, – сказал я. – Вы о нем ни малейшего представления не имеете. Вам ведь, полагаю, никогда о Питере Селлерсе слышать не доводилось?

По пустому лицу его было ясно – не доводилось.

А я вдруг понял, что существует целая куча фильмов, здесь так и не снятых, что киноактеры, которых в моем мире вывела в звезды война и прочие обстоятельства, здесь никому не известны. «Стрейнджлав», «Самый длинный день»[111]… Боже милостивый, «Касабланка». У них нет «Касабланки»!

Хотя, если подумать… если подумать обо всем кино, которое наснимали здесь за последние пятьдесят лет и которого я еще не видел.

Господи! Я же могу заработать целое состояние. Я могу написать для них «Касабланку»! Черт, ведь я знаю ее почти слово в слово, кадр за кадром. А «Третий человек»![112]Я и его могу написать… «Шталаг-17»,[113]«Большой побег»,[114]«Шпион, который пришел с холода».[115]Господи…

Тейлор перестал разгуливать по кабинету и снова уселся напротив меня, сводя и разводя колени, так что я видел измятую, покрытую пятнами пота льняную промежность.

– Теперь послушайте меня, Майкл. Я буду с вами совершенно откровенен. Договорились?

Я выкинул из головы сценарные мечтания и не без опаски кивнул.

– Не стану притворяться, будто точно понимаю, что происходит у вас в голове. Разумеется, одну из возможностей составляет гипноз. Другую – самогипноз.

– Вы полагаете, что я…

– Я просто перебираю варианты, старина. Кто-то мог загипнотизировать вас, – возможно, в шутку, возможно, по причинам не столь безобидным. Не исключено, что вы проделали это сами – случайно или намеренно, сказать очень трудно. Не исключено даже, что вы не тот, за кого себя выдаете.

– Что?

– Существуют, разумеется, разного рода обследования, которые мы могли бы провести.

– Так ведь все это просто из-за того, что я головой стукнулся. Я хочу сказать, такое же случается, нет?

– На моей памяти еще не случалось, Майкл. Думаю, самое лучшее для нас – подержать вас некоторое время под наблюдением.

– Но я совершенно здоров. И все проходит, я чувствую.

– Я вовсе не имел в виду, что мы запихнем вас в больничную койку. Если вы согласитесь пройти в ближайшие дни кое-какие обследования, думаю, я смогу гарантировать вам полную свободу. А вот водительские права вы лучше пока оставьте у меня. Не хотелось бы, чтобы вы взяли да исчезли. В конце концов, я уверен, вы понимаете все, что… э-э, из этого проистекает.

– Проистекает? – переспросил я, окончательно одурев. – Что значит «проистекает»?

– Возможно, вам следовало бы связаться с родителями. Вы им еще не звонили?

– Я даже не знаю их… – начал я, но притормозил. – Я хочу сказать, что даже не знаю, дома ли они сейчас. Ну, то есть, они, наверное, на работе. Мне не хочется их волновать.

– И все же, я уверен, с кем-то из них связаться придется. А теперь, если вы согласитесь подождать снаружи, мне хотелось бы перемолвиться с мистером Бернсом.

Я, в самый последний миг сообразив, что речь идет о Стиве, успел удержаться от вопроса, кто такой, к забубенной матери, мистер Бернс, и в совершенно помраченном состоянии поплелся к двери, – одна длинная рука Тейлора обнимала меня за плечи, другая сжимала мое водительское удостоверение.

Мы договорились, что на следующее утро я приду в лаборатории факультета психологии, дабы пройти некие обследования. Пока же Стив снова брел со мной по кампусу.

Теперь он выглядел каким-то притихшим.

– Что сказал тебе Тейлор? – спросил я.

– Да так, ничего, – ответил Стив, – просто расспрашивал о том о сем. Ну, сам понимаешь, давно ли мы знаем друг друга и прочее.

– Тебе, наверное, все это прискучило, нет? – сказал я. – Если хочешь оставить меня, валяй, со мной все будет в порядке, не сомневайся.

– Не могу, Майки. Ты заблудишься, и виноват в этом буду я. И потом, – тактично добавил он, – это было бы нечестно. Нужно, чтобы кто-то находился рядом с тобой.

Я поразмыслил над его словами.

