Конец Белой борьбы в Сибири

В январе 1920 года с отъездом из Иркутска совета министров и с почти одновременным переходом адмирала на положение чешского пленника закончилась фактически и юридически агония власти Верхов­ного Правителя, начавшаяся еще под Курганом после неуспеха каза­ков и ускоренная затем легкомыслием Сахарова, взявшегося удержи­вать Омск, равно нерешительностью самого адмирала, не сумевшего определить свое место ни при армии, ни при своем правительстве и оставшегося, в конце концов, буквально между небом и землей. Золо­той запас перешел к большевикам.

От прежнего совокупного могущества правительства адмирала Кол­чака осталась одна армия, которая, разделившись на две колонны, сти­хийно двигалась на восток, не зная ничего из того, что происходило в Иркутске. Вторая армия шла по дорогам к северу от железнодорож­ной магистрали, третья к югу; первая армия как-то распылилась.

Памятуя красноярский опыт, Каппель принял меры, чтобы вторая армия, по возможности, не встречалась с красными, и поэтому вскоре после Красноярска свернул с дороги и пошел по реке Кан. Получился небывалый в военной истории 110-верстный переход по льду реки, куда зимою ни ворон не залетает, ни волк не забегает, кругом сплошная непроходимая тайга. Мороз был до 35 градусов. Одно время мы попа­ли в критическое положение, когда в конце пути наткнулись на горя­чий источник, бежавший поверх льда и обращавший его в кашу. Вере­ницы саней сгрудились у этого препятствия, так как лошади по размокшему льду не вытягивали, а обойти его не было возможности из-за отвесных берегов. Боялись, что лед рухнет под тяжестью такого количества саней и лошадей, но все обошлось благополучно, перебра­лись поодиночке, вылезая из саней. Промокшие валенки немедленно покрывались ледяной корой. Чтобы избегнуть воспаления легких, по­следние за рекою 10 верст пришлось идти пешком в пудовых вален­ках. На этом переходе Каппель схватил рожистое воспаление ноги и затем легких и вскоре скончался. Умерших во время перехода тифоз­ных складывали прямо на лед и ехали дальше. Сколько их было, никто не знает, да этим и не интересовались, к смертям привыкли.

Этот легендарный Ледяной Сибирский поход сравнивают обычно с Ледяным походом Корнилова и даже считают его более трудным. Надо правду сказать, что такое сравнение, хотя и лестное для нас, шедших по Кану, совсем неправильно. Наше положение было неизмеримо лег­че корниловского, потому что мы не имели перед собою противника, нам не приходилось «пробиваться», а это коренным образом изменяло дело. Затем яркое солнце, полное безветрие позволяли легко перено­сить мороз, да и одеты все без исключения были в валенки и полушуб­ки, никто, кроме того, не шел пешком. У Корнилова было совсем иное положение, и нам не приходится равняться на его Ледяной поход.

У станции Зима мы столкнулись с красным отрядом, который, к счастью для нас, был атакован с тыла чехами и частью перебит, частью взят в плен. Грустно было проезжать мимо валявшихся трупов своих же русских людей (конечно, уже до белья раздетых, на этот счет ис­ключения не было) и смотреть на испуганно выглядывавших из-за во­рот деревни жителей, видевших в первый раз Гражданскую войну и ничего ч ней не понимавших.

До Иркутска добрались благополучно. Здесь узнали, что адмирал был накануне расстрелян. Этим отпадал главный мотив, чтобы атаковать город. Чехи, как в свое время было с генералом Сычевым, предупреди­ли, что они не допустят обстрела Иркутска со стороны Иннокентьевской, где мы находились. Это обстоятельство не играло большой роли, так как в Иркутске красных почти не было — они ушли накануне — и город можно было взять с любой стороны, но на совещании началь­ников начальник Воткинской дивизии, генерал Молчанов, заявил: «Вой­ти в город мы, разумеется, войдем, а вот выйдем ли из него, большой вопрос, начнется погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом». Это мнение было решающим, и в ночь с 7 на 8 февра­ля обошли город с юго-западной стороны. Красные послали вдогонку несколько артиллерийских выстрелов, и тем дело кончилось. В конце февраля без приключений добрались до Забайкалья и, наконец, вздох­нули спокойно — теперь между нами и красными стояли японцы.

В Забайкалье собралось около 12 тысяч человек, не считая жен и детей. Это все, что осталось от когда-то хотя и не грозной, но много­численной 800-тысячной армии. Так сумел адмирал Колчак растратить доставшееся ему богатое имущество, без славы, без почестей и без рат­ных подвигов.

Попытки возродить армию кончились ничем. Мы продержались в Забайкалье ровно до тех пор, пока там оставались японцы, которых красные не осмеливались атаковать. Как только ушли японцы, так и наши войска отступили в Маньчжурию, были там разоружены китай­цами и невооруженными перевезены в Приморскую область. В конце 1921 года генерал Дитерихс, возглавивший армию, пробовал восстано­вить сопротивление красным, двигавшимся от Благовещенска, но бе­зуспешно. Его небольшой армии пришлось сначала эвакуироваться в Корею, потом распылиться по разным китайским городам, ища зара­ботков.

С эвакуацией в Китай был закончен последний этап Сибирской борьбы, когда-то, четыре года назад, начатой так успешно и сулившей так много. Возглавленное 18 ноября 1918 года адмиралом Колчаком дело потерпело полное крушение. Это не дает еще оснований, чтобы история вынесла ему обвинительный приговор. Он делал все, что было в его силах и умении, а за свои ошибки жестоко расплатился мучени­ческой кончиной. Но, несомненно, история отметит роковую для Кол­чака и России случайность, что адмирал оказался в Омске в тот самый момент, когда Директория доживала свои последние дни и сам собою народился вопрос о единовластии. Нашелся ли бы тогда не только в Омске, но в России человек, который не указал бы на Колчака как на как бы судьбой предназначенного диктатора. Тогда в Омске власть дол­жна была достаться ему, как законная дань его славе по командова­нию флотом в Балтийском и Черном морях. Впоследствии другим, а может быть и самому Колчаку, стало ясно, что из всех возможных тогда кандидатов он был, по характеру и по его неподготовленности к воен­ному и государственному управлению, наименее пригодным для носи­теля верховной власти. Но таков был перст судьбы.