Не перевелись еще богатыри

Толя достал рюкзак, вышел на балкон, осторожно встряхнул давно уж не бывавшую в употреблении вещь. Под майкой поскрипывал корсет, тугая шнуровка придава­ла необходимую уверенность. Черт, об этом корсете уже все знают. И всех это почему-то ужасно веселит. Балинский в корсете?! А ему все равно, он бы и кринолин на­цепил, лишь бы это помогло вернуться в горы.

Вышел из дому, потихонечку выбрался из поселка. Сияло солнце. Зеленели горы. И все было прекрасно, как и должно быть прекрасно в горах ранней весной. Огля­нулся — вокруг никого не было. Не сгибая спины, присел, нашарил два булыжника поувесистей, положил в рюкзак. Потом пошел. Надо с булыжниками ходить. Под нагруз­кой. Только тогда толк есть и от ходьбы, и от жизни. А уж кто такой груз себе на горб взвалит, дело вкуса, от каждого по способностям. А может, не так, может, от каждого по потребностям? Вот ему, например, очень по­требна Победа. Смешно, конечно, говорить об этом, имея в наличии весьма сомнительных качеств двенадцатый по­звонок, но что делать, если предметом первой жизненной необходимости стала именно Победа и именно теперь; как не взвалить ее на плечи?

Вот Бушман. Легка разве упряжка главного технолога стройки? Ан нет, в диссертацию впрягся, статьи пишет. Никак не может смириться с тем, что их кара-кульский опыт освоения склонов так кара-кульским опытом и оста­нется, умрет, забудется, и тем, кто примется строить новые станции в новых горах, придется придумывать велосипед заново.

Плохо ли жилось Леше Каренкину? Всю жизнь был рабочим, именитым бригадиром, героем очерков и интер­вью, получал дай бог каждому... Взвалил на плечи долж­ность мастера, съехал на оклад в 162 рубля, канул в без­вестность; теперь только и спрашивают, куда Каренкин делся, что это о нем ничего не слышно? А он никуда не делся, там же, на створе, разве что трудней стало, сложней.

Экскаваторщику Ткаличеву Александру Агеичу поло­жено уходить на пенсию. Не уходит. Положено отрабо­тать смену, сдать машину напарнику и отправляться домой — машину сдает, но домой не спешит, потому что из всяческого железного лома, из арматуры, из подобран­ных по стройке труб, анкеров, обрезков железа делает для кара-кульских ребятишек карусель, и не может ее не делать. Ему за Кара-Куль обидно. За малышню. Почему город­ские могут кататься на карусели, а кара-кульские нет? Что у него, руки отсохнут карусель сделать? Не отсохнут. Взвалил Агеич камешек на плечи. Понес.

Теперь все знают о «послойке», о токтогульском мето­де укладки бетона в плотину. Но ведь не было такого метода, не предусматривалось. Как это так, без блоков, слоями, укладывая их с помощью специально сконструи­рованных электробульдозеров? Не рисковал ли главный инженер Леонид Азарьевич Толкачев, пробивая эту идею, связывая с нею судьбу всей стройки, труд сотен и тысяч людей? Взвалил на себя камешек. Увлек других. И сегодня электробульдозеристы Сеяра Феттаева трамбуют бетон там, где каждый метр высоты давался лишь ценой пре­дельного напряжения сил даже ему, Балинскому.

Толя присел, опять таким же образом, не сгибаясь, добавил в рюкзак еще один булыжник. Ну вот, теперь, кажется, в самый раз. Миновал гравзавод, карьеры; сытый рык дизелей стал постепенно стихать. Он не старал­ся слишком усердствовать в первые дни. Но не хотел и того, чтобы кто-то видел его за этим занятием. Пришлось для прогулок выбрать место поглуше, и Первомай провел в ущелье Каинды, на Березовой поляне. Тут еще пахло снегом, из влажной земли торчали подснежники, а «еди­нички» были вовсе в снегах и издали вполне могли сойти за «пятерки». Попил березового соку, позагорал, полазил по скалам. Тут сделал открытие, что главное для него — это избегать «нагрузок на изгиб» и что «вертикальные нагрузки» — это не так и страшно. Тем и стал руковод­ствоваться. Уже через две недели отправился километров за сорок и шел почти без отдыха, чтобы знать, на что годен. Ночевал в горах, вернулся к вечеру следующего дня, а в Кара-Куле уже переполох, и Эля собирала ребят на поиски. Конечно, влетело. А он только отшучивался, дескать, чего пристали к инвалиду! Где это видано, чтобы инвалид контрольный срок оставлял, когда, дескать, при­дет. Да и попробуй оставь. Разве выпустите?