– Спасибо, – сказал я. – Я понимаю, что все время лезу к тебе с благодарностями, но все равно спасибо.

Он пожал плечами.

– Я одного никак в толк не возьму, – сказал я, – что имел в виду Тейлор, говоря о том, «что из этого проистекает».

Стив решительно тряхнул головой:

– Давай поговорим о чем-нибудь еще.

Мне нужно было столь о многом расспросить его. Нужно было разобраться с историей. Выяснить все, что следует знать об истории последних шестидесяти лет. Шестидесяти трех. Об истории Европы начиная с 1933 года. Выяснить, кто тут у них кинозвезды, рок-звезды, кто президент, черт подери. Президент, премьер-министр, все. Но я понимал, что от таких вопросов он лишь озвереет, и потому держал язык за зубами. Надо будет попозже улизнуть и отыскать библиотеку.

Однако первым делом, считал я, следует сделать Стиву приятное – я перед ним в долгу.

– Эй, а как тебе такая мысль? – спросил я. – Как насчет того, чтобы завернуть в «Барристера и Алхимика» и пропустить по маленькой?

– В «Алхимика и Барристера», – машинально поправил меня Стив.

– Да-да. Как скажешь. Я не предлагаю нализаться или еще что. Но шут его знает, вдруг у меня от рюмки спиртного щелкнет что-нибудь в голове и я снова стану самим собой.

– Идет, – согласился он. – Только на водку не налегай.

– На водку налегать не буду, – сказал я, вспомнив Джейн и Гребную неделю.

Заведением «Алхимик и Барристер» оказался приятным – полумрак, низкие потолки. Бармен меня, похоже, знал – он подмигнул мне со сдержанным дружелюбием, обыкновенным среди людей, работающих в университетских городках. Все вы, студенты, – придурки, казалось, говорило это подмигивание, но ты нам платишь, а мы умеем притворяться, будто ты малый клевый и интересный.

Мы со Стивом уселись снаружи, под длинным полотняным навесом, пили английского пошиба пиво, разглядывали прохожих. За соседним столиком двое мужчин в клетчатых рубашках с короткими рукавами всматривались в карту, препираясь насчет того, куда им сходить и какой путь выбрать.

– Сюда, наверное, много туристов наезжает? Стив пожал плечами:

– Для Нью-Джерси, пожалуй, что немало.

– Эти двое видели бы карту гораздо лучше, если бы сняли темные очки, – сказал я, с удовольствием выпуская облако табачного дыма. – Но, по-видимому, туристы – везде туристы.

Стив рассеянно кивнул, отпил пива.

– Я знаю, ты решишь, будто у меня не все дома, – сказал я, – однако я сейчас до того счастлив, что дальше и некуда.

– Да? – удивился Стив. – Это отчего же?

– Если бы я тебе рассказал, ты бы не понял.

– А ты попробуй.

– Я счастлив оттого, что, когда я недавно спросил тебя про Адольфа Гитлера, ты ответил, что сроду о нем не слышал.

– И это сделало тебя счастливым?

– Ты и понятия не имеешь, что это значит. Ты никогда не слышал таких имен, как Гитлер, или Шикльгрубер, или Пёльцль. Никогда не слышал о Браунау, никогда…

– Браунау?

– Браунауна-Инне, Верхняя Австрия. Тебе это название ни о чем не говорит, а меня оно делает счастливейшим из живущих на свете людей.

– Вот это круто.

– Ты никогда не слышал об Освенциме, он же Аушвиц, или Дахау, – продолжал разливаться я. – Никогда не слышал о Нацистской партии, никогда…

– Стоп, стоп, – сказал Стив. – Ладно, я не похож на мистера Всезнайку, но что значит – никогда не слышал о Нацистской партии?

– Так ведь не слышал же, верно?

– Ты спятил?

Я уставился на него:

– Но ты не мог о ней слышать. Это невозможно.

– Ну еще бы, – ответил Стив, стирая с губ пену, – я и о Глодере отродясь не слышал, и о Геббельсе, и о Гиммлере, и о Фрике, правильно? Эй, поосторожней!

Стив схватил меня за запястье, выпрямляя бутылку, которую я сжимал в руке. Пенное озеро расплылось по разделявшему нас столу, через край которого переливалось, капля за каплей, темное пиво.