Пик 6744. Овчинников

Чаю. Еще и еще чаю. А пока пьют этот, надо поста­вить новую кастрюльку, лишней она не будет. Когда траверсанты вышли с Дикого? Да, правильно, седьмого августа, одиннадцать дней назад. Вышли в непогоду, в мок­рый снег, кто-то, прощаясь, прицепил к рюкзаку Эдика Мысловского курицу, привезенную Галкиным из Тамги... И это было хорошо. Хорошая была курица. Ее съели в первый же вечер в палатке наблюдателей под перевалом Дикий, под вкрадчивый шорох снега. Под этот шорох ус­нули. Под этот шорох проснулись, выглянули из палаток. Все в снегу, в тучах, в тумане, горы исчезли, и, пока пе­ресекали ледник, чтобы подойти под маршрут, никак не могли отделаться от ощущения, что движутся по равнине и что этой равнине не будет конца. Впрочем, это ощуще­ние скоро прошло...

При разведке они поднялись к скальному контрфорсу за час. Теперь это едва удалось сделать за два, а на гре­бешках, в кулуарах контрфорса темп и вовсе снизился, хотя шли, можно сказать, по готовому, по навешенным перилам. Очень много снега. Как он только держится на такой крутизне? Затрудняло подъем и обилие «живых» камней. Очень сыпучий, разрушенный склон, а маневри­ровать негде, двойки идут почти одна над другой.

И рюкзаки... Они буквально отрывают от склона! Как ни придирались к каждому грамму, как ни кроили и перекраивали список того, что и сколько они смогут взять наверх, все же каждый рюкзак получился по 23-25 килограммов. Да и что удивительного, если предстояло проработать две с половиной недели на одном из слож­нейших высотных маршрутов!

За день прошли четырнадцать веревок. Еще две веревки снежного взлета, бергшрунд, а выше положе. Даже можно встать на ночевку. Выше ледовый сброс, он при­кроет, если что посыплется сверху; надо ставить палатки. Шесть вечера, самое время. Даже можно подготовить не­сколько веревок на завтра, и Добровольский, Максимов и Олег Галкин, пока все остальные заняты устройством лагеря, выходят на обработку маршрута. С заделом жить легче. Даже спится спокойней.

Утром быстро проскочили подготовленный участок, вы­шли на ледово-фирновый склон. Его по разведке они ещё знали, но дальше никто и никогда не ходил, они первые. На фотографиях там просматривалась платообразная сту­пень, и это давало какие-то надежды найти приемлемый путь на перемычку.

На плато поднялись к полудню, одолев по плечи в сне­гу стодвадцатиметровый и очень крутой взлет, оснащенный вдобавок двумя не очень приятными бергшрундами. После такой работы ходьба по плато казалась оздорови­тельной прогулкой, да и склон над плато, которым они шли к перемычке, особых хлопот не доставил. Надо было только стараться не потревожить наст: снегу на дюжину самых эффектных лавин, рассказывать о которых было бы уже некому. 9 августа, 17 часов. Высота 5200. Первая проблема траверса решена. Они на перемычке.

Вот тут-то нос к носу они и увидели впервые северную стену пика 6744. Собственно, стена неожиданного впечат­ления не произвела, стена как стена, но гребень, по ко­торому они должны были к щей подобраться, их озадачил. И пока все занялись палатками и кухней, Лева Добро­вольский и Егор Кусов попытались пройти немного впе­ред — посмотреть, разведать, а если удастся, то что-то и обработать. Вернулись озабоченные, покачивая головами: ну и гребешок!

Утром снег, ветер, мороз, видимость до ста метров. И все же в 9 часов двойка Иванов — Мысловский вышла на обработку гребня. Отвесные скалы в сторону ледника Пролетарский Турист. Огромные карнизы в сторону лед­ника Дикий. Снег рыхлый, доверия к нему нет, а для то­го, чтобы добраться до льда и надежно забить ледовый крюк, приходилось рыть глубокие ямы. К полудню двойка прошла всего шесть веревок — половину гребня. Все остальные сидели на месте ночевки и смотрели. Разминуть­ся на гребне нельзя и, значит, сменить уставших тоже. Погода испортилась совсем, двойка начала рыть пещеру, чтобы там, на гребне, и заночевать. Что ж, такой вари­ант предполагался, и все необходимое у двойки было с собой.

