Майда-адыр. Вселенский съезд

В пять утра въехали во Фрунзе. Никак Балинский не ожидал, не надеялся, что доберется всего лишь за ночь. Так опасался, что его случайные попутчики вдруг вспо­мнят об усталости и надумают где-нибудь заночевать... Нет, обошлось. Очень уж, видно, рвались эти таш-кумырские парни на Иссык-Куль Под конец начали и его уго­варивать; поехали, дескать, с нами, отдохнешь, покупаешь­ся, это Алитет может уйти в горы, а горы, они никуда не уйдут...

Толя спрыгнул с подножки, сбил с ботинок на чистый столичный асфальт белую каменную пыль великого кир­гизского тракта, помахал тронувшейся попутке.

—Ну, для начала сойдет. Не сглазить бы!

И, взвалив рюкзак, направился вверх по улице Совет­ской, совсем еще безлюдной и пустынной. К Стрель­цову.

...Геолог-альпинист — сочетание редкое. А тем более геолог-полевик. Таких в Киргизии только двое и есть: Паша Зайд в Оше да здесь, во Фрунзе, Стрельцов. Что удивительного, гор геологам хватает и без альпинизма. И человек, всеми правдами и неправдами выкраивающий из своего скудного бюджета времени несколько недель для того, чтобы опять-таки забиться в горы, разве что еще бо­лее высокие и нехоженые, может показаться и странным, и чудаковатым, и уж в любом случае «не как все». А Стрельцов, он и в Киргизии оказался ради гор. Учил­ся в московском геологоразведочном, однажды получил путевку в альпинистский лагерь «Ала-Арча». Увидев Ала-Арчу, Тянь-Шань, ни о каком другом районе страны для житья, для работы уже не думал. И хотя после защиты диплома попал по распределению в Казахстан, решил там долго не задерживаться и при первой же возможности пе­ребрался в Киргизское геологоуправление. Так стал фрунзенцем, познакомился с киргизскими альпинистами. Теперь горы были под боком, но каждое восхождение, сборы, экспедиция — все это оставалось для него проблемой, ко­торую не так-то легко было всякий раз решать. Ведь он геолог. Он съемщик. А для съемщика самая горячая по­ра — лето, и если летом не успеть покрыть точками на­блюдений свой лист — значит, не составить карту, не на­писать отчета, и это за него никто не сделает, какие бы авторитетные «освобождения» от работы ни выдавал ему для участия в экспедициях Комитет по делам физкульту­ры и спорта.

И все-таки в экспедиции он ездил. А после восхожде­ний, подчас даже не заезжая домой, мчался в партию, чтобы без всякой передышки, даже не подлечив прихва­ченных морозом пальцев, сбитых пяток и обожженных губ, уйти в маршруты, просиживая ночи напролет над собран­ным материалом, боясь запустить «камералку». Благо еще, что он гидрогеолог, что картирует впадины, а здесь, в предгорьях, снег ложится поздней осенью. Так появляет­ся возможность наверстать то, на что не хватило лета. И в этом тоже была своя прелесть, свое очарование — очутиться после снега и льда в прокаленных солнцем пу­стынных предгорьях Прииссыккулья, среди багряных, ма­линовых обрывов, на острых, сморщенных, как печеное яблоко, гребнях, в разрывах которых ярко синеет драго­ценная иссык-кульская лазурь...

Застать Женю дома надежд было мало. Но он ока­зался-таки дома, приехав из партии буквально накануне. Женя выскочил на стук как был, в одних плавках, худой, нескладный, черный от загара, и его всклокоченная боро­да жаждала ножниц. Приветственно сверкнул очками, за­хохотал.

—А кто это к нам пришел? А кто позвоночник свой ухайдокал?

Обнялись. Засели за чай. Начались вопросы и ответы, зиму не виделись, а письма писать — нет, это занятие не для них. Как спина? Как это случилось, чушь какая-то! Ладно об этом, как Эля, вышли они на маршрут, что слышно?..

Стрельцов о Насоновой ничего не знал. Для него во­обще новость, что Тустукбаев ушел на «Корею», ведь Тук собирался на Победу вместе с ними! Надеется успеть и там и здесь? Ну Тук!

В десять пошли звонить. Галкину: в это время, в семь по-московски, Тимофеевича мвжно еще поймать. Поймали. Они догадались об этом, поскольку телефон был без кон­ца занят, и им понадобилось терпение, чтобы дозвониться до Москвы, чтобы услышать этот напористый, охрипший голос:

—Вас слушают! Галкин. Здравствуй, мой хороший, здравствуй, дорогой! Ты во Фрунзе? Бери карандаш, за­писывай.

