Пятая гражданская свобода

Вероятно, если обратиться к воспоминаниям, кульминационным пунктом психоделического движения были те несколько недель летом 1962 года, когда тридцать пять добровольцев (включая девятерых детей) поселились в отеле «Каталина» для того, чтобы предпринять коллективный штурм Иного Мира. Лири собрал разнородную компанию, состоящую из психологов, творческих людей, представителей элиты (Томми и Пегги Хичкок), а также своих аспирантов, их жен и друзей.

Они собрались здесь, чтобы проникнуть за границы сознания настолько далеко, насколько это возможно. Хотя это вовсе не означало, что они не собираются вкушать прелести мексиканской сладкой жизни. Тим значительную часть времени проводил загорая на пляже и заказывая выпивку из бара, которая поступала по фуникулеру вниз.

Отель «Каталина» располагался в двух милях от Чихуатанейо, к нему вела гравийная дорога. Отель был построен на склоне горы и коттеджи отдыхающих располагались на нескольких уровнях. На западе лениво плескался Тихий океан и тянулись мили девственного пляжа. Со всех остальных сторон отель окружал густой лес. «Мы постоянно плавали, - вспоминает Гюнтер Вайл, приехавший туда с женой и маленькой дочкой. - А если срезали банановое дерево, то оно через сутки вновь вырастало из земли на целый дюйм».

Ежедневно исследовать Иной Мир отправлялась примерно треть группы, другая треть наблюдала за ними и находилась с ними рядом, а оставшиеся отходили от сеансов и писали отчеты о том, что пережили во время путешествий. Сессия проходила под номинальным контролем Альперта и Мецнера. Лири был «духовным отцом-патриархом» - он первый раз выступал в такой роли. На самом деле Лири интересно было попробовать создать неролевое (новое популярное словечко, придуманное ими в Гарварде) общество, включающее группу людей, которые сумеют совладать с эго и попробовать жить без «ролей и масок, под которыми мы обычно вынуждены проявлять себя в обществе».

Сможет ли он, собрав тридцать пять столь непохожих характеров, создать истинное духовное братство?

Конечно, месяца слишком мало, чтобы дать точный ответ. Однако это было только начало, и, за несколькими исключениями (одним из них был Майрон Столярофф), все шло хорошо. Столярофф, познакомившийся с Лири весной 1962 года, был им очарован. И когда Лири пригласил его поучаствовать в том, что они задумали в Чихуатанейо, он мгновенно согласился. И теперь жалел об этом. В неролевом обществе Лири он ощущал себя чужим: мужчины держались с ним отстранённо, женщины мрачно. Возможно, этому поспособствовало то, что Столярофф всегда был готов защищать свой Фонд от обвинений в «торговле просветлением»: «Пятьсот баксов за раз?! Позор!» Но когда он пытался объяснить сложность финансирования исследований, которые не пользуются поддержкой медицинской бюрократии, это всегда встречало непонимание и равнодушие или даже враждебность. Это постоянное противопоставление «мы — против — них» ставило его в тупик, что еще больше усиливалось тем фактом, что последователи Лири не уставали говорить о любви и открытости, которую порождает ЛСД. Его сбивали с толку также «определения, концепции и манера описания экспериментов. Большей части терминов я просто не понимал, хотя я вовсе не новичок в работе с ЛСД».

После длительных и тяжелых попыток выстроить психологическую модель ЛСД Столярофф был просто не подготовлен к тому, чтобы понять увлеченность Лири религиозной терминологией. Бардо то, бардо это, в скором времени все мы станем буддами...

Слово бардо было взято в одной из любимых книг Хаксли - «Бардо тодоль», «Тибетской книги мертвых». Оно описывало состояния души, покидающей мертвое тело. Как-то, проводя сеанс для Мецнера, Лири открыл «Книгу мертвых» и прочел несколько страниц Мецнер Же, продравшись СКВОЗЬ лабиринт странных тибетских понятий, внезапно ощутил, как его разум проходит сквозь разные слои сознания - именно так, как об этом писали тибетские ламы. Все были ошеломлены. Неужели перед ними древний справочник-путеводитель по психоделическим состояниям? Как позже заметил Альперт, в «Тибетской книге мертвых» содержались самые ясные описания всех состояний, которые «все мы испытали, но описать не могли. Мы говорили, что это невыразимо, неописуемо, и тем не менее все это нашлось в древнейшей книге, написанной две с половиной тысячи лет назад».

