Боб Муллан 5 страница

Вообще, очень трудно предвидеть, что же на самом деле случится. Но могу сказать: я буду пытаться, по крайней мере сначала, предоставить этому человеку возможность почувствовать, что он находится в безопасной обстановке. Способ, которым я собираюсь показать, что эта среда безопасна, во многом зависит от самого клиента. То, что я скажу одному, позволит ему почувствовать себя в безопасности, а для другого клиента то же самое отнюдь не будет означать безопасности, а, скорее, наоборот. Я говорю прежде всего о клиентах, имеющих опыт психотерапии. Такой клиент приходит ко мне, и я замечаю что-то вроде: “Я очень хочу выслушать, что вас беспокоит. Возможно, мы можем начать с того, что вы мне вкратце опишете, что вас привело сюда”. Клиента, пришедшего к терапевту первый раз, это успокоит, даст ему возможность почувствовать, что сейчас не будут ставить диагноз и задавать массу вопросов. В то же время опытный клиент может при этом почувствовать: его “подвергают психотерапии”.

— Вы пытаетесь “влезть в шкуру” какого-то другого человека...

— Да, конечно. Я пытаюсь выяснить, как клиент воспринимает реальность, и особенно как он воспринимает сам себя.

— Отделяете ли Вы роджерианский подход от других психотерапевтических традиций?

— Нет. Но при этом я против необдуманного эклектизма. Думаю, подход, центрированный на человеке, может быть с легкостью загрязнен так, что лишится своих основных качеств. Понимаю, в любом случае нужно что-то добавлять, чтобы метод стал более эффективным, но существует опасность: будет подорван весь подход, который в принципе состоит в том, чтобы доверять клиенту, создавая ему подходящие условия и отношения. Очень легко обмануться, думая, что делаешь что-то для клиента, тогда как на самом-то деле теряешь доверие и уверенность, которые клиент может в будущем найти сам.

Но говоря это, я верю, что людям, учитывая их возросшее чувство собственной ценности, необходимы различные формы подпитки. Для меня слово подпитка означает довольно многое. Я позаимствовал его у Джорджа Ливарда, которого упоминал в самом начале. Он очень хорошо умел подпитывать людей. В некоторых случаях осознание человеком самого себя в связи с реальностью указывает, что для него будет поддерживающей определенная форма подпитки. И тогда для этого конкретного клиента я привлеку какие-то свои интересы и познания.

Я полагаю, довольно полезно (в основном, наверное, из-за моих собственных христианских убеждений) думать о людях прежде всего как о духовных существах. И я понимаю личность как духовное существо или как душу. Соответственно, найдутся формы подпитки, необходимые для состояния этого человека. По мере того как у человека возникает чувство собственного достоинства и уходит ощущение самоуничижения, происходит новый поиск, возникают новые стремления. Человек как бы начинает чувствовать: “Я могу значительно больше, чем думал раньше. Прежде я считал свое существование достаточно бессмысленным. Сейчас я начинаю понимать, что, возможно, я не такой уж и бесполезный. Возможно, я обладаю какой-то ценностью. Теперь я осмелюсь пойти дальше. Думаю о том, кто я есть на самом деле, что здесь делаю”. Возникает очень много вопросов. В тот момент, когда у людей начинает повышаться самооценка, они могут задавать их себе. И, я думаю, они очень часто это делают. О чем сам Роджерс говорил в конце жизни и что я действительно испытываю как психотерапевт, так это соприкосновение в терапевтических отношениях с высшей реальностью, которая кажется чем-то значительно большим, чем просто взаимодействие двух людей. Когда наступают подобные моменты, они почти всегда осознаются и психотерапевтом, и клиентом. Мы не можем просто игнорировать их, мы должны учитывать их, и это тоже очень важно.

— Кто говорит, когда и сколько?

— Я думаю, это соотношение меняется в процессе терапии. Опять же очень трудно сделать обобщение, но я все же попытаюсь. Мне кажется, если терапевт имеет дело с людьми, находящимися в очень плохом состоянии, у которых не было особого шанса понять, кто они на самом деле, он выполняет сложную задачу эмпатического понимания и приятия. Говорит в основном клиент, хотя настоящая эмпатия может быть иногда очень сложна, и, следовательно, терапевт временами будет произносить довольно длинные речи, поскольку захочет показать клиенту, что понимает всю сложность его переживаний. Я не считаю, что терапевт должен каждый раз ограничиваться десятью словами. В принципе, клиент говорит значительно больше.

