Даниель1,16

Чтобы обойти Netstat, надо в него внедриться; тому, кто хочет это сделать, придётся изменить весь юзерленд.

kdm.fr.st

Я успел забыть о существовании элохимитов, как вдруг мне позвонил Патрик — напомнить, что через две недели начало зимней школы, и спросить, не передумал ли я на неё ехать. Мне послано приглашение — ВИП-приглашение, уточнил он. Обнаружить его в почтовом ящике не составило труда, бумагу украшали водяные знаки: обнажённые девушки, танцующие среди цветов. Его святейшество пророк приглашал своих выдающихся друзей, в том числе и меня, принять участие в ежегодном празднестве по случаю «чудесной встречи» — с Элохим, надо полагать. Празднество намечалось особенное: с обнародованием ранее неизвестных деталей возведения посольства и при участии единоверцев со всего мира, под водительством девяти архиепископов и сорока девяти епископов; все эти почётные звания не имели никакого отношения к реальной административной структуре, их ввёл в употребление Коп, считавший, что без них нельзя эффективно управлять ни одной человеческой организацией. «Оторвёмся по полной!» — приписал пророк от руки, для меня лично.

У Эстер, как она и предполагала, были в это время экзамены, ехать со мной она не могла. А поскольку на то, чтобы встречаться со мной, у неё тоже останется не так уж много времени, я, не раздумывая, принял приглашение — в конце концов, я теперь не у дел, могу немного попутешествовать, совершить социологический экскурс, поискать ярких или забавных впечатлений. В своих скетчах я ни разу не затрагивал тему сектантства, а ведь это по-настоящему современный феномен: несмотря на все предостережения и рационалистские кампании, число сект постоянно и безудержно росло. Я немножко пообкатывал идею скетча об элохимитах, ничего не надумал и купил билет на самолёт.

Рейс совершал промежуточную посадку на Гран-Канарии, и, пока мы кружили над островом в ожидании воздушного коридора, я с любопытством разглядывал дюны Маспаломаса. Гигантские песчаные формы плавали в ослепительно синем океане; мы летели на небольшой высоте, я мог различить фигуры, начертанные на пляже порывами ветра, иногда они напоминали буквы, иногда — контуры животных или человеческих лиц; в голове невольно рождалась мысль, что это знаки, наделённые магическим смыслом, и я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, несмотря на лазурную гладь моря — а может, как раз из-за неё.

В аэропорту Лас-Пальмаса самолёт почти опустел; потом на борт поднялись несколько пассажиров, совершавших перелёты между островами. Большинство выглядели заядлыми путешественниками, вроде австралийских backpackers[52], вооружённых путеводителем «Let's go Europe»[53]и схемой расположения «Макдоналдсов». Они вели себя спокойно, тоже любовались видами, вполголоса обменивались умными, поэтичными замечаниями. Незадолго до посадки мы пролетали над зоной вулканической активности — развороченными темно-багровыми скалами.

Патрик ждал меня в зале прибытия аэропорта Арресифе; на нём были брюки и белая туника с вышитой разноцветной звездой, эмблемой секты, на лице расплылась широчайшая улыбка — по-моему, она появилась за пять минут до моего прилёта; он продолжал улыбаться безо всякой видимой причины и пока мы пересекали автостоянку. Там стоял белый микроавтобус «тойота», тоже украшенный разноцветной звездой. Я сел на переднее сиденье; лицо Патрика по-прежнему озаряла беспредметная улыбка; стоя в хвосте машин, чтобы пробить свой талон на выезд, он барабанил пальцами по рулю и покачивал головой, словно в такт какой-то звучавшей в нём мелодии.

Мы катили по насыщенно-чёрной, отливающей синевой равнине из угловатых, грубых, почти не тронутых эрозией скал, когда Патрик нарушил молчание.

— Вот увидишь, это будет потрясающе… — произнёс он вполголоса, как будто говорил сам с собой или сообщал мне какую-то тайну. — Тут особые вибрации… В самом деле, тут есть какая-то эманация.

