Ветеринарная клиника Хагарта

Линкольн-Сити, штат Орегон

Вторник, 1:11

Перед доктором Эллиотом Хагартом встал му­чительный выбор — усыпить черного Лабрадора или дать ему умереть собственной смертью. За долгие годы практики Хагарту много раз приходи­лось принимать подобные решения, но он так и не свыкся с этой тягостной необходимостью.

Пес лежал на одном из хирургических столов, как ни странно, все еще живой. В клинике царили тишина и спокойствие. Остальные пациенты док­тора бродили по своим клеткам, молчаливые, но беспокойные и подозрительные.

На улице уже стемнело; как всегда в это время суток моросил дождь, но было достаточно тепло, и ветеринар распахнул заднюю дверь. Влажный ветер задувал в дом, разгоняя густой запах хими­калии и испуганных животных. Хагарт был убеж­ден в целительности свежего воздуха и полагал, что он столь же полезен животным, как и людям.

Жилые комнаты доктора находились на втором этаже, там его ждали включенный телевизор и немытые тарелки, оставшиеся после ужина, но Хагарт большую часть своего времени проводил внизу, в кабинете, в операционной и лаборатории. Эта часть дома была его истинным пристанищем, а комнаты наверху — лишь местом, где он спал и принимал пищу.

На склоне лет Хагарт продолжал заниматься ветеринарией скорее в силу привычки, чем надеж­ды сколотить состояние. Долгие годы работы не принесли ему богатства. Местные жители то и дело обращались к нему, норовя получить бес­платную помощь как бы в виде любезности по отношению к приятелю или соседу. Время от вре­мени появлялись проезжие, у которых захворало домашнее животное. Нынешнее происшествие было для Хагарта самым заурядным событием — сколько раз к нему в клинику приезжали туристы и, виновато пряча глаза, приносили труп либо еще живую, но.безнадежно изувеченную тварь, наде­ясь, что доктор сотворит чудо. Порой туристы задерживались, но гораздо чаще — как в случае с черным Лабрадором, к примеру, — спешили про­должить прерванный отпуск.

Черный пес лежал на столе, подрагивая, сопя и скуля. Блестящая сталь хирургического стола была залита кровью. Первым делом Хагарт обра­ботал раны и перебинтовал самые глубокие поре­зы, пытаясь остановить кровотечение, но даже без рентгеновской аппаратуры он ясно видел, что у собаки раздроблен тазобедренный сустав, сломан позвоночник, а внутренние органы серьезно по­вреждены.

На черном Лабрадоре не было ни ошейника, ни бирки. После таких ранений он не имел ни малей­шего шанса выздороветь, но даже если каким-то чудом ему и удастся выкарабкаться, Хагарту при­дется отправить его в собачий приют, где пес не­сколько дней проведет в клетке, мечтая о свободе, пока его не прикончат товарищи по несчастью.

Безнадежен. Совершенно безнадежен. Старый ветеринар набрал в грудь воздуха и с шумом вы­дохнул.

Прикоснувшись к дрожащему псу, он с удивле­нием отметил, что температура его тела гораздо выше, чем бывает у животных. Донельзя заинтри­гованный, Хагарт поставил ему градусник и ошарашенно наблюдал за шкалой, на которой появи­лись показания 103, а потом 104. Нормальная тем­пература собачьего организма — 101,5, в крайнем случае 102 градуса по Фаренгейту, а при шоке или ранении она должна падать. Тем временем на тер­мометре выскочили цифры 106.

Хагарт взял пробу крови, после чего предпри­нял тщательный осмотр, надеясь выявить призна­ки болезни или иной причины жара, от которого тело пса полыхало, словно раскаленная печь. То, что он обнаружил, лишь еще более изумило врача.

Казалось, обширные повреждения, получен­ные черным псом, быстро заживают, а раны затя­гиваются. Хагарт приподнял повязку, наложен­ную на глубокий порез на ребре животного, и, хотя оттуда все еще сочилась кровь, самой раны словно не бывало. Только мокрый, спутанный мех. Хагарт решил, что это плод воображения, подстегнутого искренним желанием спасти бедолагу от смерти.

Но спасти его было невозможно. Хагарт пони­мал это умом, хотя в душе по-прежнему теплилась надежда.

Пес вздрогнул и тихонько заскулил. Хагарт приподнял мозолистым большим пальцем его за­жмуренное веко и увидел закатившийся глаз, подернутый молочной пленкой, похожий на недова­ренное яйцо. Лабрадор находился в глубокой коме и едва дышал. Все, конец.

Температура поднялась до 107 градусов. Такой сильный жар смертелен сам по себе, даже если бы не эти страшные раны.

Из черного мокрого носа тонкой струйкой вы­текала кровь. Увидев эту крохотную царапину и красную ниточку, пробегавшую по черному меху и нежным ноздрям животного, Хагарт решил из­бавить пса. от страданий. Животное и без того изрядно намучилось.

Несколько секунд Хагарт стоял над телом па­циента, опустив глаза, потом побрел к шкафчику с лекарствами, отомкнул замок и вынул оттуда большой шприц и бутыль концентрированного спиртового раствора пентабарбитала натрия. Пес весил шестьдесят — восемьдесят фунтов, а реко­мендуемая доза составляла один кубический сан­тиметр на каждые десять фунтов плюс небольшая добавка. Хагарт набрал в шприц десять куби­ков — этого было более чем достаточно.

Если хозяева пса когда-нибудь отыщут своего питомца, они найдут в его карточке запись «Ус.», сокращенное «усыплен», что, в свою очередь, оз­начает «умерщвлен»... иными словами, «избавлен от страдании», как предпочитают говорить вете­ринары.