Но со временем, когда появляется ощущение, что в отношениях не существует огромного неравновесия, по мере появления у клиента чувства идентичности, чувства своей ценности, вполне возможно, что терапевт будет говорить больше. Слушая то, что выходит из глубины “Я” терапевта, клиент не станет чувствовать, что на него давят, лишая при этом собственной идентичности. Я думаю, что в длительной терапии мы можем говорить о движении от базисной безопасности к тому, что я описал бы как форму близости, в которой клиент все больше и больше готов выражать свою внутреннюю реальность. И к третьей стадии, которую я обозначил бы как взаимность. Два человека становятся равноправными в своих отношениях, а вклад терапевта — более значительным.

— Всегда ли Вы осознаете, как может повлиять работа с клиентом на его партнера?

— Очень важный вопрос, не так ли? И он приобретает все большее значение, если иметь в виду тот факт, что третьи стороны (партнеры клиентов) нередко, по крайней мере в Штатах, подают в суд на терапевтов. Мой ответ: “Да, я хочу быть очень внимательным к тому, что происходит в жизни моего клиента”. С другой стороны, я не собираюсь задавать множество вопросов по этому поводу, но, конечно, буду внимателен. Мой опыт показывает: в большинстве случаев через некоторое время, если затрагивается нечто, что касается не только клиентов, но и их близких, это в любом случае становится неотъемлемой частью психотерапии.

Если человек приходит ко мне в связи с явно сложной семейной ситуацией (например, если приходит жена, то очевидно, что за ней стоят муж и дети), я вполне могу на ранней стадии терапии поднять вопрос об изменениях. Если эти изменения произойдут, они коснутся и близких людей. И думали ли они об этом?

Достаточно интересный вопрос, и я включаю его в свой курс. С теми, кто хочет стать терапевтами, центрированными на клиенте, мы изучаем это очень углубленно. Не так давно я понял: подобные вопросы, столь важные для учеников, крайне важны и для некоторых клиентов. Их стоит рассмотреть более подробно.

Далее. Привлекаю ли я к терапии других людей? Да. Если клиент чувствует, что это может ему помочь. У меня как раз недавно был такой случай, когда я работал с одним студентом. По его просьбе мы провели две сессии вместе с отцом молодого человека. Очень важные сессии, продвинувшие нас вперед. Но это была просьба клиента. Если же я сам чувствую, что для клиента может оказаться полезным привлечение кого-либо (например, в случае, если затронуты отношения мужа и жены), я выскажу свое мнение клиенту, и мы все обсудим. Так случается нечасто. Но все равно, это будет, конечно же, решением клиента.

— Должны ли в конечном итоге клиенты “помогать себе сами”?

— Это, на мой взгляд, очень сложный вопрос, поскольку мне кажется, что люди, по определению, создания, существующие только в отношениях. В некоторым смысле, я думаю, мы все должны помогать себе сами, но мысль о том, что человек делает это в вакууме, кажется мне абсурдной. Очень часто помощь самому себе означает создание всевозможных отношений. Так, если я понимаю себя как существо, живущее только в отношениях, то подобная помощь будет всегда происходить в контексте тех отношений, которые мне до­ступны.

— Есть ли у Вас какие-либо мысли по поводу “синдрома ложной па­мяти”?

— Об этом говорят очень много. И я думаю, справедливо было бы заметить, что мы очень осторожны в данном вопросе. Причина подобной осторожности (хотя причин вообще-то много, и все же эта имеет отношение к нашей традиции, где много внимания уделяется субъективному опыту и субъективной реальности) состоит в том, что мы знаем: реальность одного человека не всегда совпадает с реальностью другого. Следовательно, мы на самом-то деле отвечаем на реальность конкретного человека, а не на объективную реальность. Конечно, важно очень осторожно рассматривать все причины, но эта будет центральной.

— “Синдром ложной памяти”...

— Да, я много думал об этом. Вы меня спрашиваете, верю ли я в то, что он существует? Думаю, вполне возможно, что человек считает: произошло то-то и то-то, хотя ничего не было. С другой стороны, мне кажется, очень часто, когда подобное воспоминание возникает, появляются новые вопросы. Почему у человека возникло именно такое воспоминание? Это нередко связано с теми эмоциями, которые он испытал.

На самом деле речь идет об абсолютно реальной эмоциональной ситуации, преобразовавшейся в воспоминание о конкретном действии или случаях, которые могут быть, а могут и не быть реальными. Но по своему опыту, замечу: почти всегда воспоминания об эмоциональном состоянии правдивы. Другими словами, человек может иметь вполне ясное воспоминание, что он стал жертвой физического насилия. Само физическое насилие могло произойти, но его могло и не быть; верно одно: человек испытал эмоциональное насилие.

