2015-05-25
329
Проходит почти год в извилистых коридорах Стэнфорда, когда Сэм встречает Джессику в первый раз, и она само совершенство. Ее зеленые глаза смотрят на Сэма так знакомо, что по коже пробегают искорки. Сверкающие белые зубы видны в сияющей улыбке за блестящими губами, и Сэм думает, что Джессика сделана из мягкой кожи, податливой и шелковистой.
Но на деле она – сплошь углы и крепкие мышцы под руками Сэма, и губы, скользящие по его коже замысловатым влажным рисунком. Иногда Сэм держит ее, словно фарфор, потому что она такая маленькая у него в руках, а иногда швыряет на кровать, гадая, сломается ли. Джессика только смеется и тянется к нему, зазывает к себе дьявола.
Сэму двадцать, он знакомится с Джессикой, и она совершенна. Они вместе строят жизнь, конструкцию из стен учебников и потайной памяти, расписанную трещинами, которые они заполняют фаст-фудом и черно-белыми фильмами. У них маленькая квартирка с ванной, где они сталкиваются локтями, укладывая зубные щетки рядом, словно поваленные деревья.
По утрам Сэм уходит прежде, чем Джессика просыпается, и возвращается намного позднее ее, но она просто легко улыбается ему и становится на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Дни проходят в пелене работы, без развлечений, но Сэм хочет для своей мамы совершенного сына.
А Мэри, Мэри кричит, и кричит, и кричит, и кричит. Мэри тут, когда день кончается, и когда начинается, и когда Сэм не знает, день сейчас или ночь, в замешательстве, потому что крики Мэри слишком громкие. Когда он начинает забывать собственное имя, то выбирает бар, драку и стекло-зуб-кость, впечатанные в кулак. Только тогда Мэри становится чуть тише, и можно соображать.
Именно тогда, когда Сэм бьет безликую фигуру, а Мэри вопит с каждым ударом, боль и отчаянная нужда в брате сильнее всего. Самая суть Сэма – постоянное «Дин, нужен Дин». Иногда эта нужда затмевает всё остальное, выпивает все эмоции, пока не остается только Дин. Иногда Сэм просыпается, ест, одевается, улыбается, смеется, живет лишь потому, что когда-нибудь он снова увидит брата.
Когда Дин – единственное, что существует в мыслях Сэма, Мэри кричит громче всего.
------------
Дину двадцать четыре, и он забыл, как жить. Дину двадцать четыре, и он почти забыл, но на его телефоне голосовое сообщение, когда он стряхивает похмелье настолько, чтобы заглянуть в телефон. Дину двадцать четыре, и он забыл бы, но голос брата поздравляет его с Днем рождения с расстояния во много световых лет.
Дни проходят, словно мысли, потраченные на банальные вопросы. Временами они сливаются вместе, пока не проходит неделя, и Дин не может вспомнить, чем занимался. Нет ничего, кроме охот, выпивки и податливого тела на посошок. Нанести, смыть, повторить.
Просто повторить.
И повторить.
И повторить.
Он пьет, чтобы проснуться. Пьет, чтобы заснуть. Пьет, чтобы не промазать. Пьет, чтобы разобраться с охотой. Пьет, чтобы избавиться от похмелья. Пьет, чтобы видеть бесконечную дорогу. Пьет, чтобы получалось улыбаться.
Он пьет, чтобы не проводить дни в мыслях «Сэм, Сэмми бросил меня». Потом, выпив чересчур много и трахнув кого-нибудь за баром, он падает на мотельную кровать и крутит в голове имя брата до тех пор, пока оно не становится лишь звуком, эхом отдающимся в его снах.
А Мэри, Мэри повсюду. Она сидит на заднем сиденье «Импалы», пустые глазницы наблюдают за Дином в зеркало заднего вида. Она распята на деревьях и распластана по потолкам. Повсюду, где она проходит, следом тянется дорожка гниющей плоти.
По утрам она поджидает Дина, как только тот приходит в себя. В мотелях она стоит в изножье кровати, кровь и гной капают с ее пальцев и впитываются в ковер. Когда он спит в «Импале», она прижимает ладони к окну, оставляя на стекле обрывки кожи.
