Глава 40

Иван откинулся на сидении и вновь закрыл глаза. Можно отдохнуть, пока противник нагоняет, но еще не появился в поле зрения.

«Альфред тоже считает, что я главный виновник смерти Гилберта, - не унимался он и огорчался. – Не то, что бы я преуменьшал свою вину, но многие забывают, что сам Пруссия выбрал путь к верной гибели. Захотел бы жить – выжил бы, но…

Вторая Мировая… много слез и крови она пролила. И чем дольше она длилась, тем сильнее становились пороки. Я изо всех сил не хотел становиться Темным, пока не произошло кое-что неожиданное и страшное. Гилберт – он так сильно жаждал победы фашистов, что не мыслил о поражении. Его гордыня и тщеславие достигли таких небывалых пределов, что превратили его в Темного. Он никогда не был таковым. Когда мысль о поражении стала невыносимой, он перевоплотился, чтобы отбить Союзников.

Я помню изумленное лицо Людвига – он испугался. Гилберт стал неуправляемым, уничтожал все на своем пути. И это произошло тогда, когда я сам боролся со своей Тьмой! Как не вовремя!

Он поклялся, что лучше погибнет, чем проиграет или станет рабом!

Боже, я словно взглянул на свое отражение. Я сам перепугался за него и себя. Я и Союзники наступали, окружали, а он безумствовал, злился и разрушал.

И тогда я принял решение – тоже стал Темным, чтобы поскорее покончить с этим умопомраченьем. Как говорится: клин клином. Я боялся, что сам наломаю дров, но оправдывал себя тем, что хуже уже и быть не может.

Я перевоплотился, чем ощутимо напугал своих и чужих…

Франция сразу капитулировал, правда, его обвинили в слабости и трусости, но он обосновал свой уход тем, что в бой двух Темных лучше не соваться.

Мы сразились тогда. Пока я подбирался к его столице, союзники уже делили его земли, как вкусный пирог. Мир же решил поживиться на неизбежной победе…

- Германия уже сдался, сдавайся и ты! – кричал я и судорожно искал его.

Я помню, как шел по грязи в тени деревьев. Я знал, что он спрятался в лесу от чужих глаз.

- Тебе не сбежать! – звал его я. – Ау-у! Ты где? Я рано или поздно все равно тебя найду! Я…

Я вдруг замолчал и замер, так как нашел его под деревом: он сидел, поджав под себя ноги и обнявшись за плечи. Пруссия бормотал что-то нечленораздельное и дрожал. Проклинал и ненавидел… отчаялся и лишился сил…

Этого я и боялся. Я даже подумал о том, как бы себя повел в случае поражения? Я понимал его, но уже ничего не мог изменить. Даже если бы я ушел, то Союзники так просто уже не отдали бы, что заполучили. Пруссия и Германия хотели завоевать мир, а в итоге сами стали рабами. Но если Германия покорно склонил голову, то только не прусс…

- Гил… - окликнул его я по имени.

Он резко поднял голову и в изумлении застыл, когда увидел меня. Моя Тьма растворялась, и я неторопливо становился прежним, по мере приближения к парню. Его глаза еще больше расширились.

- Как ты это делаешь?! – вдруг спросил он, когда я полностью вернул обычный облик.

- Как ты это делаешь, не победив Грех?!! – повторил он еще громче.

Я и не знал, что ответить. Пока я размышлял, он зажмурился словно от боли и сильнее обнял себя за плечи.

- Я не знал… не знал, что это так страшно… - продолжил он и снова устремил свой сумасшедший взор на меня.

- Гордыня? – спросил я.

Не нужно много ума, чтобы догадаться о том, что за Грех терзал его.

- Это и мой Грех… - продолжил я и присел на корточки рядом с пруссом. – Смирение – лекарство от него.

- Правда? – Пруссия словно не поверил мне и недоверчиво улыбнулся. – Но я Ему на кон поставил свою жизнь. Я никому не достанусь!

- Гил, тебя растерзают… - я выдал правду-матку, и он как-то остепенился.

Внимательно посмотрел мне в глаза, словно он только сейчас осознал всю серьезность своего положения.

- Тогда… так тому и быть… - он опустил свой взгляд, а руки бессильно легли на колени. – Смирюсь я или же нет – вы все равно меня растерзаете.

И тогда я понял, что теряю его.

- Не хочу! – я взял его за руку.

Гил вздрогнул и опять посмотрел на меня в удивлении.