Я вежливо кивнул. Не то чтобы он меня удивил: почти во всех сочинениях «Нью эйдж» говорится, что в регионах с повышенной вулканической активностью бывают особые сейсмические колебания, к которым чувствительны многие млекопитающие, в частности человек; считается, что, помимо прочего, они возбуждают тягу к сексуальному промискуитету.

— Именно, именно… — произнёс Патрик все в том же экстазе, — мы — дети огня!

Я счёл за лучшее промолчать.

Под конец дорога шла вдоль пляжа с черным песком, усеянным мелкими белыми камушками; признаться, выглядело это необычно, даже фантастично. Сперва я смотрел внимательно, но потом отвернулся: меня как-то неприятно поразила эта резкая инверсия цветов. Я бы, наверное, ничего не имел против, если бы море стало красным; но оно оставалось все таким же синим, таким же безнадёжно синим.

Шоссе резко вильнуло в глубь острова, и метров через пятьсот мы остановились: вправо и влево, насколько хватало глаз, тянулась массивная металлическая ограда высотой метра в три и с колючей проволокой. У ворот, которые, судя по всему, были единственным выходом отсюда, дежурили двое охранников с автоматами. Патрик сделал им знак, они открыли ворота, подошли к машине и, прежде чем нас пропустить, внимательно осмотрели меня. «Это необходимо… — произнёс Патрик все тем же еле слышным голосом. — Журналисты…»

Дорога, вполне сносная, пересекала ровное пыльное пространство с каменистой красноватой почвой. Когда вдали завиднелось нечто вроде белого палаточного городка, Патрик свернул влево, к обрывистой скале, сильно выветрившейся с одной стороны; она состояла из той же чёрной, по-видимому, вулканической породы, на которую я обратил внимание чуть раньше. Попетляв, машина остановилась на площадке, и дальше мы пошли пешком. Несмотря на мои протесты, он решительно забрал у меня чемодан, довольно тяжёлый. «Нет-нет, прошу тебя… Ты же ВИП…» Он говорил вроде бы в шутку, но что-то подсказывало мне, что не совсем. Мы прошли мимо дюжины гротов с узким входом, вырубленных в скале, и наконец, поднявшись ещё на одну площадку, почти на вершине небольшой горки, оказались перед ещё одним гротом, гораздо больше остальных; у входа, шириной в три метра и высотой в два, тоже стояли двое вооружённых охранников.

Мы вошли в первую залу — квадратную, со стороной примерно метров десять и с голыми стенами; единственной мебелью здесь были несколько складных стульев, расставленных вдоль стен. Затем, следуя за охранником, мы пересекли коридор, освещённый высокими светильниками в форме колонн, очень похожими на те, что были в моде в 70-е годы: в светящемся геле жёлтого, бирюзового, оранжевого и бледно-фиолетового цвета вспухали большие пузыри, медленно поднимались вверх и исчезали.

Апартаменты пророка тоже были обставлены в стиле 70-х годов. На полулежал толстый оранжевый палас, исчерченный фиолетовыми молниями. По всей комнате в живописном беспорядке были разбросаны низкие диванчики, покрытые шкурами. В глубине на ступенчатом возвышении стояло вращающееся кресло для отдыха, обитое розовой кожей, со встроенной подставкой для ног; кресло пустовало. За ним я обнаружил знакомую картину с псевдорайским садом, она висела в столовой пророка в Зворке: двенадцать юных дев, облачённых в прозрачные туники, взирали на него с обожанием и вожделением. Комично, разумеется, но ровно в той — в конечном счёте весьма малой — степени, в какой может быть комичной вещь чисто сексуальная: юмор, чувство смешного торжествуют лишь тогда (собственно, мне за то и платили, причём недурно платили, чтобы я это знал), когда направлены на мишени уже беззащитные, вроде религиозности, сентиментальности, преданности, чувства чести, и, напротив, не в силах нанести серьёзного урона глубинным, эгоистичным, животным детерминантам человеческого поведения. В любом случае картина была написана настолько плохо, что я далеко не сразу узнал изображённых на ней моделей, вполне живых девушек, которые восседали на ступенях, кое-как пытаясь воспроизвести живописные позы — их, видимо, предупредили о нашем прибытии; впрочем, репродукция из них получилась весьма приблизительная: если некоторые облачились в те же прозрачные туники, отдалённо напоминающие греческие, подняв их до талии, то другие предпочли бюстье и чёрные латексные бюстгальтеры; так или иначе, половые органы у всех остались обнажёнными.