В самые худшие дни, когда Дин глаза не может открыть без того, чтобы не увидеть Мэри, когда она отпечатана у него на веках, охота – единственное, что поддерживает его существование. Адреналин, бурлящий в венах, оружейный металл в руках и красная кровь, медленно расползающаяся по стеклу. Вопли кого-то, чего-то, что умирает, когда Дин останавливает его темное сердце.
Иногда Дин думает, что сошел с ума, но всегда говорят, что сумасшедшие думают, что они нормальны. Так что, наверное, он нормален, но если он думает, что нормален, то, наверное, он сумасшедший. Но тогда… Мэри смеется над Дином, когда тот заходит в тупик. Наконец, он просто сдается и заглатывает очередную рюмку.
Сэм бы знал. Сэм бы мог сделать Дина нормальным. Сэм бы смог всё исправить. Дин опустошает очередную бутылку. Он просыпается с окровавленными руками, и кровь не его.
Сэмми мог бы его спасти.
------------
Сэму двадцать два, и он ощущает, как сокращаются мышцы брата под пальцами. Его придавливает тяжелым весом, прижимает его тело к полу до тех пор, пока мир внезапно не становится плотным, а сколько прошло со времен, когда мир казался реальным? Сколько минуло с тех пор, когда Сэм чувствовал землю под ногами?
Мэри кричит, и кричит, и кричит, и Сэм не колеблется, просто зарывается носом под кожаную куртку брата и впивается в него зубами. Мэри нет. Она не просто затихла. Ее нет. В первый раз за слишком уж долгое время опускается тишина.
А потом в ухо выдыхает голос, хриплый, тихий и совершенный:
– Сэмми.
Он разжимает челюсти, перемещает вес и переворачивает их, пока Дин не становится якорем, а Сэм кораблем. Руки машинально обвивают его спину – стальная клетка, защищающая от акул, пальцы впиваются в кожу. Прячась от мира, Сэм зарывается лицом в шею брата и позволяет запаху Дин-Дин-Дин утихомирить ревущие приливы.
Они долго не двигаются. Может, вечность, а может, этого и не было никогда. Мир продолжает бег, а они застыли, или, может, они бегут слишком быстро, а мир застыл. Может, они осели паром на стекло, а мир просто исчез в дымке. Неважно, больше уже неважно.
------------
Дину двадцать шесть. Ногти впиваются в кожу младшего брата, и Дин никогда его не отпустит. Каждый полюс становится на место, север и юг, восток и запад. Сэм – стрелка, указывающая путь, карта, по которой можно найти края мира, а потом упасть на ничью землю. Вот где они существуют – в тенях, где остальной мир не может их разглядеть.
Слишком скоро Сэм отстраняется. Он стоит над Дином и выглядит куда выше, чем Дин помнит. Его ладонь теплая, когда Дин берет его за руку, теплая, и мозолистая, и настоящая. Они сталкиваются плечами, падая друг на друга, перестраиваясь, возвращая равновесие. Они были в разлуке долго, слишком долго, но все еще вписываются друг в друга, как мышечная память, вспоминая каждую линию, на которой расположена вторая половинка.
А потом Сэм задает вопрос, на который Дин не хочет отвечать:
– Что ты тут делаешь?
На этот вопрос нет короткого и остроумного ответа. Все долго и сложно, и у Дина вообще нет ответа, по крайней мере, такого, какой можно сказать вслух. Дин забыл, как чувствовать себя по-другому, кроме как пьяным и потерянным. Сэм отшатывается при виде его пустого взгляда, и Мэри появляется рядом, пятная идеально чистый ковер.
Свет наполняет комнату, прогоняет мир теней. В дверях стоит светленькая девушка, скорее неодетая, чем одетая. Ее глаза изумрудно-зеленые, и она красива, и Дину нашли замену. У Сэма есть совершенная, как с картинки, кукла Барби, а Дин больше никому не принадлежит. Они разговаривают о нем, и он вливается в мир Сэма очередной полуложью. Потом Сэм идет к ней. Сэм оставляет Дина, и в образовавшийся проем проскальзывает Мэри с кровоточащими деснами в беззубой улыбке.
Джессика смотрит на Дина с любопытством, пока Сэм все еще спрашивает «Зачем ты здесь?». Дин быстро выдает историю, которая точно впишется в новую жизнь брата, сказку про пропавшего отца – полуправда, полуложь. Сэм, разумеется, не приходит в ужас, просто выглядит раздраженным, а Барби будто беспокоится об их отце, о котором, наверное, только мельком и слышала.