- Я бы тоже принял смерть, если бы оказался на твоем месте, - уже чуть тише продолжил я. – Но я не хочу, чтобы ты исчезал.

- Ты тот еще эгоист, - усмехнулся он.

- Я знаю.

- Ты должен ненавидеть меня, - сказал прусс и несильно сжал мою ладонь.

- Не исчезай, прошу тебя! - горечь заставила меня взмолиться.

- Назло исчезну, - он еще и издевался.

Немыслимо! Я даже опешил и промолчал, а этот негодяй вдруг рассмеялся, но не так… как обычно.

А затем резко успокоился и положил свободную руку к себе на грудь.

- Спасибо, - сказал он, и его Тьма вдруг растворилась.

Сам он засиял белым светом, который резко сжался и спрятался в его кулаке, лежащем на груди. Свет просачивался тоненькими лучами сквозь пальцы.

- Примешь мое сердце? – голос Пруссии вывел меня от очарования колдовства.

В его груди вдруг образовалась кровавая дыра. Я с ужасом перевел свой взгляд на лицо Гилберта.

- Примешь, или мне разрушить его навсегда? – он улыбнулся мне так, словно предлагал не сердце, а дружбу, к примеру: так радостно и непринужденно.

- Почему мне? – растерялся я тогда.

Гил вдруг покосился в мою сторону и одним резким движением ударил в грудь, проталкивая лучезарный сгусток в меня. Я чуть не потерял равновесие! Схватился за грудь от нестерпимого жжения, но эта боль была кратковременной. Далее по телу разлился приятный головокружительный жар. Я даже вскочил на ноги: мне показалось, что в груди бьется два сердца, но как-то невпопад, друг друга перегоняя. Но затем их ритм начал выравниваться до тех пор, пока ощущение двух сердец не растворилось полностью.

Я словно опьянел: ноги задрожали, колени подогнулись. Но тело приняло неожиданный подарок. Я посмотрел на Пруссию. Он уже стоял на ногах прямо передо мной и наблюдал.

- Только тебе доверю его, - сказал он и снова засветился, но уже тусклым светом.

Гилберт неторопливо растворялся в холодных искрах, похожих на белоснежные снежинки: когда они касались земли, тут же растворялись.

«Он и вправду исчезает…» - я огорчился.

Я видел его в последний раз. Я осознавал это, но что мог бы сделать? Его образ как-то поплыл перед глазами. Да, я беззвучно плакал. Я за секунду вспомнил все самые яркие воспоминания, связанные с этим человеком: счастливые и печальные. Но то, что разворачивалось передо мной – самое грустное, что происходило между нами.

- Гил... я…

- Помолчи! - он обхватил мое лицо ладонями.

И поцеловал в губы, прижимаясь ко мне своим уже полупризрачным телом. Я не знаю, сколько это длилось: может мгновенье, а может и целую вечность.

- Россия, твои слезы всегда искренние, - сказал Гилберт, когда чуть отстранился, успев захватить указательным пальцем мою слезу. – Хотелось бы забрать их с собой…

Он снова улыбнулся мне, но уже так лучезарно, словно ничего страшного и не происходило, и в тот же миг яркой вспышкой растворился в воздухе.

- Не уходи… - я даже охрип.

Я готов был снова перетерпеть все его насмешки, лишь бы он вернулся.

В груди нестерпимо зажгло.

«Дурак! Я же всегда буду с тобой… - неожиданно ласково прозвучал голос Пруссии в моей голове, после чего жжение прекратилось. – Только с тобой…»

***

«Кенигсберг – мое драгоценное наследие и как бы хозяева его ни переименовывали, я не смогу стереть его из своей памяти и сердца»,- Брагинский продолжал сидеть с опущенными веками, а рука сама потянулась к сердцу.

Оно временами болело, особенно когда прошлое накатывало тяжеленным грузом. Америка совсем недавно упрекал его в «зацикленности», но меланхолия, как назло, лишь сильнее набирала свой размах. Но как бы ни были тяжелы воспоминания, Иван ими очень дорожил. А так как он – натура очень впечатлительная, то запоминал он дела вековой давности так, словно это вчера было. Помнил все: боль, мысли, слова, переживания – все, что касалось тонких струн его души. А потому его раны на сердце были не заживающими: открывались каждый раз, как стоило мысленно перенести себя в дни минувшие.

Россия сделал глубокий вдох, задержал дыхание и неспешно выдохнул, но в груди все равно кололо.