Приняв решение, Хагарт более не медлил. Он наклонился над псом, воткнул шприц чуть ниже шеи и осторожно, но энергично ввел смертельную дозу. После страшных увечий, выпавших на долю черного Лабрадора, его кожа даже не дрогнула от укола иглы.

Сквозь открытую дверь в дом проникала хо­лодная сырость, но тело пса по-прежнему остава­лось лихорадочно-горячим.

Вынимая опустевший шприц, Хагарт глубоко вздохнул и сказал:

— Прощай, малыш. Доброй тебе охоты... в местах, где не приходится оглядываться на авто­мобили.

Пентабарбитал должен был подействовать в ближайшие минуты, прекратив дыхание Лабрадо­ра и постепенно остановив биение его сердца. Не­обратимо, но милосердно.

Впрыснув псу отраву, Хагарт вернулся в лабо­раторию, находившуюся в примыкающей комна­те, унося с собой пробу крови. Чрезмерная темпе­ратура тела собаки озадачивала его. Хагарт столк­нулся с такими симптомами впервые. Сбитые ма­шиной животные зачастую впадают в шоковое со­стояние, но такого сильного жара у них, как пра­вило, не бывает.

В дальней комнате дома царил отработанный десятилетиями порядок, хотя постороннему на­блюдателю он мог бы показаться сущим бедламом. Пожилой ветеринар включил лампы, освещавшие покрытые пластиком столы лабораторного отсека, и нанес на предметное стекло мазок крови. Пер­вым делом следовало сосчитать белые тельца в крови Лабрадора, чтобы определить, не заражен ли его организм инфекцией или паразитами.

Перед тем как попасть под машину, пес, веро­ятно, был серьезно болен, а может, даже умирал. Этим и объясняется тот факт, что он замешкался на дороге, не обратив внимания на мчащийся на­встречу автомобиль. Должно быть, сильный жар причинял животному невыносимые мучения. И если пес страдал каким-либо недугом, Хагарт дол­жен внести эти сведения в карточку.

Из соседних помещений, операционной и па­латы для выздоравливающих, послышались лай и скулеж собак. Завыла кошка, задребезжали клетки.

Старый ветеринар не обращал на шум ни ма­лейшего внимания. Собаки и кошки нередко впа­дали в бешенство без особых причин, и за долгие годы врачебной практики Хагарт привык к исте­рикам пациентов. Наоборот, можно было лишь удивиться тому, как спокойно вели себя животные в непривычной обстановке, когда их помещали на ночь в соседние клетки.

Мысли доктора всецело занимав черный Лаб­радор. К этому времени пентабарбшал уже дол­жен был сделать свое дело.

Тени, отбрасываемые оборудованием, мешали Хагарту, отвлекали внимание, и он включил яркий светильник — флюоресцентную лампу, подвешенную над шкафами, потом зажег малень­кую лампочку в подставке микроскопа. Протерев глаза, он заглянул в окуляр, рассматривая кровя­ной мазок и поворачивая ручку настройки рез­кости.

Пес уже должен был погружаться в вечный сон, но его кровь до сих пор продолжала жить.

Помимо обычных красных и белых кровяных телец, Хагарт увидел в крови маленькие крупин­ки, крохотные серебристые зернышки... словно блестящие кристаллики, движущиеся по собст­венной воле. Возможно, это какая-то обширная инфекция, но Хагарту до сих пор не доводилось видеть подобных микроорганизмов. Странные крупинки были размером с кровяные клетки и перемещались с головокружительной скоростью.

— Невероятно, — пробормотал Хагарт, и его голос гулко отозвался в замкнутом пространстве лаборатории. Он нередко разговаривал с живот­ными или сам с собой, но собственный голос ни­когда не беспокоил его.

А теперь Хагарт испугался одиночества; ему хотелось, чтобы рядом оказался кто-нибудь, спо­собный разделить его изумление.

С какой инфекцией, с каким заболеванием можно было сравнить картину, представившуюся его взгляду? За долгие годы ветеринарной практи­ки Хагарт, как ему казалось, сталкивался со всеми мыслимыми недугами. Но до сих пор не видывал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего этот случай.

Хагарт лишь надеялся, что болезнь не заразна.

Он долгие десятилетия жил и работал в этом не раз перестроенном здании, но теперь даже собст­венный дом казался ему чужим, зловещим. Если черный пес оказался жертвой неведомой инфек­ции, Хагарт должен сообщить о ней в Центр учета и регистрации заболеваний.

Он прекрасно знал, что следует делать, столк­нувшись с бешенством или иной болезнью из тех, которыми обычно страдают домашние животные, но эти микроскопические крупинки поставили его в тупик.

Животные, запертые в клетках в операцион­ной, залаяли и завыли еще громче. Старый ветери­нар полубессознательно отметил это обстоятель­ство, но шум, производимый пациентами, не мог оторвать его от созерцания загадочной картины, которую он наблюдал в микроскоп.

Хагарт протер глаза и еще раз настроил аппа­рат, сбив резкость и вновь сфокусировав линзы. Блестящие крупинки никуда не делись, они по-прежнему сновали между шевелящимися клетка­ми. Доктор почувствовал сухость в горле и судо­рожно сглотнул. Что прикажете делать?

Внезапно Хагарт осознал, что мяуканье и лай в операционной превратились в безумную какофо­нию, напоминавшую переполох в курятнике при виде проникшей туда лисы. Он быстро повернул­ся, ударился о металлический табурет, отшвырнул его в сторону и запрыгал на одной ноге, чувствуя, как ушибленное бедро пронизывает боль Вбежав в конце концов в операционную, он первым делом посмотрел на животных, которые прижимались к прутьям своих клеток, держась как можно дальше от центра комнаты.