Сэм опускает глаза на нее, и Дин осознает правду. Он знает этот взгляд. Он узнает его после всех лет, в течение которых заботился о братишке, присматривал за ним, пока ангелы были слишком заняты. Он узнает этот взгляд, потом что раньше Сэм так смотрел на него. Так что теперь Дин всё понимает.
Мэри становится за спинами голубков, и на момент Дин видит, как она улыбается с гордостью за младшего сына. Это идеальная жизнь. Это то, о чем мать молится для своего ребенка. Это то, о чем мечтал в детстве Сэм, когда сворачивался клубочком на заднем сиденье «Импалы», прижавшись к боку Дина, как драгоценное существо, которое нужно защищать.
Дин понимает. Это совершенная жизнь для Сэма. Он не хочет, чтобы его чувства мешали счастью брата. Ему требуется лишь момент, чтобы взять свои слова обратно и пробормотать извинения. Это самое трудное, что ему довелось сделать с тех пор, когда брат оставил его выворачиваться наизнанку в лужи на пустой автобусной остановке. Барби выглядит рассеянной, Сэм – смущенным. Мэри улыбается шире, и кусок ее щеки трескается, чернеет, горит в невидимом пламени.
Они вместе спускаются вниз: шаги, дыхание, сердцебиение – всё один в один. Все сжимается внутри, съеживается, будто готовится к агонии новой разлуки. Легче было, когда не он смотрел в зеркало заднего вида. Легче было теряться в королевствах, порожденных алкоголем.
В крохотной прихожей тесно. Дин чувствует щекой дыхание брата, а рукой – капель крови Мэри. Свет с улицы рисует картины на лице Сэма, прячет их тела в тень. Дин открывает рот, чтобы попрощаться, правда, он всего лишь хочет попрощаться, но слова так и не успевают вырваться. Сэм теплый в его руках, нос прижат к его уху, слезы на коже Дина. На момент Дину кажется, что он слышит вопли Мэри.
Через час Дин уезжает из Пало-Альто, и Сэм сидит рядом с ним.
------------
Только одна охота, продолжает повторять Сэм. Только одна охота, а потом ему придется вернуться к своей мечте. Там его ждет Кукла Барби, а юридический университет интересуется его отличными оценками. Под его ногами вымощена золотая дорожка, а Мэри улыбается в окне мотеля, прижав ладонь к стеклу.
Нет ничего нового в том, что Дин просит две кровати. Это никогда не менялось, даже когда Сэма с ним не было. Иногда на второй спала Мэри, оставляя поутру на подушке половину лица. Но сейчас ей нет места, сейчас, когда Сэм наполнил собой мир Дина. Сегодня ночью она жмется к стеклу, и Дин ее не впустит.
Охота закончена чересчур быстро, чересчур легко. Дин и моргнуть не успел, как белой женщины больше нет, а он защитил младшего братишку, как всегда обещал. Они широко улыбаются друг другу – улыбки на адреналине, прикосновения проскользнувшей мимо смерти, уверенность в том, что они победили очередного монстра из-под кровати.
Дин выводит «Импалу» из обломков, кровь пульсирует в такт ударам сердца, растянувшимся между водительским и пассажирским сиденьями. Есть, однако, что-то еще, мир самую капельку не в порядке. Сэм ерзает на сиденье, потирает руку, отчего волоски встают дыбом. Мэри стоит около машины и выглядит взволнованной – насколько это возможно для человека без плоти.
– Сэмми?
Ему не нужно говорить больше ничего. Когда в крови пульсирует жестокость, они общаются именами. Сэм протягивает руку и цепляет пальцем Динов карман, тянет легонько, не глядя брату в глаза.
Дин понимает. Он молча вытаскивает коробок спичек и отдает брату. В улыбке на лице Сэма опустошение и разрушение. Искра пламени и поцелуй огня. Она изломанная, пугающая и такая чертовски прекрасная, что Дину кажется, он умрет, если будет смотреть слишком долго, но ничего такого. Сэм не может причинить ему вред, потому что он – часть Сэма, а Дин никогда не позволит Сэму пострадать, так что он защищает себя сам.