«Так или иначе, Гилберт переступил через Гордыню, когда отдал мне свое сердце. Но вот незадача – это тоже смертельно, - досадовал Иван. – Несмотря на нашу вражду, он отдал самое ценное, что у него было. Но почему мы начинаем дорожить друг другом только тогда, когда становится уже слишком поздно? Почему мы такие дураки? А ведь могли бы стать хорошими друзьями…»

Ваня не верил тому, что сказал Альфред. Россия просто не представлял, что этот хулиган мог бы пылать тайной страстью. Ему становилось не по себе от этого.

«Если бы прусс хотел сладострастия, то рано или поздно тайное бы открылось, в виду его хамской натуры, - Иван решил поразмышлять на эту тему. – Все-таки мы знали друг друга с детства и… и это сродни инцесту! Он же не Беларусь, в конце-то концов?»

Невольно, словно в противоречие его мыслям, вспомнился их последний поцелуй.

«А была ли любовь? – он через силу проталкивал в свое сознание эту возможность. – Способен ли Гил любить тайно так долго? А тот поцелуй – прощание или признание? Я теперь даже не знаю. Америка, зачем ты переворачиваешь мое устоявшееся мнение? Теперь даже не знаю, кто из нас дурак…

Я теперь не успокоюсь, пока не докопаюсь до истины! Попробую сначала. Допустим, если любовь была, тогда, чтобы раздутая наглость Гилберта не позволяла ему приставать ко мне, нужно иметь, как минимум, такое же количество уважения! А кого прусс уважал тогда больше, чем себя? Правильный ответ: ни-ко-го! Если это не уважение и стыд, то хотя бы страх должен быть преградой. Да, чего-чего, а меня он опасался, наблюдая за моим ростом. Как бы он потом не «крутил понты», все же боялся: хотел дотянуться, пересилить, победить меня. Но когда понял, что слабее – обезумел, но, так или иначе – признал меня, раз теперь я храню его сердце. Я невероятно счастлив его признанью, но… какую страшную цену мы заплатили…

Америка, если это и любовь, то она какая-то роковая! А может ли любовь быть роковой? Или все же это сумасшествие? Это из разряда: безумна ли сама любовь или безумен тот, кто полюбил? Настоящая любовь не может нести разрушение, на то она и любовь, значит, страсти все это… Страсть – она же одержимость, ослепляет, ведет к погибели. Америка, ты говоришь, что любишь, тогда почему мне так плохо от твоей любви? Ты – безумец со страстями, как и Артур. Как и Беларусь, в принципе…

Боже, а есть ли вообще тот, кто любит меня по-настоящему? Если так подумать, то только настоящая дружба – самая чистая любовь. Но почему тогда, когда я протягиваю руку для дружбы, все отступают?

А одержим ли я? Безусловно! Раз во мне живет столь страшный Грех! Ведь Гордыня тоже страсть, но душа изо всех сил противится смерти, и потому без устали ищет самое светлое, что есть в этом мире.

Кажется, немного разобрался, но все же…

Тогда почему я, бл..дь, все равно грешу до страсти?!!

И еще. Кое-что из разряда «вот так всегда»! О том, что именно я оказался главным виновником смерти Пруссии, я узнал из газет. Кто? Кто это выдумал?! Нет, не спорю, как говорится: «И я там был», но так или иначе, в глазах мира я снова оказался безжалостным «главнюком». А то, что некоторые личности хотели меня стереть с лица Земли, это так, нормально, наверное.

Но чуть позже мне пришлось объясняться с Людвигом! Как-никак я главный убийца его брата… В общем, я ему рассказал все, как было, но Германия ничего мне не ответил. Встал и ушел. Поверил – не поверил? Кто его знает, я старался больше не поднимать этот вопрос. Я устал от их упреков! Конечно, меня это злит, но я научился всех игнорировать или же посылать на три буквы особо возмущенных. Не хотят верить – и не надо.

Но бывало, (очень редко, но все же) что истина открывалась лет этак через двести и народ с удивлением спрашивал: «Почему не добивался справедливости? Почему молчал?» На что я лишь пожимал плечами. А что толку? Только лишний раз разжигать ненависть и наводить суету. Если мои слова для них ничего не значат, о чем тут говорить?