Тим стал постоянно использовать «Книгу мертвых» (точно так Хаббард использовал для опытов христианские иконы и тексты). «О благородно-рожденный, ты покидаешь себя, - нараспев говорил ведущий во время сеанса. - Хотя ты еще цепляешься за свое сознание, оно уже неподвластно тебе. Помни, когда твое тело и сознание разделятся, ты сможешь испытать момент чистой истины. Не бойся и не печалься. То, что ты увидишь, - свет твоей истинной сути. Пойми это».

Тем не менее, как ни странно это звучало для Столяроффа, методика работала. Тим даже решил слегка осовременить это и переиздать «Книгу мертвых» под другим названием, как первое руководство по путешествиям в Иной Мир.

Но Майрон был не единственным, кто противостоял Лири. Альперта последнее время мучил неопределенный страх, чувство надвигающейся беды. Он не мог сказать, касается это предчувствие его одного или всей группы. Как-то ночью, приняв большую дозу ЛСД, он отправился на берег. Всю ночь до утра он бродил по полосе прибоя, на него накатывали гигантские океанские волны. Иногда он мельком задумывался, выживет он или умрет, но это его абсолютно не тревожило.

Последние несколько месяцев для Альперта были тяжелыми, их можно было воспринять как насмешку судьбы: его головокружительная карьера затормозилась именно тогда, когда он наконец занялся новыми незаурядными вещами («Это было интереснее всего, над чем я когда-либо работал, - говорил он потом в интервью, - и именно в этот момент люди начали чинить препятствия нашему делу».) Тяжелым это казалось Альперту потому, что люди, чинившие препятствия, были его друзьями, а ему, напротив, хотелось бы добиться их доброго мнения и расположения. Хотя Альперт довольно логично объяснял критику коллег простой научной завистью, по поводу Макклелланда он этого сказать не мог. С того момента как Альперт встал на защиту Тима, всем стало ясно, что он нашел нового учителя. А старому он сказал: «Я бы с радостью помогал ему [Тиму] просто потому, что он великий человек. И я готов помогать ему во всем - доставать деньги, готовить еду, убирать дом или воспитывать детей».

Но был ли он готов бросить Гарвард ради Тима? Решив, что напряжение на факультете общественных отношений стало слишком велико, Лири собирался в 1963 году, когда истечет срок его преподавательского контракта, уйти из Гарварда. Будущее психоделических исследований лежало вне научных кругов. В общем, перед Альпертом возникла дилемма - бросить науку и последовать за человеком, которого он считал мудрейшим в мире, или же предпочесть безопасную профессиональную жизнь.

Это все по вине ЛСД, думал Альперт. Наркотик оказался гораздо мощнее, чем они предполагали. «Наверное, мы достигли границ дозволенного, - сказал он Лири, после того как Мецнер с другим парнем обнаружили его среди прибоя и привели обратно в гостиницу. - Думаю нам лучше слегка заморозить исследования, потому что иначе тем или иным образом нам придется вступить в борьбу с существующим строем».

Лири невозмутимо предложил ему полотенце и чашку горячего чая.