На черного Лабрадора Хагарт даже не взгля­нул — ведь пес к этому времени должен был уме­реть — и лишь несколько мгновений спустя услы­шал скрежет когтей, царапающих полированную сталь.

Пес поднялся на ноги, встряхнулся и спрыгнул со стола, оставив на чистой поверхности лужу крови. Раны, порезы и переломы исчезли без следа. Лабрадор нетерпеливо подрагивал и, судя по его внешнему виду, был совершенно здоров.

Хагарт стоял, утратив дар речи, не в силах по­верить тому, что животное, только что издыхав­шее от страшных увечий и смертельной дозы яда, не просто пришло в себя, но вдобавок самостоя­тельно спрыгнуло на пол. Это явление казалось столь же невероятным, как кишащие в его крови чужеродные частицы.

Наконец ветеринар пришел в себя и осторож­но шагнул вперед.

— Эй, малыш, — сказал он, — дай-ка мне взглянуть на тебя.

Пес вздрогнул, гавкнул и ринулся прочь.

Развалины лаборатории "ДайМар"

Вторник, 16:50

Незадолго до заката облачный покров неждан­но-негаданно развеялся, и над холмами Орегона засияло чистое голубое небо Малдер, сидевший за рулем, прищурился, жалея, что не захватил с собой темные очки Автомобиль поднимался по крутой дороге, направляясь к участку лаборато­рии «ДайМар».

Коробка здания уцелела, хотя и была изрядно попорчена огнем. Стены почернели, деревянные столбы превратились в уголь, мебель расплави­лась и покоробилась. Большая часть стропил об­рушилась, остальные угрожающе раскачивались на подпиравших их стенах и металлических фер­мах. На полу среди пепла и бетонной крошки по­блескивали осколки стекла.

Поднявшись на вершину холма и подъехав вплотную к перекосившемуся зданию, Малдер за гнал автомобиль на стоянку и выглянул в ветровое стекло.

— Какой славный домик, — сказал он. — Надо будет потолковать с моим агентом по тор­говле недвижимостью.

Скалли выбралась из машины и посмотрела на Малдера через плечо:

— Ты опоздал, Малдер. Это здание в ближай­шие дни пойдет на снос, а на его месте построят новый туристический комплекс. — Она обвела взором густую поросль темных сосен и обширную панораму раскинувшегося внизу Портленда с его извилистой рекой и ожерельем мостов.

Судя по всему, строители, разбиравшие зава­лы, продвигались вперед ударными темпами. За­метив это, Малдер насторожился. Они со Скалли вполне могли не успеть закончить тщательное расследование за то время, что оставалось в их распоряжении.

Малдер открыл забранные сеткой ворота; огра­да местами провисла, и в ней образовались зия­ющие бреши. То тут, то там на проволоке висели таблички «Опасность» и «Хода нет», предупреж­давшие об угрозе, которую представляло собой полуразрушенное здание. По мнению Малдера, эти транспаранты едва ли отпугнули бы даже самого робкого и законопослушного хулигана.

— Полагаю, гибель Вернона Ракмена оберега­ет это место от незваных гостей куда лучше любой надписи или охраны, — заметила Скалли и, задер­жавшись на мгновение у забора, вслед за Малдером ступила на пепелище. — Я попросила мест­ную полицию позволить нам принять участие в расследовании поджога, но мне до сих пор твер­дят одно и то же: «Следствие продолжается, ре­зультатов нет».

Малдер удивленно приподнял брови:

— Серьезная организация собирает под свои­ми знаменами огромную разъяренную толпу, а власти не могут отыскать хотя бы одного из ее членов?

Письмо, в котором демонстранты брали на себя ответственность за взрыв, находилось в лабо­ратории ФБР. Эксперты надеялись, что ближе к вечеру им удастся продвинуться в поиске лиц, сто­ящих за «Освобождением». Судя по тому впечат­лению, которое оставила у Малдера эта записка, ее автором был наивный дилетант.

Окинув взглядом почерневшие стены, Малдер и Скалли вошли в лабораторию, внимательно глядя себе под ноги. В нос Малдеру ударила вонь копоти, горелого пластика и других химических соединении.

Стоя среди развалин и рассматривая с верши­ны холма лес и город, он пытался воочию предста­вить себе ту ночь две недели назад, когда по гаре­вой дорожке шагал неудержимый поток разгне­ванных демонстрантов.

— Это зрелище наводит на мысль о крестья­нах с факелами в руках, — сказал Малдер, рас­сматривая шаткий потолок, потрескавшиеся ко­лонны и обвалившиеся стены. Потом он осторож­но шагнул в пространство, которое некогда слу­жило вестибюлем. — Я представляю себе толпу разгневанных людей, которые бегут к вершине холма, чтобы спалить ненавистную хижину колду­на и убить книгочеев.

На лице Скалли появилась растерянная мина.

— Откуда такая злость, такая ярость? — спро­сила она. — Какими мотивами руководствовались эти люди? Кеннесси изучал раковые заболевания. Из всех существующих наук онкология менее всего могла бы привлечь внимание и вызвать гнев демонстрантов.

— Вряд ли их беспокоили вопросы онколо­гии, — заметил Малдер.