Ну вот! Я снова начинаю злиться на них! Вспоминаю все это и горячусь. Всё-всё, нужно прекращать меланхолию, а то начну медленно и верно погружать себя во Тьму…

А ведь впервые я ее силу испытал тогда, в стародавние времена, когда вытаскивал назойливого прусса из-подо льда… за горло…»

***

- Красна девица! Что же ты надумала, ару? – в камере Беларуси снова появился Китай.

- Я хочу твоей смерти и в ванную… - честно ответила та.

Она сидела у окна и так же недоверчиво поглядывала на столь часто гостившего в ее темнице посетителя.

- Ха-ха! Может, ванную примем вместе? – у того разыгралось воображение.

- Тогда кто-то из нас утонет, наверное, китаец, - тем же тоном ответила Наталья.

- Ну-ну! – оскорбился тот. – А я к тебе с новостями пришел, ару.

- Нахер мне это надо? Сгинь с глаз!

- Правда? А я хотел рассказать тебе последние события о России. Ну, раз тебе это не интересно, то я пошел, ару, - Яо нарочно издевался над девушкой.

- Стой, баран! Я тебя не отпускала! – Наталья вскочила с места.

- Сама сказала сгинуть с глаз, ару!

- Но ты же не ушел с первого раза, а второй раз я тебя еще не посылала.

- Тогда тебе штрафной – поцелуешь, скажу, что с Ванькой происходит, - хитрил Китай.

- Чего?! – разгневалась Беларусь. – Размечтался! Не куплюсь!

- Как хочешь, значит, на похороны не пойдешь, ару, - словно невзначай сказал Яо.

Наталья оцепенела:

- Какие похороны?

- Не скажу ни слова, ару, - шантажировал ее похититель.

Девушка вдруг представила себе, что Ванька в беде или хуже того – мертв. Ведь последний раз она видела его Темным. Мало ли что могло с ним произойти!

На лице тут же появилась тревога, а дыхание перехватило.

- Скажи… - выдохнула она.

Но Яо в ответ лишь коварно улыбнулся и причмокнул губами.

- А ты мне что? – тот стоял на своем.

Наталья дала ему пощечину:

- Прости, рука дрогнула, - теперь и она усмехнулась. – Что бы ни произошло, этого уже не изменить. И целовать тебя не собираюсь!

Затем прошлась по темнице и села в углу.

- Дрянная девчонка, ару! – изумился Китай, ведь он был уверен, что задумка удастся. – Ну и сиди тут в неведении! А завтра свадьба – хочешь ты того или же нет! А уж там нацелуемся, ару!

- А еда будет? – вдруг спросила она, чем изумила своего «жениха».

- А как же?

- Тогда наемся чеснока и прочей пахучей дряни, - предупредила его дева.

- Детский лепет!

- Все равно наемся, - настаивала та.

- Тогда я напьюсь, и мне будет море по колено, ару, - пригрозил и Яо.

- И я с горя, - вздохнула Наталья и замолчала.

Уткнулась в свои колени и решила подождать, когда Китай покинет ее обитель. Не хотела уже спорить. Но Яо не спешил уходить. Задумался о чем-то своем и уверенно приблизился к Беларуси. Та уже не дергалась и не вскакивала с места – продолжала сидеть, даже головы не подняла.

Китаец мягко коснулся макушки и погладил по волосам.

- Не думай, что жить со мной – это плохо и ужасно, - сказал он. – Если ответишь лаской, то и я отвечу тем же.

Яо, не дожидаясь ее ответа, отвернулся и направился к выходу. Но Беларусь лишь слегка приподняла голову и в молчании подглядывала за ним, пока дверь за Китаем не закрылась.

***

- Русские! Русские в пяти километрах от нас стоят и ждут наступления! – отрапортовал разведчик и даже задрожал в исступлении.

Не только он, но и остальные давно ждали боя и уже не верили тому, что враг принял их вызов. Война с русскими: и страшно, и чертовски захватывающе!

- Oh, fuck! – Альфред смотрел на карты со спутника и в бинокль поочередно. – У него так много техники, оказывается...

- Сэр, мы же на их земле, а они всегда славились сильной артиллерией, - напомнил ему маршал.

- Ничего, Афганистан тоже хвалился много чем! – рассмеялся Альфред. – Я его сделал, а Россия позорно сбежал от него!

- Афганистан – это чужая земля для русских, а в завоевательных войнах они не так уж и сильны. А сейчас мы на их земле…

- Да знаю я! Знаю! – раздражался Америка.

- Сейчас мы без авиа-поддержки, - напомнил ему маршал. – А бомбардировка с воздуха – наша самая главная тактика!