— Это невесты пророка, — почтительно произнёс Патрик.

По его словам, этим избранницам дарована привилегия постоянно жить при пророке: у каждой есть собственная комната в его калифорнийской резиденции. Они представляют все расы, населяющие Землю, и, в силу своей красоты, предназначены исключительно для служения Элохим, а следовательно, не могут вступать в сексуальные отношения ни с кем, кроме них (буде, конечно, те соберутся почтить Землю своим присутствием) и пророка; по желанию пророка, они могут также заниматься сексом друг с другом. Я немного поразмыслил над этой перспективой, одновременно пытаясь пересчитать девушек: решительно, их было только десять. В этот момент я услышал справа какой-то всплеск. Зажглись галогеновые лампы на потолке, освещая бассейн, вырубленный в скале и окружённый пышной растительностью; в нём купался обнажённый пророк. Две недостающие девушки почтительно ожидали у лесенки бассейна, держа белый халат и белое полотенце, украшенные разноцветными звёздами. Пророк не спешил, кувыркался в воде, лениво покачивался, лёжа на спине. Патрик замолчал и потупился; тишину нарушали только лёгкие всплески купальщика.

Наконец он вылез из бассейна и немедленно был облачён в халат; вторая девушка, стоя на коленях, массировала ему ноги; я подумал, что мне он запомнился менее высоким, а главное, менее крепким: он явно качал мускулы, держал форму. Пророк двинулся ко мне с распростёртыми объятиями, мы расцеловались. «Рад… — произнёс он низким голосом, — рад тебя видеть…» За время путешествия я не раз спрашивал себя, чего, собственно, он от меня хочет; возможно, он преувеличивал мою известность. Скажем, сайентологи, безусловно, извлекали пользу из присутствия в их рядах Джона Траволты и Тома Круза, но ведь я — величина куда более скромного уровня. Правда, и он сам тоже; наверное, это самое простое объяснение: просто он ухватился за первое, что подвернулось под руку.

Пророк уселся в своё кресло для отдыха, мы устроились внизу, на пуфах. По его знаку девушки рассыпались в разные стороны и вернулись, неся небольшие керамические кубки с миндалём и сушёными фруктами; некоторые несли амфоры, наполненные, как выяснилось, ананасовым соком. Итак, он по-прежнему тяготел к греческой стилистике; но мизансцена была выстроена довольно неряшливо, смущали обёртки от орешков «Бененатс», валявшиеся на сервировочном столике.

— Сьюзен… — ласково обратился пророк к очень светлой блондинке с голубыми глазами и восхитительно невинным лицом, которая осталась сидеть у его ног.

Ни слова не говоря, она послушно встала на колени между его раздвинутых ляжек, откинула полу халата и начала сосать; член у него был короткий и толстый. Он явно стремился с самого начала продемонстрировать своё безоговорочное превосходство; на какой-то миг у меня мелькнул вопрос, зачем он это делает — из чистого удовольствия или у него разработан целый план с целью произвести на меня впечатление? Собственно, на меня это никакого впечатления не произвело, зато Патрик заметно смутился и в замешательстве разглядывал собственные ступни; по-моему, он даже слегка покраснел — хотя в принципе все это вполне укладывалось в теории, которые он сам же проповедовал. Сначала разговор вращался вокруг международного положения: по словам пророка, над демократическими режимами нависла серьёзная опасность; он считал, что угроза мусульманского интегризма нисколько не преувеличена, до него доходят тревожные сведения от адептов-африканцев. Мне особенно нечего было сказать по этому поводу — что, наверное, и неплохо, потому что позволяло сохранять на лице выражение почтительного интереса. Время от времени он клал руку на голову девушки, и она прерывала процесс; потом, повинуясь новому знаку, снова принималась за дело. После краткого монолога пророк осведомился, не желаю ли я отдохнуть перед ужином, который мне предстояло вкушать в обществе первых лиц секты; мне показалось, что правильным ответом будет: «Да».