Он не собирался замораживать исследования. Он собирался делать как раз обратное. Месяцами он обдумывал концепцию внутренней свободы. В речи перед гарвардскими студентами-гуманитариями он предложил идею, что каждый волен делать со своим сознанием все, что захочет, - это и есть «пятая гражданская свобода». И ее следует внести в Конституцию. Конгресс не выпускал законов, ограничивающих права личности на исследование пределов собственного сознания. «Пятая свобода» необходима, - убеждал Лири студентов, - чтобы избавить Америку от участи «цивилизации-муравейника», в котором все мы - просто марионетки, играющие свои роли в общественных играх». Все мы - просто функционеры, но это же отнюдь не единственный вариант развития. Благоразумно используя психоделики, человек может открыть новое духовное измерение, которое раскроет перед ним величайшие возможности - исследовать вселенную, победить болезни и ликвидировать нищету. Короче говоря, достичь всех целей, поставленных «Новыми рубежами» Кеннеди, а вдобавок - освободиться от жадности и привычки заботиться только о своих собственных интересах.

Закрыв глаза и погрузившись в мечтательную задумчивость, Лири на пляже Чихуатанейо представлял себе мир, устроенный по образцу «Острова» Хаксли, в котором педагогическая польза психоделиков была очевидна. Но у Хаксли, к сожалению, не описывалось, как следует использовать «мокшу» в сложном разнородном обществе, которое, например, существует в Соединенных Штатах. Тим отверг идею Хаксли об обращении только к элите, лучшим и влиятельнейшим людям. А от богемы и светской жизни он уже подустал. Что сейчас ему было действительно необходимо, так это побольше людей вроде Ральфа Мецнера и Гюнтера Вайла - коллектив образованных и опытных людей, которые смогут вести психоделические сеансы и будут способны обучать этому других. Понятие «проводника», как полагал Лири, было для психоделической революции ключевым:

Медицинское образование вовсе не обеспечивает человека правом пилотировать реактивные самолеты или понимать невероятную сложность сознания. ЛСД так необычен и мощен, что чем больше вы об этом думаете, тем больше начинаете поражаться и пугаться того, что ваше сознание может ускользнуть за границы обычного разума. Новая профессия психоделических проводников необходима для наблюдения и помощи человеку в процессе таких экспериментов. Человек, обучающий других, должен обладать терпением преподавателя первого курса, сдержанностью и мудростью индийских гуру, религиозным чувством священника, восприимчивостью поэта и воображением фантаста.

Позже в «Стратегии управления экстазом» он сравнивал работу проводника психоделического опыта с работой

...контрольно-диспетчерского пункта в Ла Гуардиа⁸⁷. Здесь принимают запросы и отвечают пилотам самолетов. Здесь всегда готовы помочь им уточнить курс и добраться до цели... у пилотов каждый раз - свои маршруты, свои цели, но наземная служба всегда к их услугам.

Осенью, вернувшись в Гарвард, Лири сказал Макклелланду: «Мы закончили играть в научные игры». Вместо этого они начали играть в общественное движение. Центром этого движения стала организация, получившая серьезно звучащее название «Международный фонд внутренней свободы»⁸⁸(№1Р). Она должна была состоять из разветвленной системы ячеек, во главе каждой из которых должен был стоять специально обученный психоделический проводник. Ячейки будут расти, расширяться, создавать новые отделения - и так до тех пор, пока мир не превратится в мини-Остров. Штаб-квартира IFIF будет находиться в Бостоне. Здесь будут обучать проводников, обеспечивать их запасами ЛСД и в то же время действовать как учетная палата для тех исследовательских отчетов, которые будет посылать каждая ячейка. Это было важным моментом. Учитывая, что по тогдашнему закону для приоритетных экспериментальных наркотиков было необходимо благословение ФДА, IFIF должна внешне выглядеть как законная научная программа для того, чтобы официально заказывать ЛСД или псилоцибин.

-' Аэропорт в Нью-Йорке.

1 International Foundation for Internal Freedom.

Обращаясь к гарвардским студентам-гуманитариям несколько месяцев спустя по возвращении из Мексики, Лири объяснял свое решение: «Как только ваше сознание начинает выходить за рамки существующей культуры и существующего языка, перед вами встает хитрая общественная и культурная дилемма. Она состоит в следующем: попробуете ли вы лично приспособить существующие культурные игры окружающего мира к возможностям расширенного сознания, или же вы пойдете иным путем и попытаетесь создать новое общество».