- Судя по всему, русские тоже будут нападать без самолетов. Я не вижу на радаре воздушных суден…

Вдруг затрещала рация.

- Эй, Альфред! – веселый голос Брагинского. – Ты ведь на этой частоте, да?

- Я слушаю! – подорвался с места Джонс.

- Раз ты зашел так далеко, то я покажу тебе, как воюют русские в ближнем бою! – продолжил Иван. – Ты сейчас без самолетов, ведь так? Тогда я дам тебе фору: только пехота!

- А ты честный, однако, - усмехнулся Альфред.

- А как же?

- Желаю удачи!

- Тебе она больше пригодится…

Связь прервалась, а сердце Америки заволновалось. Теперь он даже не боялся проиграть в этом бою. Почему? И сам не знал. Просто был рад. Рад тому, что Россия всерьез обратил свое внимание на него в военном плане. Альфред просто хотел сразиться, доказать, что он лучший! Даже не столько миру, а ему – Брагинскому!

***

Огонь ударил лавиной с обеих сторон. Без воздушного подкрепления было трудно. Особенно американцам, ведь они привыкли сначала очищать «землю» бомбами с воздуха, а только потом идти в атаку добивать то, что осталось. Командование всегда дорожило людьми и лишний раз не отправляло бойцов на «самоубийство». Но не в этот раз. Теперь они лицом к лицу столкнулись с надвигающимся живым потоком вооруженных до зубов людей, кричащими: «Ура!!!»

Стоишь, смотришь на этот надвигающийся громогласный легион и думаешь: снесет разом или как?

- Стреляйте, черт возьми! Чего вылупились?! – приказал Альфред.

Бойцы открыли огонь, часть врагов полегла, но полчище вражеских солдат не сбавило хода, стреляя в ответ. Те американцы, которые стояли на передних флангах, вели ожесточенный огонь и понимали, что, сколько бы патронов они не выпустили, их накроет волной. Им придется пожертвовать собой ради тех, кто за ними. Это совсем не так, как показывают в боевиках, где тысячи пуль свистят мимо главного героя. В реальности даже шальная пуля способна угодить в лицо, горло, ногу, руку – куда угодно!

Русский солдат устремился к врагам. Он в первых рядах – значит, самый уязвимый. Его друг падает рядом, но приказ – наступать. Нет времени останавливаться, а друг, если жив, пусть полежит – потом присоединится.

«Бежишь, и пытаешься не наступать на своих. Время словно остановилось из-за собственного крика. Времени на раздумья и возвращение просто нет. Кроме того, в Питере осталась моя бабка и сестры! Я должен их увидеть!

И вот, передо мной совсем рядом стоит солдат. Такой же молодой, как и я: у него кончились патроны, а перезарядиться просто не успевает. Он схватился за пулемет и с неприкрытым изумлением и страхом смотрит на меня. Готов отбиваться! Я понимаю, что просто не смогу остановиться! Лечу прямо на него и вытаскиваю нож. Мы падаем, нож вонзается ему в горло, а его глаза так же изумленно смотрят на меня.

- Just die already!!! – выкрикнул другой противник и ударил меня прикладом.

Потемнело в глазах. Мельком глянул на себя и обомлел: из меня струилась кровь. Я просто решето! Еще удар, и я уже лежу рядом с моим первым противником. Так вот, почему его глаза были такими большими от удивления. Он стрелял в меня, а я даже и не заметил; почему-то решил, что раз не чувствую, то – мимо…

Мой первый противник. Он еще жив, раз дышит, но нож все еще торчит из шеи. Меня бьют прикладом, но и второго противника куда-то унесло, когда раздалась пулеметная очередь.

Захотелось вытащить нож, чтобы отбиваться, если что, но тело, словно свинцом налилось: потянулся к горлу врага, но лишь бессильно обнял его. Его теплая кровь льется по моей руке. А мне почему-то жаль… Жаль, что так вышло…

Кто знает, может в других обстоятельствах мы бы вместе пили пиво и смеялись… Это было бы так здорово…» - на этом его мысли растворились в темноте.

- Как много мертвых русских, - заметил Альфред, наблюдая за боем в бинокль.

- Да, но наши почему-то отступают, - добавил маршал. – Им не хватает духа, а видя бесстрашных самоубийц – не по себе.

- Вот что имел в виду Пруссия, когда говорил, что русского солдата мало убить – его надо еще завалить на землю, - вздохнул Альфред, невольно вспомнив Гилберта.