— Хорошо прошло! Очень хорошо прошло!… — шепнул мне Патрик, весь дрожа от возбуждения, когда мы двинулись обратно по коридору.

Его откровенная угодливость приводила меня в некоторое замешательство, я пытался вспомнить все, что знаю о первобытных племенах и иерархических ритуалах, но в голову почти ничего не приходило, конечно, я всё это читал в далёкой юности, ещё когда учился на курсах актёрского мастерства; мне тогда казалось, что те же механизмы, с лёгкими вариациями, действуют и в современном обществе и что их знание может пригодиться для моих скетчей — впрочем, эта гипотеза в целом подтвердилась, особенно мне помог Леви-Стросс. Оказавшись на площадке, я остановился, поражённый зрелищем палаточного лагеря, где обитали адепты: под нами, метрах в пятидесяти, находилась добрая тысяча совершенно одинаковых палаток «иглу» непорочно-белого цвета, они стояли очень тесно, образуя ту самую звезду с загнутыми лучами, что служила эмблемой секты. Рисунок можно было увидеть только с высоты — или с неба, подсказал Патрик. Посольство предполагается выстроить той же формы, планы рисовал сам пророк, он, безусловно, захочет мне их показать.

Я было настроился на пышную трапезу, перемежаемую сибаритскими утехами, но скоро убедился, что мои надежды напрасны. Пророк предпочитал самую простую пищу: помидоры, бобы, оливки, манную кашу — все это подавалось в очень небольших количествах; плюс немного овечьего сыра и стакан красного вина. Он не только, по сути, сидел на «критской диете», но и по часу в день занимался гимнастикой, проделывая комплекс упражнений, специально разработанный для поддержания в тонусе сердечно-сосудистой системы, принимал пантестон и MDMA, а также другие, более специфические препараты, доступные только в США. Он буквально помешался на физическом старении, разговор вращался почти исключительно вокруг увеличения числа свободных радикалов, разрушения коллагена и эластина, избытка холестерина в клетках печени. В этом вопросе он, судя по всему, разбирался досконально. Учёный только время от времени вставлял слово, уточняя какую-нибудь деталь. Кроме него, на ужин пригласили Юмориста, Копа и Венсана, которого я ещё не видел, с тех пор как приехал, и который, по-моему, пребывал в ещё большей прострации, чем обычно: он вообще не слушал и, казалось, думал о чём-то своём, сугубо личном и несказанном; его лицо нервно подёргивалось — в частности, всякий раз, как появлялась Сьюзен: за столом прислуживали «невесты пророка», облачённые ради такого случая в длинные белые туники с разрезом на боку.

Пророк не пил кофе, и трапеза завершилась какой-то настойкой зелёного цвета, исключительно горькой — но, по его мнению, весьма полезной при повышенном холестерине. Учёный подтвердил эту информацию. Мы разошлись рано, пророк уделял особое значение долгому сну, восстанавливающему силы. Венсан поспешил за мной в коридор, ведущий к выходу; мне показалось, что он хватается за меня, что ему хочется со мной поговорить. Отведённый мне грот был немного пошире, чем у него, и имел террасу, расположенную прямо над палаточным городком.

Было всего лишь одиннадцать вечера, но в городке стояла полная тишина, оттуда не доносилось музыки, почти никто не ходил из палатки в палатку. Я налил Венсану Тленфиддиша», купленного в магазине дьюти-фри мадридского аэропорта.