В Мексике им как раз удалось добиться последнего, создав небольшую неролевую группу первопроходцев, психоделическую коммуну.

«Мне до боли грустно об этом слышать, - отреагировал Макклелланд, узнав про IFIF. - Они начинали как ученые, а превращаются в сектантов». Эндрю Вайл, писавший о программе исследования псилоцибина для «Кримсон», считал, что Лири и Альперта привлекает популярность и они приносят ей в жертву все требования и законы научного сообщества. И когда Джон Монро, один из деканов Гарварда, попросил «Кримсон» держать его в курсе всех открытий, Вайл согласился, хотя и без особого интереса. Для декана Монро, а если говорить шире, то для руководства Гарварда IFIF была еще одним доказательством того, что Лири не держит своего обещания и продолжает кормить выпускников Гарварда наркотиками.

Хотя теперь программа по изучению псилоцибина протекала за пределами академического городка, объявления, рекламирующие IFIF, висели на университетских досках объявлений. Чтобы привлечь внимание читателей к «Психоделическому журналу» IFIF, один из энтузиастов раздавал отпечатанные на ротаторе объявления:

Мескалин! Мистический опыт! Экстаз! ЛСД-25! Расширение сознания! Фантастика! Гашиш! Видения! Сущность религии! Внутреннее освобождение! Вьюнок пурпурный! Управление психикой!

В тот период дебаты вокруг наркотиков угрожали затмить в студенческих разговорах даже соревнования между Йелем и Гарвардом. Средняя уличная цена кусочков сахара с ЛСД была где-то около пяти долларов, и, судя по слухам, в Гарварде их мог продать каждый третий. Это всерьез обеспокоило декана Монро и гарвардского главу санитарных врачей, доктора Дану Фэрнсворта, и они опубликовали в «Кримсон» статью, в которой, в частности, предупреждали, что ЛСД и псилоцибин могут «серьезно повредить вашему психическому здоровью, даже если вы вполне нормальны». Позднее декан в интервью «Медикал трибьюн» объяснял, что статья появилась, так как было необходимо противодействовать «постоянным попыткам заинтересовать студентов этими препаратами». Несколько дней спустя в «Кримсон» была опубликована ответная статья Лири и Альперта. Они, не касаясь вопросов психического здоровья, сосредоточились на обсуждении «пятой свободы». «Величайшей гражданской свободой в следующем десятилетии должна стать свобода контролировать и расширять собственное сознание, - писали они. - Кто должен контролировать кору вашего головного мозга? Кто решает, где должны лежать границы вашей осведомленности? Если вы хотите изучать собственную нервную систему и расширять сознание, кто может запретить вам это и почему?»

Со страниц «Кримсон» это информация перекочевала в «Нью-Йорк тайме» («В Гарварде обсуждают опасность наркотиков, воздействующих на сознание» - гласил один заголовок. «В Гарварде подняли тему наркотиков, вызывающих душевные заболевания» -вторил ему другой). Декан Монро сообщил «Тайме», что истоки этой проблемы следует искать в «интересе, проявленном Олдрсом Хаксли и прочими» к этим наркотикам, которые оказались очень мощными, но все-таки вредными. Однако среди знакомых Хаксли IFIF вызвала еще большую тревогу, чем в Гарварде.

Осмонд приехал в Бостон вскоре после первых публичных дебатов и выяснил, что никакие аргументы не могут переубедить Тима в том, что каждый может безопасно для здоровья принимать психоделики. Это подтверждало то, что говорил Хаксли во время последней поездки в Гарвард, когда Тим «городил такую ерунду... что я даже забеспокоился. Не за его рассудок конечно, потому что он абсолютно нормален, но за его отношение к окружающему миру, потому что говорить такое - верный способ раздразнить народ и власти. Нельзя насмехаться над традициями и дразнить ученых гусаков».