Какая-то горечь навалилась: порой не хватало этого самодовольного светловолосого наглеца. Америка с ним не особо-то и общался, но, наблюдая со стороны, понимал – Пруссия был важной и дорогой частью многих: Германии, Франции, Испании… Да и Россия с грустью в глазах говорил о нем – значит, не ненавидел его.

«Россия видел, как он исчезал, но это единственное, что я знаю, - задумался Америка. – Что же там произошло на самом деле? Даже если я спрошу – не ответит. Чует мое сердце – это было их личное дело…»

Прогремел взрыв, и земля дождем посыпалась на голову Джонса. Американцы отступают – не выдерживают такого яростного натиска, хотят дальнего боя. Пытаются рассредоточиться, но русские просто пробиваются в центр тараном и наводят беспорядок. Даже окружить их не удается: они как-то повсюду – то тут, то там. Танками пробивают оборону, пешим ходом смело проникают по флангам прямо к врагам и развязывают смертельные поединки.

Тут теперь даже поддержка с воздуха не поможет: всё как-то перемешалось. Командиры не знали, как отдавать приказы о стрельбе, когда вокруг и свои, и чужие. Выстрелишь из танка: попадешь и по тем, и по другим. И не знаешь даже, кому больше ущерба нанесешь. А если кто-то стрелял, то машины становились оружием поражения для всех!

- Don’t shoot! Fuck! Don’t shoot!!! – кричали в рацию те американские солдаты, на чьи головы падали снаряды от своих же.

И не дай Бог оказаться один на один с раненым русским, готовым уложить как можно больше врагов прежде, чем сам падет. И чтобы воспрянуть духом, американскому солдату не хватает ни гордости за свою страну, ни алчности, если кто-то пришел ради денег. Если бы он только защищал свой дом и семью, то стал бы таким же зверем. Только желание защитить близких и свою землю – ведущая сила воина, которая делает его бесстрашным и сильным, ведь на кон поставлено все, чем он так дорожит.

А здесь американцам защищать нечего. Их близкие на другой стороне планеты, спят в теплых кроватях и волнуются за них. И теперь даже проскакивала мысль: а может вернуться к ним и забыть про этот ад? А как же долг? А если умереть ради долга, то там, дома будут горевать… Сражаться, чтобы они не горевали? Бороться за жизнь ради них?! Хорошая идея для поддержания боевого духа, но только не перед тем, кто готов умереть ради жизни своих любимых…

***

- Мы проигрываем… стремительно проигрываем… - мрачно заметил маршал.

- Не допущу! – Альфред вдруг очутился посреди боя и ударил по земле.

Трещины расползлись волнами в радиусе от него, останавливая бронетехнику. Да и людей тоже.

- Ну, кто на меня?! – вдруг рассмеялся он, оглядывая вражеских солдат.

Те посмотрели на него и, тяжело вздохнув, как-то негласно приготовились к нападению.

- Оставь их! – раздался гневный голос и в сторону Америки полетел… танк!

Ал еле-еле успел отпрыгнуть, но споткнулся о разорванную землю и чуть не провалился в трещину. Когда земля и пыль от соприкосновения с танком улеглась, Джонс разглядел Брагинского. Это он кидался танками! И держал в одной руке еще один американский танк, который отчаянно жужжал гусеницами, в попытке вырваться из ловушки.

Америка вдруг кое-что понял. Он и Россия – всегда имели нечеловеческую силушку. Англия как-то очень ругался, когда Альфред с дури обнял его так, что… переломал ребра! А таскание автомобилей в руках по стоянке, чтобы найти лучшее для парковки место – это обычное для него дело.

Но и Артур становился невероятно сильным, как Америка… когда был Темным.

А если исходить из расчета, что Россия в своем обычном виде силен как Темный Керкленд, то какой мощью обладает Темный Брагинский сейчас?

«Я не задумывался над этим раньше!!!» – опешил Джонс и с изумлением глядел на очередной летящий танк в его сторону.

Пришлось нырнуть в расщелину, но тут же вовремя выскочил из нее: Россия запрыгнул на злополучную бронетехнику, со скрежетом раздавливая ее, как жужжащее насекомое. Америка вскочил на ноги, обнаружив, что Иван стоит к нему спиной, но тот словно почувствовал его взгляд и посмотрел на противника через плечо.

- Надо же, не придавил, - с жуткой улыбкой произнес Брагинский и неторопливо развернулся к противнику.