14 мая в Дагестане ударило сильное землетрясение. Пострадало строительство Чиркейской ГЭС. Чиркей в Кара-Куле знали. Там тоже каньон, только в несколько раз поменьше, а подступы к стенам легки отовсюду: и с нижних отметок и с верхних. Тотчас собрали отряд скало­лазов. На помощь чиркейцам должны были вылететь Ле­ша Каренкин, Энеш Токторбаев, Джеенбек Алахунов, Юра Горлач. Насонова... Балинского не приглашали. Да и как приглашать? Тогда он пришел сам и сказал, что На­сонову не отпустит, что, если так уж надо, чтобы она еха­ла, пусть в таком случае пошлют и его.

Маневр удался. Так нашел себе дело. Конечно, на склонах работать не мог и теперь только смотрел, как работают другие. Скалы были потревожены, много вы­валов, заколов, очень ненадежных камней. Понадобились еще люди, и его попросили подготовить группу скалолазов. Начал вести занятия. По своей, «токтогульской» програм­ме. Говорят, в краеведческом музее Махачкалы потом экспонировалась фотовыставка «Киргизские скалолазы на строительстве Чиркейской ГЭС». Действительно, ребята многое там сделали. Но сам он особого удовлетворения не испытал, разве что отвлекся немного от мыслей о позво­ночнике, посмотрел новые места... Конечно, какая-то поль­за от занятий была, его благодарили, жали руки, но ведь он видел... Как пользовались вместо грудной обвязки какой-то самодельной, похожей на уздечку петлей, так продолжали пользоваться и потом. Тут сложились свои, доморощенные приемы, которых, впрочем, на скалах Чиркея вполне хватало.

Да и то сказать, зачем человеку дифференциальные исчисления, если нужно всего лишь рассчитаться за булку хлеба... Нет, это не Токтогульский створ.

На обратном пути заехали в Крым. Погостили у род­ных Эли, несколько дней провели на алуштинском пляже. Вот что ему сейчас нужно — море! Эта горячая галечка под спиной. Эти волны, теплым языком лижущие босые пятки. Эти глухие вздохи прибоя с той сдержанной, за­таенной до поры до времени мощью стихии, которую мож­но ощутить разве еще только в горах.

— Откуда это хулиганье берется? Откуда понаехало! Толя поднял голову. Рядом возвышалась монументаль­ная дама в лиловом купальнике. Она в упор бесцеремонно разглядывала его татуировку и громко делилась с окру­жающими своими наблюдениями.

Эля предупреждающе тронула его рукой. Она видела, что Балинский задет, а когда Балинский обижен, обычное добродушие и чувство юмора подчас изменяют ему. Тогда может быть все. И обидчивая резкость, и намеренная грубость, тогда уж он не оглядывается, сплеча рубит, что и обеспечивает его в достаточном количестве теми неприят­ностями, которые у него всегда были и есть. Но Балин­ский уже вставал. С трудом разогнулся, не оглядываясь, пошел с пляжа. Настроение было испорчено. Нет, надо лечь на операцию, убрать все эти художества. Но когда? Он только что со стола, может, хватит с него медицинского обслуживания, обслужился! Ах ты, горе луковое, золотая, так сказать, пора счастливого детства! Черт бы вас драл, властители дум подзаборные, с иголочкой и пузырьком туши в руке! Сказать бы вам пару слов, мастера графики из ошских дворов, да язык не повернется. Многие ли из вас дожили до мирной поры?

Догнала Эля. Молча пошла рядом. Потом подтолкну­ла, тихо прошептала:

— Гляди, Балинский! Собрат!

Балинский поднял голову. Впереди, с трудом перестав­ляя склеротические ножки, продвигался тщедушный, смор­щенный старичок; на его бледной спине синела какая-то длинная замысловатая татуировка. Текст гласил: «Не пе­ревелись еще богатыри на русской земле». Стараясь не глядеть друг на друга, свернули в сторону, взбежали по лестнице, на ходу вскочили в троллейбус, и только здесь отсмеялись, сколько хотелось.

Не перевелись еще богатыри на русской земле...