Виктор щедро выдал целый реестр указаний, и они не­сколько дней провели в бегах, доставая газовые баллоны, недостающие продукты, кое-что из снаряжения. Затем сели в такси и уехали в Пржевальск. Начали прибывать люди, экспедиция была громоздкой, она трогалась с места рывками, как перегруженный состав, и даже такой само­забвенный толкач, как Тимофеич, нет-нет да и пробуксовы­вал на месте.

Из Пржевальска выехали не сразу. Зато над Сары-джазом катили со свистом, и щебень из-под колес летел прямо в реку, не касаясь стен пропасти. Иногда хотелось постучать в кабину и в самой доступной форме дать во­дителю понять, что они не так уж и спешат. В самом деле, стоит ли мчать сломя голову, чтобы затем на поляне Майда-Адыр целую неделю слоняться из палатки в палатку в ожидании вертолета и переброски на ледник Дикий?

Впрочем, занятие, конечно, находится каждому. Штур­мовые группы уже определены, так что можно готовиться. Кто колет орехи и смешивает их с медом, кто гильотини­рует воблу и перекладывает содержимое стеклянных банок в надежный полиэтилен, кто режет и маркирует веревку, кто подбивает триконями шекльтоны, кто малюет на ящи­ках фамилии руководителей групп и места забросок: «Хан-Тенгри», «Базовый лагерь», «Перемычка пика 6744». Не дает грустить и Николай Иванович Шалаев. Всех тоскующих он подводит к высокому штабелю обществен­ного груза, который тоже нужно привести в более транс­портабельный вид. Спорить с Шалаевым не осмеливается никто. В лице этого человека, отнюдь не склонного так просто транжирить время, слова и улыбки, экспедиция «Буревестника» имела не только одного из своих ветеранов, не только начальника спасательной службы, но и глав­ного хозяйственника, а что еще более важно — кормильца. В свои сорок четыре года этот суровый столяр Москов­ского почтамта перевидал многое. В сорок шестом демо­билизовался из армии, в сорок восьмом местком выделил ему месячную путевку на Кавказ, и он таким вот совер­шенно случайным образом попал в альпинистский лагерь. С тех пор — и уже не случайно — каждое лето проводил в горах. В пятьдесят четвертом, имея два призовых ме­ста за траверс Домбая и траверс Коштан-Тау-Цурунгал, стал мастером спорта. Ходил с Вано Галустовым, затем с группой Кузьмина — Овчинникова, с Евгением Ивано­вым, с Евгением Таммом. В течение многих лет осваивал районы пика Коммунизма, пика Ленина, пика Евгении Корженевской, Хан-Тенгри. Работал в совместной совет­ско-английской экспедиции, ходил на пик Содружества с Джоном Хантом, ходил с чехословацкими альпинистами, был заместителем начальника альпиниады на пик Ленина в 1967 году, где одних иностранцев насчитывалось более семидесяти человек... Шалаев в выгоревшей рабочей спе­цовке, в таких же вытертых, с пузырями на коленях штанах, он хмур; озабочен, тем неожиданней улыбка его краем солнышка из-за туч,

— Николай Иванович, — кричат от палаток, — какие будут указания?

— Указания ледорубом, — отвечает Шалаев, — ну кто картошку чистить?

Чуть ли не ежедневно на поляну Майда-Адыр, с дав­них пор облюбованную альпинистами посреди пустынного раздолья Иныльчекской долины, прибывают все новые и новые экспедиции. Казалось, все лучшие команды страны решили засвидетельствовать свое почтение лагерю на Иныльчеке, который тотчас же превратился в эдакую ожив­ленную привокзальную площадь. Вселенский съезд. Люди из Чимкента, из Ленинграда и Петропавловска-на-Камчатке, из Днепропетровска и Челябинска, из Москвы, из Ка­бардино-Балкарии, из Фрунзе... Да, такого в районе грозной Победы еще никогда не было. Только на траверс пре­тендуют три команды, каждая заявив свой маршрут для участия в первенстве СССР. Несколько групп поднимется на Победу со Звездочки. Несколько — с ледника Дикий. Впервые пойдут на Победу женщины — Люся Агранов­ская из Петропавловска-на-Камчатке и Галя Рожальская из Челябинска...

— Парни, на Победе будет давка... — Да нет, на Победе давки не будет...