Я как-то ждал, что он сам начнёт разговор, но он лишь молча подливал себе виски и вертел в пальцах стакан. На вопрос, как подвигается его работа, он отвечал неохотно и односложно; он ещё больше похудел. В конце концов я с горя заговорил о себе, то есть об Эстер, по-моему, больше ничего достойного упоминания в моей жизни за последние месяцы не произошло; ещё я купил новую автоматическую поливальную систему, но распространяться по этому поводу было выше моих сил. Он попросил рассказать ему ещё об Эстер, что я и исполнил с непритворным удовольствием; его лицо понемногу прояснялось, он сказал, что рад за меня, и чувствовалось, что это искренне. Взаимная привязанность у мужчин — тяжёлая штука: она не находит конкретного воплощения, это что-то нереальное, нежное, но всегда немного болезненное; минут через десять он ушёл, так ничего и не рассказав о своей жизни. Я растянулся на кровати и стал размышлять в темноте о психологической стратегии пророка; я не вполне её понимал. Уж не собирается ли он предоставить мне одну из адепток для сексуальных развлечений? Наверное, он пребывал в сомнении — вряд ли у него был большой опыт в обращении с ВИПами. К подобной перспективе я отнёсся спокойно: ещё утром мы занимались любовью с Эстер, дольше и упоительнее, чем обычно, и мне совершенно не хотелось другой женщины, не уверен даже, что при необходимости я сумел бы проявить к ней интерес. Обычно считается, что мужчина — это член на ножках, способный трахнуть любую телку, лишь бы та была достаточно соблазнительна, и что всяческие чувства тут абсолютно ни при чём; портрет в общем и целом справедлив, но всё-таки немного утрирован. Конечно, Сьюзен великолепна, но, глядя, как она сосёт член пророка, я не испытал ни выброса адреналина, ни приступа обезьяньей ревности; применительно ко мне эффект достигнут не был: я вообще чувствовал себя необычно спокойным.

Я проснулся в пять утра, незадолго до рассвета, и энергично привёл себя в порядок, завершив туалет ледяным душем; у меня возникло необъяснимое — а впрочем, как выяснилось, обманчивое — ощущение, что впереди решающий день. Я сварил себе чёрный кофе и выпил его на террасе, глядя, как просыпается палаточный лагерь; несколько адептов направлялись к общественным туалетам. Каменистая равнина в свете зари казалась темно-красной. Далеко на востоке виднелась металлическая ограда: участок, выделенный секте, был никак не меньше десяти гектаров. Пройдя несколько метров вниз по извилистой тропе, я вдруг увидел Венсана и Сьюзен. Они стояли на площадке, где мы накануне оставили микроавтобус, и между ними происходил весьма бурный разговор. Венсан размахивал руками и, казалось, в чём-то её убеждал, но говорил тихо, до меня не доносилось ни слова; она глядела на него спокойно, но абсолютно бесстрастно. Повернув голову, она заметила, что я на них смотрю, и тронула Венсана за плечо, чтобы он замолчал; я задумчиво повернул обратно в свой грот. Мне казалось, что Венсан сделал крайне неудачный выбор: эта девушка с прозрачными глазами, казалось не ведающими смущения, и здоровым, атлетическим телом юной спортсменки-протестантки, от природы имела склонность к фанатизму; её с равным успехом можно было представить себе в рядах и какого-нибудь радикального евангелического движения, и группки deep ecology[54]; при нынешних обстоятельствах она была душой и телом предана пророку, и ничто не могло убедить её нарушить обет сексуального служения ему одному. И тут я понял, почему никогда не описывал сектантов в своих скетчах: легко иронизировать над человеческими существами, видеть в них бурлескных роботов, покуда ими движет банальная алчность или вожделение; когда же, напротив, создаётся впечатление, что их одушевляет глубокая вера, нечто выходящее за рамки инстинкта выживания, механизм даёт сбой, и смех в принципе невозможен.