Дом старый и полуразрушенный. Он скрипит на ветру и грозится обрушиться. Пламя пожирает его кости и выкашливает пепел к небу. Смерть дома стремительная и яркая, желтые и красные огоньки пляшут у Сэма в глазах, подсвечивая черты его лица, и младший брат Дина совершенен.
Они вместе сидят на капоте «Импалы», прижавшись боками, чувствуя горячую кожу под слоями одежды. Сэм смеется и запрокидывает голову, чтобы посмотреть на дымные завитки в небе, путается пальцами в шнурке амулета Дина. Это пьянит, – его счастье, его тело рядом с Дином, и Дину время от времени приходится ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что это на самом деле. Это не сон. Его Сэмми сидит рядом с ним.
Он обнимает Сэма и смеется вместе с ним, запрокинув голову и стукнувшись об его плечо. Младший братишка Дина вырос таким высоким. Когда он снова способен осознавать мир, кроме Сэма и треска пламени, то видит Мэри. Она стоит в нескольких метрах от машины, улыбается, и она прекрасна. Кожа гладкая, молочно-белая, волосы вьются золотистыми локонами, ночная рубашка ниспадает белой волной, и она невредима. Сэм прижимается теснее, и странная легкость наполняет тело Дина, что-то, чего он не чувствовал годами, что-то хорошее, что-то безопасное.
------------
Пламя такое яркое – самое красивое зрелище в жизни Сэма, не считая зеленых глаз, смаргивающих сон по утрам в мотельных комнатах. Горящий дом вопит, скрипит и крошится, словно белые скалы падают в кипящий океан. Этот дом звучит не так, как демон, орущий в мясном костюмчике, или человек, кричащий с разбитым носом, но довольно похоже.
Под кожей становится спокойно, как будто жуки, о которых он не знал, выпали оттуда и расползлись. Тело вернулось в правильную ось, и Сэм снова может дышать свободно. Голова Дина опускается на его плечо, смех присоединяется к смеху Сэма, и это самый прекрасный звук, который он слышит помимо треска пламени.
На секунду что-то привлекает внимание Дина, и он смотрит на то, что Сэму недоступно. Что бы он ни увидел, оно хорошее. Сэм чувствует, как брат расслабляется, как его мышцы сбрасывают, возможно, не ощущаемое им до этого напряжение. Будто волна прокатывается сквозь Дина, и его тело падает на Сэма, вписывается в его неловкие углы так, что Джессике и не снилось.
И вот тогда-то, когда Сэм ближе придвигается к твердому теплому телу брата, он слышит смех. Он нежный и тихий, женский. Со смехом приходит совершенный запах Мэри: цветочный парфюм, кухня и что-то еще, в чем Сэм просто узнает мать. Запах переходит в смех, и звуки превращаются в завитки дыма на ветру, отдаленное успокоение полузабытой жизни.
Сэм прекращает думать, забывает о Джессике и жизни адвоката. Пока он шел по этой дороге, держался разметки, продирался через американскую мечту, он никогда не слышал смеха Мэри. Он наклоняет голову, носом отодвигает край рубашки и впивается зубами в кожу Дина. Шторм внутри стихает, успокаивается, уходит. Шторм, который он никогда не замечал, пока его не стало.
Дин утыкается носом в его волосы, Сэм чувствует его улыбку, пальцы брата сжимаются у него на талии. Корабль и якорь, надежно затерянные в море.
------------
Между ними не проскальзывают слова, нет никаких идей. Они разговаривают взглядами, именами и прикосновениями, как будто все еще на охоте, и вероятно, так и есть. Сэм вертит в руках коробок спичек и глазами просит у Дина разрешения. На лице Дина трещиной появляется ухмылка, во взгляде яд, а улыбка вытравлена в разрушении.
– Сэмми, – его голос хрипит от предвкушения.
«Импала» ворчит под его ладонями, металлический конь, несущий их на край света и еще дальше. Колеса касаются разделительной полосы – раз, другой. Сэм смотрит на него и смеется, пока они с ревом несутся по левой стороне шоссе. Вот тогда-то Дин и понимает, что нет ничего, чего бы он ни сделал ради этого смеха.