— Тогда что же? — спросила Скалли, хму­рясь. — Опыты на животных? Уж не знаю, какими экспериментами занимались в лаборатории, но мне не раз доводилось вести следствие по делу защитников прав животных. Самое худшее, на что они способны, — это открыть клетки и выпустить на волю кошек, собак и крыс. До сих пор я ни разу не слышала о выступлениях, которые кончались бы кровавым насилием.

— Думаю, причиной тому послужили сами принципы, заложенные в основу проекта Кеннес­си, — отозвался Малдер. — Должно быть, его за­мыслы кого-то крепко напугали. Иначе чем ты объяснишь то, что все материалы ученого оказа­лись под семью замками?

— Как я понимаю, у тебя уже появилась до­гадка.

— Дэвид Кеннесси и его брат переполошили научную общественность своими опытами, в ко­торых они использовали нетрадиционные подхо­ды, отвергнутые остальными. Судя по анкетным данным, Дэвид был биохимиком, а его брат Дарин несколько лет проработал в Силиконовой доли­не[3]. Скажи мне, Скалли, какая может быть связь между электроникой и онкологией?

Скалли молча бродила по развалинам, отыски­вая место, где был найден труп охранника. На­ткнувшись на обнесенный желтой лентой участок, она остановилась, вглядываясь в контуры тела, запечатленные в рыхлом пепле. Малдер обошел огороженную площадку по периметру и, убрав с дороги покоробившийся лист металла, увидел за ним несгораемый шкаф. Его почерневшая дверца была приоткрыта. Малдер позвал Скалли.— Что там внутри?—спросила она. Малдер, подняв брови, разгребал почернев­ший мусор вокруг железного ящика.

— Сейф открыт, но пуст, — сообщил он. — Внутри какая-то грязь, но нет и следа копоти. — Малдер умолк, дожидаясь, пока его слова достиг­нут сознания Скалли, и только потом бросил взгляд в ее сторону. Судя по выражению лица Скалли, ей в голову пришла та же самая мысль:

сейф открыли не до, а после пожара.

— Той ночью здесь был кто-то еще. Кто-то, интересовавшийся содержимым сейфа.

— Именно потому охранник и оказался здесь. Он заметил постороннего, пробравшегося в раз­валины.

Скалли нахмурилась:

— Это объясняет, почему он пришел сюда, но причины убийства по-прежнему неизвестны. Ох­ранника не застрелили и не задушили. Мы не знаем даже, видел ли он нарушителя.

— Это возможно и даже весьма вероятно, — ответил Малдер.

Скалли бросила на него пытливый взгляд.

— Ты полагаешь, этот человек забрал все те записи, которые мы с тобой ищем? Малдер пожал плечами:

— Вряд ли. Большая часть сведений о работе Кеннесси уже давно изъята и разложена по полоч­кам. Нам до них не добраться. Может быть, в этом сейфе содержались важные улики, но их украли, а охранника убили.

— Охранник погиб от инфекции.

— Он умер от воздействия смертельного ток­сина, и мы не знаем, откуда взялось это вещество.

— Иными словами, документы унес тот самый человек, что убил охранника. Малдер склонил голову набок.

— Если их не забрали до этого

Они прошлись вдоль обгоревшей стены, про­лезли под упавшей балкой и медленно зашагали в глубь здания. Всю дорогу Скалли напряженно стискивала губы.

Лабораторные помещения превратились в чер­ный шаткий лабиринт. Часть пола прогорела и провалилась в подвальные комнаты, склады и хра­нилища. Оставшиеся половицы, тоже сильно по­

страдавшие от огня, угрожающе потрескивали под ногами.

Малдер поднял кусок стекла. Яростное пламя согнуло его, оплавив острые края.

— По-моему, уже после того, как Дарин отка­зался продолжать работу, Дэвиду удалось вплот­ную приблизиться к долгожданному открытию, а состояние здоровья сына подвигнуло его пустить­ся во все тяжкие. Кто-то узнал о его исследовани­ях и попытался остановить Кеннесси самыми кру­тыми мерами. Подозреваю, что эта диверсия, со­вершенная никому не известной группой и якобы носящая характер стихийного протеста, на самом деле была спланирована, чтобы уничтожить ре­зультаты Дэвида и вынудить его замолчать.

Скалли отбросила с лица рыжие волосы, от­крыв маленькое пятнышко копоти, осевшее на ее щеке.

— Тебе повсюду мерещатся заговоры, — уста­ло произнесла она.

Малдер протянул руку и вытер грязь с ее лица.

— Да, Скалли, но ведь порой я оказываюсь прав. Взрыв в «ДайМар» уже унес две человечес­кие жизни. А может, и больше.

Под мостом Бэрнсаид.

Портленд, штат Орегон.

Вторник, 23:21

Он хотел спрятаться и отдохнуть, но всякий раз, когда он засыпал, ему являлись ужасные ви­дения.

Джереми Дорман не знал, откуда берутся эти кошмары, — то ли от воздействия несметных кро­хотных частиц, вторгшихся в его мозг и проник­ших в мысли, то ли их причиной была нечистая совесть.

Промокший и иззябший, кутаясь в лохмотья не по росту, Джереми укрылся под мостом Бэрн­саид на сырой захламленной набережной Уилламет-ривер. Голубовато-зеленая река неспешно несла по своему руслу мутную, подернутую рябью воду.

Несколько лет назад власти центрального ок­руга Портленда вычистили Речной парк, превра­тив его в живописный, хорошо освещенный уго­лок города, где яппи[4] могли бегать трусцой, турис­ты — сидеть на холодных каменных скамьях и гля­деть через улицу на реку, юные парочки — слу­шать уличных музыкантов, смакуя кофе и молоч­ные коктейли.