Тьма сильнее сгущалась вокруг него, опьяняла своего носителя. У России даже голова закружилась, а в сердце словно мерзкое жало воткнулось. Он даже пошатнулся, схватившись за грудь, чуть подавшись вперед, как в поклоне. Из лопаток внезапно прорезались черные крылья, отчего Иван чуть не вскрикнул, но лишь обнял себя за плечи и задрожал. Еле-еле на ногах устоял.

Альфред с неприкрытым ужасом наблюдал за его изменениями. Если бы ему об этом только рассказали, то умер бы от зависти! Но, когда все это происходит прямо на глазах – невероятно страшно.

- Вань? – только и смог промолвить Джонс.

- Заткнись! – вдруг с яростью рявкнул Темный Брагинский и взмахнул крыльями.

Вороновы перья острыми ножами полетели к Альфреду, и тот смог только прикрыть лицо руками, чтобы, не дай Бог, не лишиться глаз. Перья бритвой расцарапали руки, ноги, грудь, живот – все, чего коснулись.

Америка упал на колени и осторожно раздвинул руки, чтобы подсмотреть: нет ли второго удара? Но за миг до этого вдруг услышал взмах крыльев, а уже прямо перед собой обнаружил Россию.

«Опасность!» - закричало чутье.

Америка не успел что-либо сделать, как получил по челюсти с ноги от Ивана. А темных сил для этого он не жалел: Альфред отлетел на несколько метров и впечатался в русский бронетранспортер, который затерялся среди американской техники.

Джонс рухнул лицом на холодную твердую землю и закашлялся. Тяжело было дышать: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Силен был удар всем телом об бронированную поверхность, которую он помял, а саму машину даже сдвинул с места. Правда последнего Америка не заметил, сейчас его беспокоило только сбитое дыхание и противник.

«Вот это злость!» - Ал приподнялся на локтях – все тело дрожало.

В голове все еще звенело, а перед глазами плыло. Но он видел, как уверенно и грозно приближался к нему Россия. Выражение глаз того не предвещало ничего хорошего. Брагинский больше походил на потревоженного зверя, защищающего свой дом. Покусает, как пить дать!

И чем ближе его шаги, тем сильнее что-то давило на плечи. Словно сам воздух зарядился и таил в себе угрозу.

«Бежать? Как-то позорно… - обдумывал Джонс. – Нет! Пусть бьет! Не сбегу!»

Америка снова припал к земле и на всякий случай прикрыл голову руками. Встать на ноги – уже не представлялось возможным. Шаги приближались.

«Эти тяжелые солдатские сапоги, сейчас они будут мять мне бока…» - невесело подумал Альфред и напрягся.

Иван не сводил взгляда с противника. Предполагал, что тот все-таки встанет, но нет, по-прежнему лежал – один только чубчик торчал, да развевался на ветру. Невольно в памяти всплыла беззаботная улыбка этого светловолосого парня и в груди снова закололо. Россия встал в изголовье и присел на корточки. Бить лежачих – бесчестно.

Америка почувствовал, как Иван остановился, а его дыхание стало ближе. Давление воздуха чуть ослабло, а Тьма как-то разбавилась – вот что почувствовал Альфред. Затем шелест одежды – Иван протянул руку и легонько подергал Америку за торчащую прядку.

- Ты проиграл бой – уходи, - с хрипотцой сказал Россия и убрал руку. – Забирай своих людей, уходи и не возвращайся!

Джонс поднял голову и удивленными глазами уставился в лицо русского. Тот даже привычно по-детски улыбнулся, а крылья растворились:

- Проиграл – уходи!

Альфред вдруг разгневался. Резко сел, поджав под себя ноги, хотел что-то сказать, но вдруг осмотрелся: его бойцы уже сложили оружие. Они устали от завоевательных войн, пусть многие и пришли сами сюда по контракту.

- Самуил! – раздался взволнованный женский голос посреди этого ада.

Альфред посмотрел на девушку с ребенком на руках. Это Аня с Ваней! Она чуть не упала, когда споткнулась о раненую землю.

- Стой, не беги! Он здесь! – перед ней появился однорукий Картер и придержал ее.

Мальчик несказанно обрадовался, когда узнал своего друга.

- Джон! – малыш на радостях уже повис у него на шее.

Тут подоспел и жених девушки, задыхаясь от пробежки.

- Картер, ну ты и спринтер! – вознегодовал тот и заключил в объятьях Аннушку. – Боже, а я уже подумал, что вообще никто не выживет после такой бойни!