К часу следующего дня гребень остался позади. Для всей команды. Наверное, все точно делали, вот и по­лучилось. А ведь были участки, когда приходилось идти без страховки — ее там просто немыслимо было организо­вать! Проползли, вышли к большому бергшрунду, чей ледо­вый сброс был виден даже с Дикого, стали думать, что де­лать дальше. Видимость до 30 метров, следы тут же зано­сит, высота 5300. За два часа вырыли пещеру, залезли.

Вот и весь день.

За ледовый сброс Эдик Мысловский заработал ложку черной икры Это было на другое утро. Без рюкзака, ма­ятником он перемахнул на едва заметную полочку, а там на «кошках» с помощью крючьев и ледоруба вылез. Чистая работа. Честно заслужил ложку икры. Он получил ее на пятисотметровом снежно-фирновом склоне, где команда наконец смогла собраться воедино. Над склоном высилась стена. Она выглядела внушительно, впечатляла мощью и крутизной, но неожиданно доставила удовольствие от очень приятного лазания, тем более приятного после рис­кованного копания в зыбком снегу. Хорошие зацепы. Удоб­ные полки. Только все сильней и сильней сказывается высота, все сильней мерзнут ноги, только лица вновь и вновь обрастают льдом, только сверху беспрестанно текут хвосты снега, только снегопад сокращает видимость до та­кой степени, что трудно ориентироваться, только кончился сахар, да и все прочие продукты на исходе, а до заброски еще далеко. Не думали, при всех поправках, что пик 6744 отнимет у них столько времени и сил.

Вечереет, вершину приходится откладывать на завтра, нужно думать о месте для ночевки. А места такого нет. Между связками большой разрыв, и последние подошли к первым уже в темноте. Начали рыть пещеру, наткнулись на лед, удалось вырубить какое-то подобие траншеи, сели рядком, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись па­латкой. Ничего другого придумать было нельзя. Боялись не замерзнуть, боялись заболеть. Бесконечная, невыноси­мо трудная ночь. Страшный холод: еще бы, почти семи­тысячная высота, всего лишь в двух веревках от вершины! Едва рассвело, Лева Добровольский и Валерий Путрин ринулись в работу, прорубились сквозь карнизы на юг и уже через час топтались на вершине. Радостные вопли! Радостные не только по случаю первой победы в траверсе. Радостные прежде всего потому, что здесь, на южном склоне пика 6744, давно солнце, здесь почти тепло, можно даже погреться. Лева и Валера как должное принимают присуждение им по ложке черной икры. Первые связки начинают движение в сторону Важа Пшавела. Шесть ве­ревок крутого гребня, три из них трудные. Потом по­проще, широко и полого, солнечно и тепло, а под ногами великий хребет Кок-Шаал-Тоо, весь Тянь-Шань!

Остановились, однако, рано. Чуть ли не в четыре дня. После передряги на 6700 надо было как следует отдох­нуть, отоспаться, что они и сделали, с облегчением убеж­даясь в том, что предыдущая ночь, кажется, обошлась без последствий. В 8 утра возобновили движение, оставив на месте ночевки часть репшнура и «железа». Судя по все­му, наиболее сложная в техническом отношении часть траверса позади, и теперь появилась возможность хоть немного разгрузиться. Впрочем, успокаиваться рано. Перед Западной Победой острый вычурный гребень с карнизами в обе стороны. Сильный ветер, мороз, види­мость на пятнадцать-двадцать метров, не больше. Кончи­лась передышка. Что ж, спасибо и на том.

К полудню подошли к вершине. Тут разделились, и первая четверка с облегченными рюкзаками пошла на се­верный склон пика Важа Пшавела к заброске. Никак не ожидали увидеть ее в таком состоянии. Погром. Грабеж. И кто? Вороны! Как они тут оказались? На 6800? Все истерзано, исклевано, цела только канистра, ну и, конеч­но, консервы. Вот счастье, что вороны равнодушны к бен­зину, просто счастье! Нет, что делается! Никому ничего нельзя доверить!