Адепты, вновь облачённые в белые туники, один за другим выходили из палаток, направляясь к углублению в основании отвесной скалы, служившему входом в огромный естественный грот, где проходило обучение. Мне показалось, что многие палатки пустуют; и действительно, несколько минут спустя, беседуя с Копом, я узнал, что в этом году на зимнюю школу приехали всего триста человек; для движения, насчитывающего, как он утверждал, восемьдесят тысяч сторонников по всему миру, негусто. Он объяснял такой провал слишком высоким уровнем лекций Мицкевича. «Для людей это все китайская грамота… Школа предназначена для широкого круга, и лучше было бы делать упор на более простые эмоции, объединяющие людей. Но пророк совершенно одержим наукой…» — с горечью заключил он. Меня удивила его откровенность: недоверие, с которым он относился ко мне во время школы в Зворке, похоже, испарилось. Или же он ищет во мне союзника: наверное, ему сказали, или он сам понял, что я — ВИП первостепенной важности, что мне, быть может, суждено сыграть какую-то роль в организации или даже влиять на решения, принимаемые пророком. Он явно не состоял в добрых отношениях с Учёным, тот считал его чем-то вроде фельдфебеля, годного лишь на то, чтобы следить за порядком да наладить поставку провизии. Юморист никогда не участвовал в их перепалках, порой весьма язвительных, держался в стороне, иронизировал, целиком полагаясь на личные отношения с пророком.

Первая лекция начиналась в восемь утра; сегодня её читал как раз Мицкевич, и называлась она «Человеческое существо: материя и информация». Глядя, как он поднимается на кафедру, сухопарый, серьёзный, со стопкой листков в руке, я подумал, что он и в самом деле был бы абсолютно уместен на каком-нибудь студенческом семинаре третьей ступени, но здесь — здесь это уже менее очевидно. Он торопливо поприветствовал аудиторию и сразу приступил к изложению материала: никакой оглядки на публику, ни грана юмора и тем более ни малейшей попытки пробудить какие-нибудь коллективные эмоции, хоть какое-то человеческое или религиозное чувство; только знание в чистом виде.

Посвятив полчаса генетическому коду (в настоящее время прекрасно изученному) и модальностям (пока ещё плохо известным) его проявления в белковом синтезе, он, однако, прибегнул к небольшому сценическому эффекту. Двое ассистентов принесли и с некоторым усилием водрузили перед ним на стол пластиковый контейнер размером с мешок цемента. Контейнер состоял из расположенных рядами прозрачных пакетов различной величины, содержавших химические вещества; самый большой, намного больше остальных, был заполнен водой.

— Перед вами — человеческое существо! — воскликнул Учёный чуть ли не с пафосом; впоследствии я узнал, что пророк, прислушавшись к замечаниям Копа, просил его немного оживить изложение и даже записал его на ускоренные ораторские курсы, с видеотренингом и участием профессиональных актёров. — Этот контейнер на столе, — продолжал он, — имеет точно такой же химический состав, как взрослый человек весом в семьдесят килограммов. Как видите, все мы состоим главным образом из воды… — Он взял узкий нож и проткнул прозрачный карман; оттуда вырвалась тонкая струйка. — Естественно, существуют большие различия… — Представление было окончено, к нему понемногу возвращалась серьёзность; карман с водой опадал, становился плоским. — Все эти различия, сколь бы важны они ни были, можно обозначить одним словом — информация. Человеческое существо есть материя плюс информация. Состав материи известен нам сегодня с точностью до грамма: речь идёт о простых химических элементах, широко распространённых уже в неживой природе. Об информации нам также известно, по крайней мере, главное: она целиком записана на ДНК — ядерной и митохондриальной. ДНК содержит не только информацию, необходимую для создания целостного организма, для эмбриогенеза, но и ту, что впоследствии управляет функционированием этого организма. Отсюда вопрос: зачем нам обязательно проходить стадию эмбриогенеза? Почему бы на основании необходимых химических элементов и схемы, которую даёт ДНК, не изготовить прямо взрослое человеческое существо? Не подлежит сомнению, что в будущем наши исследования пойдут именно по такому пути. Люди будущего станут рождаться прямо во взрослом, восемнадцатилетнем теле, именно эта модель будет воспроизводиться в дальнейшем, именно в этой идеальной форме они достигнут — мы с вами достигнем, если мои исследования будут продвигаться так быстро, как я рассчитываю, — бессмертия. Клонирование — примитивный метод, просто калька с естественного способа репродукции; развитие эмбриона из оплодотворённой яйцеклетки не привносит ничего, кроме вероятности девиаций и ошибок; как только мы получаем в своё распоряжение план всей конструкции и необходимые материалы, оно превращается в бесполезную стадию.