Но как бы вызывающе ни вел себя Тим, и даже учитывая то, что IFIF ставила под угрозу попытки Олдоса легитимизировать психоделики, Хаксли не разлюбил «озорного ирландского парня». Он решил немного схитрить. Когда махараджа Кашмира, потрясенный «Островом», прислал восхищенное письмо, в котором, в частности, говорил о желании самому попробовать психоделики, Хаксли порекомендовал ему связаться с Тимом в Гарварде. Если Его Высочество соизволит заехать к Тиму, последнему представится возможность пообщаться с человеком, вскормленным на другой культуре, чем его собственная. Учитывая старое увлечение Тима восточной мистикой, это была сильная задумка, но, к сожалению, осуществить ее не удалось. Майрон Столярофф был

более прямолинеен, написав Лири письмо, в котором называл IFIF «безрассудством». Это может принести опасность всем, кто занимается ЛСД, предупреждал Майрон.

Медики исследуют свойства этих лекарств довольно давно. Но кроме «канадской группы» и единичных исследователей - никто на самом деле не знает, как обращаться с ними. На изучение этого требуются годы. Тим, если твои планы, как ты их мне описывал, осуществятся, я уверен, что это принесет множество неприятностей не только тебе, но и всем нам. И даже может причинить непоправимый вред исследованию психоделиков вообще.

Но как Столярофф и предполагал в конце письма, «вероятно, мало надежды на то, что ты изменишь свои планы».

В начале января 1963 года IFIF была официально зарегистрирована в штате Массачусетс. Лири стал президентом, Альперт -директором. В совет директоров вошли также Ральф Мецнер, Джордж Литвин, Гюнтер Вайл, Уолтер Хьюстон Кларк, Хастон Смит и Алан Уотте. С февраля началась тяжелая работа - по поискам сторонников и спонсоров. Были разосланы тысячи информационных статей с резюме по исследованиям псилоцибина: «91% испытуемых были довольны тем, что пережили, а 66% сообщали об изменениях в жизни к лучшему». Членство в IFIF стоило десять долларов в год. Хотя некоторые милые богатые люди и делали внушительные взносы, основная часть доходов составлялась из десяти и двадцатидолларовых членских взносов, внесенных сотней людей, которые хотели стать членами IFIF.

Аллен Хэррингтон, который написал об IFIF в «Плейбое», привлек нью-йоркских вкладчиков, среди которых было несколько дюжин «богатых людей, приверженцев психоанализа, издателей и писателей и еще ряда лиц взыскующих спасения». Он писал, что Лири и Альперт работали с людьми, как «баскетболисты-профессионалы, блестяще перекидывающиеся мячом».

Хэррингтон был очарован Тимом, который показался ему человеком, «всегда окруженным учениками» и «абсолютно ясно видящим то, во что ни один из нас не может поверить». Он играл роль наставника и делал это стильно. Его окружали ослепительные молодые девушки (часть антуража IFIF) и преданно глядели ему в глаза. Что касается Альперта, то Хэррингтон отводил ему второстепенную роль как расторопному и надежному молодому человеку, полезному помощнику для главного пророка.

Хэррингтон, позднее посетивший Иной Мир под руководством Ральфа Мецнера в Бостоне, очень верно уловил основные цели IFIF. «Мне кажется, - писал он в статье в «Плейбое», -люди из IFIF похожи на религиозных революционеров. Новые наркотики они используют и как предметы культа, и как мощное лекарство. Похоже, они собираются сделать из Соединенных Штатов образцовое общество. Это может казаться смешным, но ведь и Христос и Гитлер тоже начинали с малого. Поначалу все революционеры встречаются в барах или амбарах. Так чем от них отличается небольшая кучка людей, поселившихся в сорокаместном отеле на мексиканском берегу?»

Сняв отель на двадцать два месяца, Лири превратил «Каталину» в круглогодичный центр психоделических исследований и обучения. Заинтересованные исследователи и будущие проводники за две сотни долларов могли провести в Доме Свободы (новое название гостиницы) месяц и обучиться всем тонкостям профессии проводника и пребывания в Ином Мире. В рекламной

брошюре центр описывался как место, «незапятнанное коммерцией, обитатели дружелюбны, счастливы и милы... жизнь простая и открытая, рядом с морем, под пальмами и солнцем». Участникам семинаров полагалось привозить десяток своих любимых книг для библиотеки центра.