Внизу в прорехи облаков виднелся ледник Дикий, ба­зовый лагерь. Подошло время, Валя Иванов достает ра­цию, выходит на связь. Накануне во время вечернего сеан­са корреспондент «Комсомолки» Феликс Свешников по­просил подготовить радиорепортаж. Дескать, какие он, Иванов, испытывает чувства, находясь на гребне Побе­ды. Весь вечер под аккомпанемент товарищеских шуток Валя царапал что-то у себя в блокноте и вот теперь, едва лагерь откликнулся, бодро приступил к чтению:

—Я нахожусь на гребне легендарной Победы. Труд­но описать то волнующее чувство, которое приходится испытывать. Радостно сознавать...

Лагерь озадаченно молчал. Затем возник чей-то хму­рый, недовольно-встревоженный голос:

—Алло, «Траверс», что там с Ивановым? Если че­ловек не в себе, дайте рацию другому. Есть в группе нор­мальные люди, прием?

Долго не могли отсмеяться. Все ясно, вместо Свешни­кова у рации оказался Шалаев, а он об интервью не знал. Сообщили, что все в порядке, что можно за них не волно­ваться, что не понимают нервозности, прозвучавшей в не­которых вопросах, все нормально!

— Записки с Важа Пшавела еще не снимали?

— Только идем. А в чем дело?

— Ну узнаете... До связи!

Вышли на купол, к вершинному туру Важа Пшавела. В туре была записка Рябухина, узнали о смерти Художина. Вот оно что... Палатки поставили чуть ниже, в седло­вине на 6800, и все думали о Художине...

Утром 16 августа сильный восточный ветер. В хорошем темпе пересекли склон Важа Пшавела, вышли к перемычке перед подъемом на Главную Победу, начали набирать вы­соту. Сначала по фирновому склону, затем по скальному гребню. Наверное, их хорошо видно из базового лагеря, там, несомненно, наблюдают за ними!

Впереди вырос «жандарм» 7100. О нем были наслыша­ны по рассказам ребят и потому узнали сразу, тем более что сохранились следы групп Рябухина и Студенина; где-то здесь многие годы покоится тело Габлиани, а вот те­перь — и Художина.

—Что, мужики, тут и третья полочка есть. Ждет ко­го-то...

Невеселая шутка осталась без отклика, молча потя­нулись дальше. В полдень вышли на 7200, решили отды­хать. Площадка хорошая, спешить незачем. Конечно, вре­мя еще есть, можно дойти и до тура, но не ночевать же на вершине! Да и усталость сказывается. Хватит на се­годня! Это тоже риск — переработать перед решающим подъемом.

Начали топтать снег, ставить лагерь. Тогда, в те ми­нуты, этому никто не придал особого значения, это уже потом вспомнили, но Овчинников, чего с ним никогда не бывало, изъявил желание первым залезать внутрь, залез, но даже не смог принять рюкзаки, разобрать их, тут же уснув. Спал недолго. А проснувшись, пожаловался на то, что знобит, что трудно глотать, словом, заболел. Едва ли что еще могло так напугать ребят, как эта жалоба Овчин­никова! Вот когда отозвалась холодная ночевка на 6744! Вот как наносит свой удар Победа, украдкой, исподтиш­ка и именно в тот момент, когда ну просто некуда отсту­пать!

Ну нет, они вовсе не намерены сдаваться! Горячее молоко, полоскание горла фурациллином, вечером вышли на связь с лагерем. Вот счастье, Шиндяйкин на месте. Долгая консультация, обстоятельные расспросы и ответы, наконец диагноз. Атрофия слизистой оболочки и, очевид­но, гортани, уплотненный комок, сузивший просвет тра­хеи... Горячий чай со спиртом. Винный компресс на горло. Две таблетки тетрациклина через каждые четыре часа, ну и полоскание... И так всю ночь, стараясь не слишком шу­меть, чтоб в соседней палатке не услыхали, не догадались, чтобы спали спокойно. Пусть хоть одна четверка хорошо отдохнет. Теперь силы понадобятся вдвойне.