Америка перевел взгляд на Брагинского, но тот продолжал наблюдать за счастливым воссоединением.

- Мы негодяи, да? – вдруг задумчиво спросил Россия и только потом посмотрел на Джонса.

- Если бы мы изначально не расставались, то ничего бы страшного не произошло! – стоял на своем тот.

- Мне еще раз звездануть тебя об бронированный капот? – пригрозил Брагинский.

- Война еще не закончилось, Россия! – завелся тот. – Я лишь вернул тебе Питер! Но я еще не отказался от тебя!

- Ты моей смерти хочешь?

- Нет, ты знаешь, чего я хочу, не притворяйся!

- Ну вот! Бьешь вас, бьешь, а вы все равно ничего не понимаете! – вознегодовал Иван и резко поднялся на ноги.

Альфред тоже поднялся, но чуть шатко. Еще бы, после таких повреждений…

- Хоть что ты со мной сделай, но вернусь! – сказал он это прямо в лицо России, но голова кружилась, потому чуть завалился и ухватил того за грудки. – Ты понял меня? Сейчас приведу себя в порядок и с новыми силами к тебе…

- Знаешь, я все-таки поражаюсь то ли твоей смелости, то ли глупости. Даже я, когда смотрюсь в зеркало, пугаюсь того, что вижу, а лицезрю я там чудовище, - Иван обхватил его запястья, чтобы чуть отстранить парня от себя.

- Чудовище? – словно удивился Ал и вдруг заулыбался. – Скорее чудо и сокровище! Ха-ха!

Иван ощутимее сжал его руки, и улыбка блондина стала несколько тревожной.

- Не отстанешь? – в который раз поинтересовался Брагинский.

- Не дождешься! Скорее тебе придется меня убить! – громогласно заявил Джонс и поймал взгляд Ивана.

Было ясно: отступать Ал не собирался, проигрывать не умел, другого мнения не слышал.

- Не бросайся столь серьезными словами, - сурово сказал Россия.

- А я и не бросаюсь! – оскорбился тот.

- На меня если только… бросаешься…

- Что мне сделать, чтобы мы были вместе? – вновь спрашивал Америка.

- Что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое? – нет, Иван не передразнивал его. Правда!

- Я серьезно!

- Я тоже…

- Я первый спросил, так ответь мне. Неужели нет ничего такого, что нас воссоединит?

- Смерть, если только, - усмехнулся Брагинский.

- Бл..дь! Я не шучу! Ты достал меня уже! – вышел из себя Америка и вырвался из его рук, чтобы взъерошить свои волосы.

- Я тебя достал?! – искренне изумился Россия.

- А кто же еще?

- Нет, мы точно перебьем друг друга… - Иван устал с ним спорить. – Причем независимо: во время войны, или же при совместном проживании!

- Ты драматизируешь! – бросил Америка.

Брагинский чуть не задохнулся от его наглости. Нет, правда: он не знал, что с ним сделать такое, чтобы тот больше не показывался. Никогда! Бить – бесполезно. Убить – жалко, парня, каким бы тот ни был. Как-никак, но совесть у Ивана все же кусачая. Тем, кто не верит – в морду! И отвешивать люли до тех пор, пока не согласятся…

Альфред не просто заметил ярость Темного Брагинского, а прямо-таки кожей почувствовал.

- Я-я только домой вернусь! Передохну! – опешил Джонс и отступил. – Разработаю более удачный план захвата! Ха-ха! Понятно?

Но лицо русского не смягчалось, напротив, напряженье и раздраженье только возросли. А черное перо вдруг пролетело перед лицом, напоминая о недавних превращеньях.

- Остынь, я… - Америка не договорил, так как Брагинский вдруг вырос перед ним и схватил за локти. – А-а! Что ты творишь?! Отпусти меня!

Альфред испугался тому, как недобро заиграла улыбка у Ивана.

- А как же обещанное наказание? – сказал тот, затем легким движением оторвал Джонса от земли и взвалил на свое плечо.

- Эй-эй-эй!!! – возмутился Ал: он просто офонарел от дикости и бесцеремонности этого типа. – Куда потащил?! Придурок, брось меня! Брось!

Джонс отбивался руками и ногами, но все его силы были тщетны – Темный Брагинский просто дьявольски могуч!

- Сколько тебя не бросаю – ты, как бумеранг, ей-богу, - спокойно отозвался Ваня, снося все удары.