Так как подразумевалось, что Дом Свободы будет отнимать у него в ближайшие годы большую часть времени, Лири объявил, что в июне, когда у него закончится контракт, уйдет из Гарварда. Ему приходилось временно (как надеялись все) расстаться с Алпертом, который хотел остаться в Гарварде еще хотя бы на год, пытаясь добиться продления по крайней мере одного из четырех преподавательских контрактов. Последует ли Альперт за Тимом по пути свободного философа, было еще неясно, но, по крайней мере, сейчас он еще не хотел бросать университет.

В «Первосвященнике» Тим писал о том, чего он надеялся достичь с помощью IFIF: «В 1961 году, по нашей оценке, с психоделиками познакомились 25 тысяч американцев. Учитывая спланированную структуру ячеек, к 1967 году в Америке оказался бы уже миллион людей, пользующихся ЛСД. Критической цифрой для изменений в американском обществе, как мы посчитали, должно было стать четыре миллиона. Это должно было бы случиться в 1969 году».

Таковы были скрытые цели IFIF. Старое сознание отмирает и рождается новое, с более широким восприятием.

Многим это может показаться странным для культурной среды, где символом ницшеанского сверхчеловека до сих пор был Джеймс Бонд, однако не стоит забывать, что для молодого поколения все это и было похоже на игру в суперагентов! Новости об IFIF распространялись в первую очередь среди хипстеров и студентов. Молодой писатель Кен Кизи из Стенфорда писал другому молодому писателю, Кену Бэббсу, временно вынужденно находившемуся в республике Южный Вьетнам, о фантастической организации, возникшей в Штатах, - IFIF, Международном фонде внутренней свободы.

Репортеры протоптали дорожку в Кембридж. По радио передавали интервью за интервью. Телевизионные продюсеры просили, чтобы их включили в адресный список IFIF. Как говорил Майкл Холлингсхед (вернувшийся в Нью-Йорк и занимавшийся множеством сложных задач, одной из которых было устройство павильона, посвященного расширению сознания, на Всемирной выставке 1964 года), в этом году символом Внутренней Свободы стал дзен. И это вызывало беспокойство. «Хотя дело находилось в руках опытного хитреца Тима, часто случались непредвиденные вещи, на них сваливались совершенно неожиданные «новости» об IFIF, появившиеся в прессе, либо случайные слухи, которые могли быть, а могли и не быть правдивыми, но всегда были необычными, а часто из ряда вон выходящими, нелепыми, скандальными и клеветническими».

Самые пикантные сплетни касались двух коммун - «трансцендентальных колоний», которые являлись отделениями IFIF в Ньютоне. В рекламных брошюрах IFIF эти хозяйства описывались как

...возникшие на базе идей, описанных в книге Олдоса Хаксли «Остров». Это серьезная попытка создать в этих общинах атмосферу трансцендентальных отношений с искренней самоотдачей. Воспитание детей в такой атмосфере имеет множество преимуществ, и люди рады такой возможности.

Но это была теория. В реальности же это было похоже на то, что позднее станут называть обычной коммуной хиппи. Здесь часто звучало множество различной музыки одновременно. Индийские раги, доносящиеся из одной комнаты, переплетались в коридоре с перезвоном тибетских колокольчиков и Телониусом Монком⁸⁹. Получавшийся в результате шум сводил соседей с ума, также как и вид голых до пояса молодых людей, занимающихся йогой во дворе. «Они все ходят, как битники, в широких штанах и вязаных свитерах, и при этом босиком! - жаловалась одна из соседок, полагавшая, что дом Лири и Альперта является обычной гостиницей. - Один молодой парень лет двадцати отрастил себе волосы ниже плеч - каждый раз, как вижу его, меня так и тошнит». И еще стоило обратить внимание на обстановку. Здесь было огромное поле для деятельности. Было что-то в психоделическом опыте, что стимулировало стремление к украшению жилищ, особенно если учесть, что раньше все стены были белыми или одноцветными. Теперь же кухня была завалена тестами Роршаха и заставлена стеллажами, на которых с каждым днем наблюдался все больший беспорядок. Одна из жилых комнат была

^в9Монк, Телониус (1917- 1982) - великий джазовый пианист и композитор.