К утру Овчинников почувствовал себя лучше. Тогда и возникло решение. Теперь впереди идет Анатолий Геор­гиевич. Он задает темп. По своим возможностям. Возмож­ности эти, однако, оказались вполне достаточны, чтобы уже в четыре часа пополудни подняться к вершинному ту­ру с записками Попова и Балинского, выпить горячего чайку, а в 17.30 приступить к спуску по северному ребру. Была хорошая погода, Анатолий Георгиевич сносно себя чувствовал, и они смогли к сумеркам спуститься на 7200. Площадки были готовы — спасибо предшественникам, так что на ночлег расположились быстро. Поужинали, связались с группой наблюдения, и вновь перед ними возник вопрос, что делать дальше, на что решиться. С улучшением самочувствия Овчинникова появилась возможность завершить траверс. Но как? В каком со­ставе?

Утро вечера мудренее. Солнце разбудило рано, в шесть часов, день выдался на редкость приветливым, самочув­ствие у всех нормальное. Но нет, рисковать все же нель­зя, мало ли было таких ситуаций, разве забыть, чем они кончались? Овчинников идет вниз! А это значит, что... Тут сказал свое слово Лева Добровольский. Он пойдет с Анатолием Георгиевичем. Он и Витя Максимов. А боль­ше некому. Иванову? Он капитан, должен довести тра­верс до конца. Мысловский? Он в связке с капитаном. А остальные кандидаты, им как раз этого траверса, этих медалей не хватает до мастерского звания, им и идти. А за их тройку ребята могут не беспокоиться. Погода отличная, внизу группы Балинского и Попова, в случае чего поддержат, а на Звездочке их встретят наблюдатели и «док» Шиндяйкин — все как надо!

На том и порешили. Жаль, конечно, сходить с маршру­та, когда все трудности практически уже преодолены, но иного решения они не видели. Все понимали, что Макси­мов и Добровольский отказывались от верных золотых медалей, которых, по условиям первенства, они не полу­чат, но что ж... тем хуже для первенства. Обнялись, рас­прощались, связки Иванов—Мысловский и Путрин — Олег Галкин — Кусов энергично протраверсировали крутой ледово-фирновый склон и вышли на плато восточного гребня Победы, а тройка Добровольский — Овчинни­ков — Максимов пошла вниз. Из утренней связи они зна­ли, что Балинский не спешит, что ночевал на 6700 и что они при надобности могут его догнать... Что к полудню и было сделано. На 6000. Подошли к пещере, кинули в лаз ком снега.

—Балинский Анатолий Павлович, пенсионер, вторая группа инвалидности, здесь проживает?..

КАКАЯ ОНА, ПОБЕДА!

Они спускались с горы. Теперь-то они наверняка бы­ли последними, разве что где-то в районе Восточной По­беды стремительно продвигалась к финишу пятерка Ва­лентина Иванова, вдохновляемая наконец наладившейся погодой, крепким настом, близким успехом и, конечно, тем обстоятельством, что так счастливо все обошлось с Овчин­никовым — это на семи-то тысячах!

Балинский, как и накануне, напротив, ничуть не спе­шил. Потом, на очных и всяческих заочных разборах, их будут упрекать за эту медлительность, высказывая догад­ки, что группа, дескать, вконец расклеилась, делая суро­вые заключения по поводу «недостаточной физической и моральной подготовки».

Балинского эти, несомненно, ожидавшие их назидания не тревожили. Так всегда приходится спешить, так всегда в горах не до гор то из-за сроков, то из-за ненастья, близкой ночи, тяжелой работы да мало ли из-за чего, что возможность идти не спеша вниз, без нагрузки, солнечным ясным днем, по надежному пробитому пути с пещерами и забросками, на виду неправдоподобно прекрасной и только отсюда обозримой панорамы Тенгри-Тага — такая возможность казалась столь редкостным подарком судь­бы, не принять который было бы непростительной оплош­ностью, безрассудством. Конечно, то, что произошло на­кануне, на настроении все еще сказывалось, но появление Овчинникова, Левы Добровольского и Вити Максимова, с которыми были самые дружеские отношения еще по 1968 году, смягчало и эту горечь. За разговором, за лег­кой, не лишенной приятности работой на спуске они все больше и больше отходили от своих обид, от оставшейся еще взаимной досады, все более проникаясь радостью того главного, что им все же удалось сделать.