Но только не в этот темный час. Теперь люди сидели по домам в тепле и даже не думали о при­шедшей на улицы холодной ночи. Дорман прислу­шался к негромкому журчанию реки, обтекавшей сваи моста. Вода казалась теплой и живой, но мо­розная сырость воздуха придавала ее запахам при­вкус холодного металла. Дорман поежился.

Над его головой в фермах моста гнездились голуби, шурша и воркуя. Чуть дальше по дорожке гремел урнами уличный бродяга, выискивая стек­лянную и жестяную тару. У зеленых мусорных баков валялись коричневые мешки, набитые бу­тылками из-под ликера и дешевого вина.

Дорман свернулся калачиком в тени, мучимый телесным страданием и сознанием собственной беспомощности. Борясь со спазмами, охвативши­ми его непослушное тело, он, сам того не замечая, закатился в лужу и перепачкал грязью всю спину.

По гулкому мосту над головой Дормана про­несся тяжелый грузовик, издав звук, похожий на приглушенный взрыв.

Взрыв в лаборатории «ДайМар».

Перед мысленным взором Дормана возникла отчетливая картина той последней ночи, непроглядного мрака, наполненного яркими вспышка­ми, криками и грохотом. Безжалостные убийцы, безымянные и безликие, объединенные чьей-то злой волей, скрывались в тени.

Должно быть, он уснул... или каким-то непо­стижимым образом переместился назад во време­ни. Его воспоминания приобрели небывалую ост­роту, превратившись в жестокую пытку, и виной тому, должно быть, явился какой-то непонятный выверт судьбы, приведшей Дормана к нынешнему бедственному состоянию.

— Ограда из проволочной сетки и пара гро­мил-наемников не дают мне ощущения безопас­ности, — сказал Дорман Дэвиду Кеннесси. По степени охраняемости лаборатория никак не тя­нула на секретный объект, а Дэвид даже умудрил­ся тайком протащить на территорию свою собаку и пистолет. — Я уже начинаю думать, что твой братец был прав, унеся отсюда ноги полгода назад.

Администрация «ДайМар» обращалась к мест­ной полиции с требованием обеспечить меры до­полнительной безопасности, но заявка была от­клонена. Предлогом для отказа послужил давно забытый пункт законодательства, позволявший полиции штата «оставлять разрешение внутрен­них разногласий частных организаций на усмотре­ние сил внутренней охраны». Дэвид расхаживал по подвалу лаборатории, кипя негодованием и требуя объяснить, с каких это пор полиция счита­ет нападение толпы демонстрантов «внутренним разногласием». Ему и в голову не приходило, что

в этом деле могли быть замешаны силы, пожелав­шие оставить лабораторию без защиты.

При всей своей гениальности в области биохи­мии Дэвид Кеннесси был никудышным полити­ком. Его брат оказался не столь наивен. Он залег на дно — и вовремя, — а Дэвид продолжал тру­диться, надеясь спасти сына. Но ни Дарин, ни Дэвид даже не догадывались об истинной значи­мости своих исследований.

Как только прогремели первые взрывы, Дэвид заметался по лаборатории, собирая бумаги и об­разцы. Его суматошные действия напомнили Дарину старые киноленты о безумцах-ученых, кото­рые, рискуя жизнью, выхватывают из пламени за­ветный дневник. В то мгновение Дэвид, казалось, был скорее раздражен, чем испуган. Он пнул ка­рандашный стаканчик, катавшийся у него под но­гами, сердито фыркнул и заявил, что-де тупоголо­вые фанатики всегда пытались остановить про­гресс и всякий раз терпели поражение. Коль скоро открытие сделано, его уже невозможно за­крыть.

И действительно, в последние годы биотехно­логия и субмикронная инженерия развивались се­мимильными шагами. Генетикам удалось полу­чить искусственный инсулин, вырастив особые бактерии и позаимствовав у них механизм форми­рования ДНК.

Корпорация из города Сиракузы, что в штате Нью-Йорк, запатентовала устройство хранения и считывания компьютерных данных, состоящее из кубиков бактериородопсина — белка, подвергнутого генной перестройке. Над различными аспектами этой проблемы работало множество людей. Дэвид был прав: остановить развитие новых технологий не удалось бы никому.

Однако Дорман точно знал, что кое-кто в пра­вительстве занимается именно этим. И невзирая на все заранее составленные планы, соглашения и обещания, эти люди не дали Дорману времени скрыться.

Когда Дэвид побежал к телефону сообщить жене о нападении и грозящей ей опасности, Дор­ман не смог найти в лаборатории ни единого рабо­тоспособного образца наномашин, только моде­ли — обладавшие сомнительными свойствами прототипы, которые с переменным успехом ис­пользовались в лаборатории для опытов над жи­вотными, пока Дэвиду и Дорману не удалось до­биться успеха с собакой. И все же прототипы функционировали, действовали... во всяком слу­чае, до определенной степени. Дорман решил прибегнуть к их помощи.

Сверху донесся звон разбитого стекла, леденя­щие душу вопли зазвучали совсем рядом, и Дор­ман понял, что медлить больше нельзя.

Прототипы были последней надеждой, иных средств под рукой не оказалось. В конце концов, модели неплохо зарекомендовали себя в лабора­торных опытах над крысами, да и пес чувствовал себя превосходно. К тому же у Дормана попросту не имелось иного выбора. Он должен был риск­нуть. Его охватили страх и неуверенность. Если он сделает то, что задумал, обратного пути уже не будет. Он не сможет отправиться в аптеку и ку­пить противоядие.

Вспомнив о том, как эти люди предали его, обрекли на смерть, и все ради того, чтобы скрыть свои неприглядные делишки, Дорман наконец на­брался решимости.