заклеена фото голых девиц, вырезанными из журналов. Здесь обычно горело только одно маленькое бра. Такое вот визуальное подтверждение того, что разговоры о расширении сознания и мистическом просветлении часто приводили и к растормаживанию сексуальных инстинктов. Единственной комнатой, сходной по атмосфере с «Островом», была комната для медитаций - небольшое тихое укромное местечко, таинственное, словно «жилище цыганки-гадалки».

Как легко догадаться, у доброго десятка человек, поселившихся под одной крышей, иногда не получалось жить неролевой жизнью. Как выяснилось, не все последствия растуманивания комплексов при помощи ЛСД были положительными, иногда случались и неприятные происшествия. Самым драматическим был, пожалуй, случай, когда Альперт влюбился в студента, обладавшего богатым букетом психических заболеваний и женой и ребенком, которые жили вместе с ним. Во многом это напоминало отношения Люсьена Карра и Дэвида Каммерера и грозило окончиться не менее трагическими последствиями. Мецнер говорил, что «иногда напряжение достигало такой степени, словно рядом лежал ящик динамита с тлеющим запалом. Фостер угрожал сжечь весь дом. Мы собрали общее собрание, чтобы отговорить его от этого, но он заявил нам, что сам не понимает, почему ему этого хочется».

В конце концов ситуация как-то утряслась сама собой, в частности под воздействием того, что происходило много иных событий. Жизнь здесь, с одной стороны, требовала от человека полной самоотдачи, но с другой - приносила потрясающее удовлетворение. Как и в любой группе, где люди живут вместе и регулярно принимают ЛСД, они скоро столкнулись со стандартными феноменами (предвидение, телепатия, экстрасенсорное восприятие). Однако одним из побочных эффектов было и то, что у многих возник синдром «мы — против — них». Когда в конце 1962 года к ним заехал Бэррон, он был встревожен именно тем, как сильно все это напоминало культ. И тут же его сразу словно отрезало от остальных. Он оказался чужаком. Объяснение, что они так далеко продвинулись в исследовании Иного Мира, что теперь могут общаться без слов, его не удовлетворило. «Они вставали в круг и нараспев говорили "вау", но мне это показалось недостаточно убедительным».

В конце концов, не выдержав таких опасных соседей (ходили сплетни, что пес Лири покусал семерых людей), жители Ньютона подали жалобу, в которой ссылались на закон, по которому в одном доме жить разрешалось только одной семье. Был намечен день, когда состоится слушание дела. IFIF воспользовалась услугами отца Альперта (который занимался в Массачусетсе адвокатской практикой), чтобы представлять их интересы в суде, и тот потратил целый день, доказывая, что в законе в данном случае подразумеваются семьи, связанные родственными узами.

Когда Лири в апреле уехал из Бостона в Чихуатанейо, ситуация оставалась достаточно напряженной. И не только потому, что массачусетский Центр общественного здоровья начал тщательно расследовать деятельность IFIF. Фонд еще и выгнали на улицу. Тогда они арендовали помещение в новом бостонском медицинском комплексе. Но другие люди, обитавшие в том же здании, прочитав в бостонском «Глобе» статью о Фонде, обратились с протестом к домовладельцу. И тот тотчас же выкинул их на улицу. Все произошло настолько быстро, что их мебель даже не успела прибыть. Каким-то образом IFIF нашло помещение в нескольких кварталах от Гарварда. Но только они повесили на двери табличку и занялись практикой, как поднялся крик со стороны начальства, которое еще не забыло Тима.

Все эти маленькие неприятности отражали ситуацию в Гарварде вообще. Месяцами репортеры из «Кримсон» собирали все пикантные новости и сплетни, бродя вокруг ньютонских домов, и беседовали с ничего не подозревающими обитателями коммун.