Однако с человеческим мозгом, и я хотел бы привлечь ваше особое внимание к этому моменту, — продолжал он, — с мозгом дело обстоит иначе. Конечно, есть определённый, грубый силуэт индивидуальности; ряд базовых элементов, относящихся к наклонностям человека и его характеру, заложен в его генетическом коде; но в основе своей человеческая личность, то, что составляет нашу индивидуальность и нашу память, складывается постепенно, на протяжении всей жизни, посредством активации и химического усиления узлов нейронных сетей и соответствующих нервных окончаний; одним словом, личная история человека создаёт саму его личность.

После трапезы, такой же скудной, как и накануне, я уселся рядом с пророком в его «рейнджровер». Мицкевич плюхнулся на переднее сиденье, один из охранников сел за руль. Дорога, вгрызаясь в скалу, уходила куда-то вдаль, за палаточный городок; нас быстро окутало облако красной пыли. Через четверть часа машина остановилась перед абсолютно белым параллелепипедом, квадратным в сечении, длиной метров двадцать и высотой примерно десять; в нём не было ни единого отверстия. Мицкевич достал пульт дистанционного управления; массивная дверь на невидимых петлях повернулась внутрь, открывая проход.

В здании круглый год, днём и ночью, поддерживается постоянная температура и уровень освещения, пояснил он мне. Поднявшись по лестнице, мы оказались на широкой галерее, тянувшейся по периметру холла и на которую выходило множество кабинетов. Металлические стенные шкафы были полны DVD-дисков с тщательно наклеенными этикетками. На нижнем этаже находилась только полусфера с прозрачной пластиковой поверхностью; её орошали сотни прозрачных трубок, подсоединённых к полированным стальным контейнерам.

— Эти трубочки содержат химические элементы, необходимые для изготовления живого существа, — продолжал Мицкевич. — Углерод, водород, кислород, азот и различные микроэлементы…

— В этом-то прозрачном пузыре, — добавил пророк прерывающимся голосом, — и родится первый человек, зачатый полностью искусственным образом, первый настоящий киборг!

Я внимательно взглянул на обоих: впервые со времени нашего знакомства пророк был абсолютно серьёзен, казалось, он потрясён и почти напуган открывающейся перед нами перспективой. Со своей стороны, Мицкевич выглядел абсолютно уверенным в себе, ему явно хотелось продолжить объяснения; в этом зале господином был он, и пророку оставалось только умолкнуть. Я вдруг понял, что обустройство лаборатории, видимо, стоило больших, очень больших денег, что, наверное, именно на неё пошла большая часть пожертвований и доходов, — в общем, что этот зал и есть смысл существования секты. Словно отвечая на мои мысли, Мицкевич уточнил, что они уже сейчас в состоянии синтезировать всю совокупность сложных протеинов и фосфолипидов, необходимых для функционирования клетки; что им удалось также воспроизвести всю совокупность органелл, за исключением аппарата Гольджи (эту проблему он рассчитывал решить в самое ближайшее время); но что у них возникли неожиданные трудности при синтезе плазматической мембраны, поэтому пока они ещё не смогли создать полнофункциональную живую клетку. Я спросил, опережают ли они другие исследовательские группы; он нахмурился: я, видимо, не совсем понял, они не только опережают всех, они — единственная в мире группа, работающая над искусственным синтезом, при котором ДНК используется не для развития эмбрионального диска, а только для получения информации, позволяющей управлять функциями уже сформировавшегося организма. Именно это позволяет миновать стадию эмбриогенеза и напрямую изготавливать взрослых индивидов. До тех пор, пока мы остаёмся заложниками нормального биологического развития, для создания нового человеческого существа требуется около восемнадцати лет; когда же удастся воспроизвести всю совокупность процессов, это время, на его взгляд, можно будет сократить до часа и даже менее.