Он добавил активирующий гормон в жид­кость-носитель, после чего хранящиеся в ней наномашины должны были приступить к самона­стройке, адаптируясь к условиям окружающей среды.

В вестибюле лаборатории с мягким фырканьем взорвалась бутылка с зажигательной смесью, и тут же затопали бегущие шаги. Дорман услышал приглушенные голоса, спокойные, уверенные го­лоса профессиональных убийц, являвшие собой полный контраст ритмичным гневным воплям, доносившимся снаружи, где, по сведениям Дор­мана, должна была собраться толпа демонст­рантов.

Он торопливо и беззвучно сделал себе укол. Мгновение спустя рядом с ним возник Дэвид Кеннесси. Теперь руководитель лаборатории выгля­дел испуганным, и для этого у него были все осно­вания.

Один за другим прогремели четыре выстрела. Пули угодили Кеннесси в грудь, швырнув его спи­ной на лабораторный стол. Потом здание «Дай-Мар» мгновенно охватило пламя. Пожар распро­странялся куда быстрее, чем мог представить себе Дорман.

Он попытался бежать, но пламя настигло его, окружая со всех сторон. Раздался второй взрыв, и ударная волна припечатала Дормана к бетонной стене подвала. Лестница превратилась в сплош­ной поток огня, лизавшего его кожу. Глядя на свою пузырящуюся плоть, Дорман издал бешеный вопль, проклиная предателей...

Он очнулся от собственного крика, лежа под мостом. Эхо его вопля, отразившись от водной глади, еще долго витало среди перекрытий над головой Дормана. Он с трудом поднялся на ноги. Глаза постепенно привыкли к сумрачному лунно­му свету, проникавшему сквозь облачный покров. Тело корчилось в судорогах. Дорман чувствовал, как по коже бегают желваки, извиваясь и бурля по собственной воле.

Он стиснул зубы, плотно прижал локти к реб­рам и попытался взять себя в руки. В холодном воздухе ощущался металлический привкус, напо­минавший запах горящей крови.

Дорман опустил глаза и посмотрел на парапет набережной, где он только что спал, мучимый кошмарами. На каменной плите, распластав кры­лья, лежали пять мертвых голубей. Их перья были встопорщены, глаза остекленели. Из открытых клювов высовывались, маленькие язычки, сочив­шиеся кровью.

Дорман смотрел на трупы птиц, его желудок сводило спазмами, а к горлу подступала тошнота. О том, что натворило его тело, как и когда он утратил над ним власть во сне, знали только го­луби.

Серое перо взвилось в воздух и беззвучно спла­нировало на тротуар.

Дорман, спотыкаясь, бросился прочь, подни­маясь вверх к проезжей части. Он должен поки­нуть Портленд и найти пса, пока еще не поздно.

Центральный почтамт.

Милуоки, штат Орегон.

Среда, 10:59

Малдер стоял рядом со Скалли в зале цент­рального почтамта, отнюдь не чувствуя себя серым и неприметным. Они прохаживались по по­мещению, пристраивались к очередям, потом вновь возвращались к стойке и заполняли никому не нужные бланки. Почтовый служащий, дежу­ривший за стойкой, бросал на них подозритель­ные взгляды.

Все это время Скалли и Малдер не спускали глаз со стены, у которой выстроились пронумеро­ванные абонентские ящики, похожие на игрушеч­ные тюремные камеры. Особым их вниманием пользовался ящик номер 3733.

Всякий раз, когда в почтамт входил очередной клиент и направлялся к нужной секции ящиков, Малдер и Скалли обменивались взглядами, на­прягались и тут же успокаивались — клиенты

либо не соответствовали словесному портрету, либо останавливались у другого ящика, а то и вовсе проходили мимо, не обращая внимания на агентов ФБР.

В конце концов после полутора часов безре­зультатного наблюдения тяжелая стеклянная дверь распахнулась, и появившийся на пороге вы­сокий сухопарый мужчина двинулся прямиком к ящикам. У него было худое лицо, запавшие глаза и высокие скулы. Тщательно выбритая голова сияла, как будто он каждое утро надраивал ее мебельной политурой, зато подбородок щетинил­ся черной жесткой бородой.

— Скалли, это тот самый человек, — сказал Малдер. Знакомясь с делом Альфонса Гурика, он видел его фотографии, снятые с самых разных ракурсов, но тогда Гурик носил длинные волосы, а бороды у него не было. И все же Малдер его узнал.

Скалли коротко кивнула и тут же отвела в сто­рону глаза, чтобы не вызвать у объекта подозре­ний. Малдер небрежно взял в руки красочную брошюру, в которой была представлена коллек­ция почтовых марок с изображениями знамени­тых спортсменов, и принялся рассматривать ее, напустив на себя скучающий вид.

Эксперты федерального центра криминальной информации быстро и без особого труда расшиф­ровали письмо, которым «Освобождение» прини­мало на себя ответственность за взрыв лаборато­рии «ДайМар». Организация изложила свое по­слание на листке почтовой бумаги, которую было нетрудно проследить, к тому же текст был напи­сан от руки заглавными буквами, а на бумаге оста­лись два явственных отпечатка пальцев. Пальцы писавшего были измазаны в грязи, да и сама затея казалась грязной и донельзя наивной.

Изучив почерк и отпечатки, центр криминаль­ной информации и ФБР определили автора пись­ма. Им оказался некий Альфонс Гурик, человек без определенного адреса, многократно привле­кавшийся по делам нашумевших групп протеста. Его послужной список включал в себя множество организаций, носивших такие скандальные назва­ния, что поверить в их существование было очень трудно. Именно Гурик сочинил письмо с угрозами в адрес «ДайМар».