Крохотные огоньки появляются из-за угла. Пальцы сжимают руку Дина, не сдерживая его, но молчаливо поощряя. Цыпочка на скорости семьдесят миль в час, ночь проносится за стеклом, барабанный пульс AC/DC, который никогда не станет прямой линией. Секунды отделяют их от смерти, и Дин не может дышать. Пальцы брата оставляют синяки на его коже – в форме сигаретных ожогов. Мир состоит из черной смолы, дорожной разметки и Сэма.
Огоньки растут, пока не затапливают лобовое стекло. Сэм смеется, и Дин в какой-то момент тоже начинает смеяться. Он уже предчувствует грохот автомобильной аварии через секунду. Он уже чувствует неотвратимость конца, надвигающегося в вое гудка. Мир так мал, и Сэм толкается в его пространство для ног, пока не вписывается в это заточенное под Сэма место, которое всегда рядом с Дином.
Сердце пропускает удар, цыпочка с визгом шин берет в сторону, отчаянно и непредсказуемо, нырнув в темноту. Сэм поворачивается – непокорные волосы задевают Динову щеку – чтобы посмотреть, как угасают сзади огни. Он падает на Дина, тысячу бессмысленных фраз и неологизмов вырываются из его рта возбужденными выдохами. «Импала» с ревом рвется вдоль разделительной полосы. В следующий раз цыпочке крышка.
В зеркале заднего вида Дин видит Мэри на пассажирском сиденье. Она почти совершенна, только глазное яблоко тает в глазнице. Дин прижимает младшего брата еще ближе.
------------
Ни один из них не знает наверняка, сколько понадобится времени, чтобы добраться до Пало-Альто. Не в часах, по крайней мере. Понятие времени исчезает, стоит им столкнуться. Часы проходят за минуты, а минуты становятся годами, так что нельзя сказать, сколько длятся их дни. Вместо этого они измеряют время мотельными комнатами и разрушением. На то, чтобы доехать до Пало-Альто, ушло три номера, пять аварий, две гонки с полицией, один пожар и охота.
Полиция – это, пожалуй, вина Дина, если уж действительно хочется свалить на кого-то вину (а Сэму хочется). Есть что-то в Дине, что не дает ему вести на положенной скорости. Просто зовите его «Маверик». Пожар, тем не менее, целиком и полностью вина Сэма. Щенячьи глазки не могут как следует спрятать искру в его сердце, и Дин находит заброшенный дом, чтобы его сжечь. Вот тут-то и приключается охота, и да ладно, откуда Дину было знать, что жуткий обветшалый дом в середине нигде приютил парочку духов?
Они солят и жгут, снова солят и жгут. Дымные завитки второго неупокоенного призрака только-только растворились в ночи, когда появляется вампир.
– Дин, серьезно? – Сэм не сдерживает недоверие в голосе. – Из всех возможных мест ты нашел единственный в мире дом с двумя привидениями и чертовым вампиром.
– Можно сложить песню, – ухмыляется Дин, сжимая в руке мачете, и следит, как приближается вампир. – На второй день Рождества Сэмова любовь дарила ему пару привидений и голодного вампира в… А где мы, кстати?
– Ты же в курсе, – бормочет Сэм наполовину весело, наполовину раздраженно, – что это делает моей любовью тебя, придурок.
– Ох, Сэмми, – посмеивается Дин и расставляет шире ноги, когда вампир бросается на них. – Я и не знал, что ты испытываешь такие чувства…
Ответ Сэма теряется во влажном хлюпанье, с которым голова вампира расстается с телом. Кровь тяжело плещет Дину в лицо, металлический привкус заполняет мир. Бешеные электрические импульсы пронзают его и вырываются изо рта взрывом смеха. Не думая, Дин рассекает тело надвое еще до того, как оно падает на землю.
– Дииин, – укоризненно ноет Сэм, сморщив нос. – Нам это еще закопать надо, и я лично не собираюсь заталкивать его кишки на место.
Дин наклоняет набок голову, изучая месиво. Младший братишка прав. Никто из них не собирается на охоту за внутренностями. Сэм бросает на него многозначительный взгляд, его лоб изборожден морщинами, как у скривившегося от отвращения щенка.