Не было резона торопиться. Очень уж тепло, снег рас­кис, и им совсем не хотелось разделить под занавес судь­бу тех, кто был накрыт лавиной десять лет назад. И хо­тя на 5300 они спустились рано, в пятом часу вечера, и за оставшееся светлое время, наверное, можно было дой­ти до Звездочки, искушать судьбу не стали, тем более что к их услугам была комфортабельная пещера. И... за­броска. Нашелся и веский повод для праздничного ужи­на — день рождения Вити Максимова. Так что ужин за­тянулся, легли поздно и наговорились обо всем досыта.

Утром все наверстали. За два часа без особых хлопот спустились на 4700, к подножию горы. Наконец можно было поздравить друг друга с Победой. Все расчувствова­лись, расцеловались. Словно целую жизнь прожили. Словно теперь начнется новая, совсем другая и прекрас­ная. У Семена Игнатьевича на глазах слезы. Он умиляет­ся каждому пустяку, каждому приямку того близящегося мира, в котором есть зелень травки, журчание воды, на­дежная земля под ногами, ну и, конечно, вертолеты...

От палаток бежали хозяева лагеря. Снова объятия и поцелуи, полетели на щебень рюкзаки, появились громад­ные миски только что снятого с плиты киселя, появились спальные мешки и куски поролона на теплых, прогретых солнцем камнях — вот оно, полное счастье, вот минуты безудержного наслаждения жизнью, всем тем, что она может предложить от своих щедрот людям, только что спустившимся с высот Кок-Шаал-Тоо.

После обеда распрощались с гостеприимной Звездоч­кой и в сумерках были у себя, на Диком. Снова друже­ская встреча, позднее чаепитие, но Победа в разговорах все больше и больше отходит на второй план, потому что каждый в мыслях уже дома, и каждый не знал, за что хвататься, столько за эти два месяца накопилось дел. На следующее утро первым же рейсом улетели Миша Леднев, Володя Кочетов и Женя Стрельцов. Один спешил на свою Чарвакскую ГЭС, другой в плотничью бригаду, третий в Пржевальск, на речку Джергалан, в затерявший­ся среди террас и облепиховых зарослей лагерь съемочно­го отряда, от одних палаток к другим, от победовских маршрутов к маршрутам по неогену, палеогену, сколько нужно успеть до первого снега! До первого снега! А они уже так «наелись» его в этом году!

...Балинский? Балинскому спешить было некуда. Вот когда пришлось вспомнить о своем позвоночнике, на По­беде некогда было думать об этом. Работа? Он не рабо­тает, и, как бы ни хотел, до конца года его никто на створ не пустит: кто возьмет на себя такой риск? Ехать к Эле? А где она? Конец августа, в альплагере пересменок, и, значит, все инструкторы наверху, делая восхождения для себя, для души, а уж Эля и вовсе внизу отсиживаться не будет. Где-нибудь на горе сейчас: то ли на пятой башне Короны, то ли на шестой...

Наверное, он так и сделает. Вот только бы узнать, где Насонова, на пятой башне Короны или на шестой? И ко­гда спустится? И останется на сентябрь работать в лаге­ре или нет? Тогда бы и он поработал в «Ала-Арче», в последнюю смену всегда нехватка инструкторов. Взял бы себе отделение новичков, сводил бы их на «единичку», на «двоечку», да потихонечку, пешочком...

А там и домой. В Кара-Куль. Увидеть ребят. Нагря­нуть на створ. Зайти к Бушману. Удивится, наверное, Бушман, когда узнает о Победе, очки сдвинет. А может, и не удивится. Скорей всего не удивится. Ведь они знают друг друга, примет как должное. Только и скажет: ладно, все это хорошо, а вот когда на работу, работать некому.

—Да я хоть завтра, Дмитрий Владимирович, не во мне же дело?

—Ну если не в тебе дело, завтра и выходи.

А потом добавит:

—С Победой тебя. Толя! Сделал все-таки. Какая она хоть, Победа?

...Что ж, теперь можно о ней и рассказать.