Однако Малдер уже начинал сомневаться. По­сетив развалины лаборатории, они со Скалли убе­дились в том, что это дело рук профессионалов, умелых, безжалостных и хладнокровных. Аль­фонс Гурик представлялся наивным дилетантом, который, может быть, и заблуждался, но уж зато' вполне искренне, от души. По мнению Малдера, он никак не мог сотворить то, что случилось с «ДайМар».

Как только Гурик приблизился к ящику номер 3733, набрал комбинацию и открыл маленькую дверцу, намереваясь вынуть оттуда почту, Скалли посмотрела на Малдера и кивнула. Они разом шагнули вперед, сунув руки в карманы пальто, чтобы достать бумажники со служебными удосто­верениями.

— Господин Альфонс Гурик, мы агенты ФБР, — произнесла Скалли твердым непреклон­ным голосом. — Вы арестованы.

Лысый резко повернулся, с громким звуком уронил корреспонденцию на пол и прижался спи­ной к ящикам. На его лице застыл ужас.

— Я ничего не делал! — воскликнул он. — Вы не имеете права!

Клиенты почтамта отпрянули назад, изумлен­ные и испуганные. Из окошек высунулись головы служащих. Они вытянули и шеи, чтобы лучше раз­глядеть происходящее.

Скалли вынула из внутреннего кармана сло­женный лист бумаги.

— Вот ордер на арест, и в нем указана ваша фамилия. По данным ФБР, именно вы являетесь автором письма, которым некая организация при­знает за собой ответственность за взрыв лаборато­рии «ДайМар», повлекший гибель двух научных сотрудников.

— Но ведь... — Лицо Гурика побелело. Стара­ясь найти подходящие слова, он раздвинул губы, и между ними повисла струйка слюны.

Малдер подошел к задержанному и крепко взял его за руку, заранее отцепив от пояса наруч­ники. Скалли стояла поодаль, держась настороже, готовая к любым сюрпризам, которые мог препод­нести Гурик. Агент ФБР всегда должен быть наче­ку, каким покорным и обескураженным ни казал­ся бы арестованный.

— Мы с удовольствием выслушаем вашу вер­сию, господин Гурик, — сказал Малдер и, воспользовавшись замешательством арестованного, сковал ему руки за спиной. Скалли по памяти за­читала Гурику его права, но он, похоже, и без того знал их наизусть. Судя по досье, Гурика семь раз задерживали по обвинению в мелком вандализ­ме — он бил камнями окна и разрисовывал безгра­мотными ругательствами стены компаний, кото­рые ему не нравились. Малдер считал его челове­ком принципиальным и по-своему неплохо начи­танным. Гурику хватало смелости отстаивать свои убеждения, хотя порой он подозрительно легко от них отказывался.

Малдер повел арестованного к выходу, Скалли нагнулась и собрала разбросанные по полу бума­ги, после чего они втроем покинули почтамт.

Ровно через тридцать секунд, будто по сигналу будильника, Гурик открыл рот и начал оправды­ваться:

— Ладно, признаюсь: это я отправил письмо! Но я никому не причинял вреда! Я никого не убивал, ничего не взрывал!

Малдер подумал, что он, вероятно, говорит правду. Прежние выходки Гурика доставляли людям немало хлопот, и все же было трудно пред­ставить его в роли хладнокровного разрушителя, способного уничтожить целое здание.

— Как это просто — взять собственные слова обратно, — заметила Скалли. — Особенно те­перь, когда погибли два человека и вы опасаетесь обвинений в убийстве. Это вам не мелкое хулиган­ство, за которое вас арестовывали в прошлом.

— Я был лишь одним из пикетчиков. Мы и раньше устраивали демонстрации у стен «Дай-Мар»... но на сей раз лаборатория вдруг взорва­лась. Внезапно все завопили и забегали, но я не делал ничего противозаконного.

— Зачем же вы написали письмо? — спросил Малдер.

— Кто-то ведь должен взять на себя ответст­венность, — отозвался Гурик. — Я подождал не­сколько дней, но никто так и не признался. Взрыв лаборатории — настоящая трагедия, но она имела бы смысл лишь в том случае, если бы кто-нибудь объявил во всеуслышание о том, против чего мы боролись. Я полагал, что нашей целью было осво­бодить подопытных животных, потому-то и напи­сал это письмо... В этой акции принимали участие несколько независимых групп. Там был один че­ловек, который всерьез намеревался покончить с «ДайМар» и ее сотрудниками, он-то и составил черновик письма и раздал его всем участникам еще до начала митинга. Он показывал нам видео­кассеты, похищенные материалы. Вы не поверите, какие ужасные опыты они ставили над животны­ми. Вам нужно собственными глазами увидеть то, что они сделали с несчастной собакой.

Скалли сложила руки на груди и спросила:

— Куда же он подевался, этот человек?

— Мы не смогли его отыскать. Видимо, он струсил. Поэтому я в конце концов сам отправил письмо. Мир не должен оставаться в неведении!

Оказавшись на улице, Гурик бросил унылый взгляд в сторону дряхлого облупившегося фургона, покрытого рыжими пятнами грунтовки. Дра­ные сиденья машины были завалены коробками с листовками, картами, газетными вырезками и прочими образцами печатной продукции. Кузов фургона был обляпан наклейками и переводными картинками. Малдер заметил, что один из «двор­ников» оторван, к счастью, на пассажирской сто­роне ветрового окна.