И теперь репортеры были готовы представить свои находки декану Монро.

По мнению «Кримсон», Лири с Альпертом нарушили свой контракт, по крайней мере, в двенадцати пунктах. Декан Монро вызвал к себе различных людей, связанных с этими делами, и спросил их мнение о Лири и Альперте. Все, за единственным исключением, высказали «редкостную верность двум психологам». Единственным исключением оказался молодой приятель Альперта, которому Дик давал псилоцибин, но впоследствии отказал в должности личного секретаря.

В этом был своя ирония, особенно для Альперта, который предпочел Тиму и IFIF - Гарвард. Фрэнк Бэррон, встретившись с ним в Национальной педагогической ассоциации, вспоминал, что Дик серел, когда разговор касался расследований декана. «Он достаточно спокойно отнесся ко всему этому и готов был выдержать все, что угодно, но видно было, что он был бы рад, если бы этого

не происходило вовсе». Последние события вели к неизбежному противостоянию с Макклелландом. Настали мрачные дни затишья, пока Дик ждал, что решат в Гарварде. Доведенный до отчаяния, Альперт выяснил заодно, что его действия осуждает и Американская психологическая ассоциация. «Не потому, что мы гнусные типы, занимающиеся грязными делами, - объяснял он репортеру, - а потому, что нам «не удалось уберечь себя от побочных эмоциональных эффектов воздействия наркотиков». Но это неправда. Мы наблюдали за этими процессами вблизи. Мы вовсе не отрицаем, что некоторые личности менялись. Но мы считаем, что все эти люди изменились к лучшему». Тому же репортеру он объяснил ситуацию с секретарем - ничего собственно трагического не было. «Я отказывал в должности секретарей, наверное, двум сотням студентов. Просто у этого парня был друг, который рассердился и пошел и донес начальству. Забавно, что профессора увольняют за то, что он снабдил студента тем, что принесло ему самый глубокий образовательный опыт в жизни. По крайней мере, так он сам сказал декану».

Альперта уволили двадцать седьмого мая. Одновременно с этим уволили и Лири - за провал «семинарских занятий». Ему заплатили по тридцатое апреля. Так как у Лири не было этих занятий, и он уже давно публично заявил о том, что уходит из Гарварда, это было скорее защитным шагом со стороны администрации, чем карательным. «Кримсон» посвятил большую часть первой страницы краткому резюме программы по исследованию псилоцибина и о ее результатах. Это была первая из многих статей, посвященных IFIF и Гарварду, и во многом она была лучшей. В отличие от большинства журналистов авторы из «Кримсон» верно понимали, чего добивался Лири.

Несостоятельность их как ученых - результат не столько их некомпетентности, сколько того, что они сознательно отвергли научный взгляд на данный вопрос Лири и Альперт считают себя провозвестниками революции в психике, которая освободит западного человека от ограничений сознания Они презрительно относятся ко всем существующим системам и стратегиям поведения, называя их «ролями» и «играми» общества И они предпочитают мистический опыт в любой работе, включая политику, религию и искусство.

В ответ Лири и Альперт опубликовали в летнем выпуске «Гарвард ревью» статью, написанную еще до их увольнения. «Игра изменилась, леди и джентльмены, - писали они. - Человек сейчас находится на грани того, чтобы начать использовать волшебные возможности своего мозга. Существующие социальные институты вскоре изменятся. И все наши излюбленные концепции смоет приливом нового сознания, создававшегося на протяжении двух последних миллиардов лет».

Многие из друзей Тима думали, что он совершает ошибку, не возвращаясь в Бостон, чтобы опровергнуть или по крайней мере опротестовать гарвардскую версию его увольнения. Но Лири это не беспокоило. Гарвард стал для него прошлым. Будущим же были Чихуатанейо и IFIF. Это будущее длилось ровно две недели, пока мексиканское правительство не закрыло Дом Свободы и не депортировало всех, кто имел отношение к Международному фонду внутренней свободы.