Когда «Импала» отъезжает от трижды одержимого дома, желтые и оранжевые языки пламени танцуют в заднем окне, а вампир мешком валяется на газоне. Сэм не одобрил решение оставить вампира гнить, но Дин умаслил его новой книжечкой спичек и пальцами, зарывшимися в лохматые волосы. Ничто не горит ярче, чем глаза Сэма.
------------
Ускользнув от полиции в последний раз, они прибывают в Пало-Альто. Сэм, прижавшись к пассажирской дверце и развернувшись к Дину, безумно ухмыляется. Кровь пульсирует в их жилах, а в ушах завывают сирены. Дин улыбается в ответ, глядя больше на Сэма, чем на дорогу, отслеживая взглядом вспышки уличных огней, которые подсвечивают каждую ямочку и впадину на лице брата.
Слева поворот, и Дин вписывается в него и останавливается в центре неосвещенной боковой дороги. Белые дорожные линии делят машину надвое. В «Импале» тени поглощают братьев, и они едва видят друг друга, но свет им не нужен. Дин поворачивается, пока одна нога не оказывается на сиденье, а вторую оставив на месте, и выжидательно смотрит в темноту.
– Мы сожжем его, Дин, – говорит Сэм тихо, будто отвечая на невысказанный вопрос. – Сожжем этот мир дотла, и останемся только мы.
– Ты разве не хочешь…
– Пошел ты.
Слова острые и холодные, сдерживаемая злоба просачивается в голос Сэма. Она направлена не на Дина, только не на брата. Это кипящий гнев и сожаление о поддельной жизни, которую он вел четыре года. Это стыд и отвращение, потому что он так долго прожил в чужой мечте. Это как каждый атом его тела болит при мысли о том, чтобы снова покинуть брата.
После этого они уже не разговаривают. Дин просто тянется через сиденье и обхватывает пальцами шею Сэма – так крепко, что к утру там останутся синяки. Останутся пурпурные и желтые цветы, совершенный отпечаток ладони на коже, который все смогут увидеть. Сэм не отстраняется, не видит ни жестокости, ни злобы в напряжении мышц. Вместо этого он льнет к руке брата, теряет себя в прикосновении кожи и сладком запахе обивки «Импалы».
Через некоторое время Дин отпускает Сэма, игнорируя его протестующее мычание, и жмет на газ. Где-то щелкает переключатель, и внезапно воздух между ними наэлектризованный, скудный и густой от мгновенного возбуждения – кровь, удары сердца и пламя. Сэм, повернувшись к брату, ухмыляется, и Дин видит искорки в его глазах.
Обрамленная зеркалом заднего вида, Мэри сидит на пассажирском сиденье. Ее фарфоровая кожа гладкая в полосках лунного света. Она улыбается, и ее зубы словно белые мраморные надгробия. Мэри совершенна, невредима и прекрасна, и Дину нужно увидеть, как что-нибудь горит.
------------
Поначалу Сэм не знал, что такого в огне, который заставляет его сердце биться так быстро, посылает мурашки по коже и вызывает эту отчаянную болезненную нужду в брате. Поначалу он не понимал, почему в мире огонь горит так же ярко, как у него под кожей. Он всегда полагал, это потому, что он сломлен, безумен, привязан к этому сладкому горению нескончаемыми криками в голове.
И может, так оно и есть, может поэтому он жаждет услышать крики, чужие крики. Может, что-то в нем отломилось и потерялось в огне, с которого началась его жизнь. Может, его безумие состоит из гремящих водопадов, и потрескивающих лесов, жаждущих медленного сладкого сгорания. Хотя это неважно, действительно неважно, потому что если безумен Сэм, то и Дин тоже.
Спичка отражается в глазах Дина, подарив ему кошачьи щелочки-зрачки и омывая его кожу оранжевым. На момент Сэму кажется, что брат проглотил огонь и сейчас начнет обугливаться по краям, но Дин только широко улыбается и проливает последнюю каплю виски из бутылки. Смачивает могилу. Они топят мир в бензине, зажигают спичку и смотрят, как всё горит.
Четверть часа спустя «Импала» с ревом несется по шоссе, словно черный конь, гарцующий по миру. Сэм и Дин кричат и улюлюкают, и Мэри смеется вместе с ними. Многоквартирный дом в Пало-Альто сгорает дотла, и у наблюдающих за огнем черноглазых людей угольные ухмылки.
------------