— Но я ничего не взрывал, — с жаром настаи­вал Гурик. — Даже камни не бросал. Мы только кричали и размахивали лозунгами. Не знаю, кто бросал бомбы, но, во всяком случае, не я.

— Расскажите нам об организации «Освобож­дение», — попросил Малдер, следуя заведенному порядку. — Какова ее роль в этих событиях?

— Это моя выдумка, клянусь! Организация «Освобождение» официально не зарегистрирова­на, в ней состоит один-единственный человек — я сам. Любой гражданин имеет право создать любую организацию, не так ли? Я и раньше так делал. В ту ночь у стен лаборатории собралось много народу, множество групп, там были люди, которых я видел впервые в жизни.

— Так кто же организовал налет на «Дай-Мар»? — спросила Скалли.

— Не знаю. — Гурик по-прежнему стоял у фургона, упираясь в него руками, но теперь он повернул голову и посмотрел на Скалли через плечо. — Мы, активисты, поддерживаем связь между группами, встречаемся, беседуем. Мы не всегда согласны друг с другом и тем не менее за­частую объединяем свои силы. Я думаю, выступ­ление против «ДайМар» было организовано одной из мелких групп, боровшихся за права жи­вотных, против генной инженерии, либо профсо­юзами или даже какой-нибудь религиозной сек­той фундаменталистов. Разумеется, учитывая мои былые заслуги, они не могли оставить меня в сто­роне.

— Еще бы, — проворчал Малдер. Он надеял­ся, что арестованный поможет отыскать участни­ков «Освобождения», но теперь создавалось впе­чатление, будто Гурик и есть единственный член своей собственной группы.

По его словам, огромная толпа пикетчиков со­бралась у лаборатории по воле никому не извест­ных людей, устроила взрыв и пожар, уничтожила здание... и тут же рассеялась без следа, будтсГиспа-рившись. Устроители кровавого побоища очень тонко спланировали выступления отдельных групп — их членам даже в голову не пришло, что их сгоняют в одно место к определенному часу, будто стадо овец.

У Малдера создавалось впечатление, что лабо­ратория «ДайМар» стала жертвой тщательно раз­работанной акции.

— Чем же так провинилась «ДайМар»? — ос­ведомилась Скалли.

Гурик возмущенно вскинул брови.

— Чем провинилась, спрашиваете вы?! — вос­кликнул он. — Жестоким обращением с животны­ми, естественно. «ДайМар» — это медицинский исследовательский центр. Уж вы-то должны знать, чем занимаются в таких местах.

— Понятия не имею, — ответила Скалли. — Знаю лишь, что сотрудники лаборатории были на пороге важного открытия, которое могло помочь людям, страдающим раковыми заболеваниями.

Гурик фыркнул и повернул голову:

— Ну да, конечно. Можно подумать, у жи­вотных меньше прав на спокойное существова­ние, чем у человека. Какая неслыханная мер­зость — мучить животных ради продления жизни людей!

Скалли посмотрела на Малдера, не веря соб­ственным ушам. Ну как спорить с таким субъ­ектом?

— Между прочим, наши данные свидетельст­вуют о том, что исследования в «ДайМар» ограни­чивались опытами на крысах, — сообщил Малдер.

— Вы лжете, — отрезал Гурик. Пропустив его слова мимо ушей, Малдер по­вернулся к Скалли и сказал:

— Он ничего не знает. По-моему, его подста­вили люди, жаждавшие расправиться с Кеннесси и его лабораторией, а вину свалить на других.

Скалли вскинула брови:

— Кому это могло понадобиться и зачем? Малдер устремил на нее суровый взгляд:

— Полагаю, Патриция Кеннесси знает ответ на этот вопрос, и поэтому она в опасности.

При упоминании имени пропавшей женщины на лице Скалли появилась болезненная мина.

— Мы должны найти Патрицию и Джоди, — сказала она, — а заодно допросить Дарина. Отыскать Джоди будет несложно. Лечение раковой опухоли изрядно подточило силы мальчика, и в самое ближайшее время ему потребуется меди­цинская помощь. Мы должны найти его во что бы то ни стало.

— Лечение рака! — вспылил Гурик. — Вы зна­ете, как это делается? — Он издал горловой звук, как будто собирал слюну для плевка. — Посмот­рели бы вы на эти операции, на эти химикаты, на эту аппаратуру, при помощи которой врачи терза­ют животных, собак и кошек, любую тварь, кото­рую им удается подобрать на улице!

— Я очень хорошо знаю о том, как трудно продвигаются онкологические исследования, — ледяным тоном произнесла Скалли, вспоминая о том, что ей довелось пережить, о том, что лечение рака порой оказывается столь же мучительным и опасным, как и само заболевание. — Порой эксперименты дают результаты, которые можно использовать только в будущем, — продолжала она, не в силах сдерживаться. — Я не одобряю излишних страданий животных и безжалостного обращения с ними, но исследования помогают людям, помогают отыскать новые способы лече­ния смертельных болезней. Простите, но я никак не могу согласиться с вашими взглядами.

Гурик вывернул шею и посмотрел Скалли в лицо.

— Думаете, они не ставят опытов над людь­ми? — Испуганное выражение его глаз уступило место жгучей ярости. Гурик иронически скривил губы, и кожа на его выбритом лице собралась складками. — Все они ублюдки и садисты. Вы ни­почем не стали бы спорить со мной, если бы соб­ственными глазами увидели некоторые их экспе­рименты. — Он набрал полную грудь воздуха и добавил: — Вы не знаете всего того, что знаю я.

Административное здание Кристал-Сити

Штат Виргиния