— Можем ли мы поговорить о “сгорании” психотерапевтов?

— Да. Для меня это особенно важный вопрос, поскольку я выполняю свою работу вот уже 27 лет. Недавно я подумал, что мог бы заполнить своими клиентами Кэрроу Роуд (футбольный стадион Норвич Сити). Их тысячи и тысячи.

Я считаю, что моя терапевтическая традиция оказывает больше поддержки, чем другие. Мы уже говорили о том, что с некоторыми клиентами возникает взаимность, и именно данное обстоятельство служит подпиткой терапевту. Но очевидно, этого может очень сильно недоставать. Следовательно, для меня очень важны мои коллеги, и я никогда и не думал о том, чтобы работать одному. Весь мой опыт составляет работа в команде.

Для меня лично актуален вопрос подпитки. Какой тип подпитки мне необходим? Думаю, очень важно не дать посадить себя на слишком скромный рацион. Наверное, тип подпитки, который мне нужен, будет отличаться от подпитки, необходимой моим коллегам. Мне, например, надо подпитываться литературой. Читать стихи, романы, ходить в театр. Любопытно, тот же эффект оказывает разговор на иностранных языках. Это подпитывает меня за счет того, что как бы “вырывает” меня из себя или показывает другую часть моего “Я”. И не менее важна для меня религия. Я не сделал бы ту работу, которую выполнил за 27 лет, если бы меня не подпитывала религия, прежде всего Евхаристическая в христанской традиции.

Думаю, большинство терапевтов, с которыми я сталкивался, начинают чувствовать: они делают что-то не так, и это, как правило, показатель истощения. Многие терапевты, которых я знаю, отслеживают момент, когда они становятся неспособными больше оказывать необходимое внимание, когда не могут в достаточной степени включаться в процесс. В нашей традиции, поскольку отступать практически некуда, мы особенно четко осознаем момент, когда начинаем “уплывать” и когда наши эмпатические реакции не точны.

— Как можно “эмпатически” откликаться на такое количество разнообразных клиентов?

— Я, безусловно, считаю, что для терапевта любых убеждений, а особенно моих, необходимо быть открытым новому опыту, новым людям. Конечно, время от времени я заставляю себя встречаться с людьми, с которыми предпочел бы не встречаться. Вот здесь мое знание языков особенно помогает. Но не только. Например, для меня очень важно, что я никогда в жизни не водил машину. По многим причинам. Во-первых, при такой сидячей работе я уже, наверное, умер бы, если бы передвигался в машине. Во-вторых, мне приходится все время ездить общественным транспортом, что очень важно для меня. Потому что я встречаю кондукторов и пассажиров в автобусах, поездах и так далее. Это помогает мне узнавать и понимать различные типы людей.

Мне кажется, надо сказать здесь о способности развивать собственное воображение. Оно, очевидно, развивается разными способами. Для меня — во многом через литературу и искусство. Поразительно, сколько терапевтов, придерживающихся подхода, центрированного на человека, тем или иным образом связаны с литературой! Многие из них — поэты. Один мой коллега защитил докторскую диссертацию по английской литературе. И я не думаю, что это простое совпадение. Это как-то связано с развитием воображения, что, в свою очередь, напрямую имеет отношение к развитию эмпатических способностей.

— Некоторые люди очерняют терапию, другие хотят, чтобы ее было больше.

— Я думаю, некоторые плохо думают о психотерапии потому, что оказались жертвой, если хотите, процесса изменения. Мы уже говорили об этом. Например, муж, которого оставила жена. Я думаю, многие чувствуют себя третьей стороной — страдающей, и это приводит их в ярость. Но мне кажется, что есть также клиенты, с которыми просто плохо работали. Я думаю, встречаются терапевты, жестокие по отношению к людям. Мне кажется, их меньшинство, но все же они существуют, и когда люди получают подобный опыт, они не только приходят в ярость, им становится еще и очень больно.

Я думаю, это одна из причин отрицательного отношения к психотерапии. Кроме того, нередко то, что набирает силу, развивается, становится эффективнее и, следовательно, подвергается критике. Светлое неизбежно привлекает темное.

Если вы спросите меня: “Хочу ли я больше психотерапии?”, я не буду уверен в своем ответе. Я просто надеюсь на то, что мы постепенно станем больше проникаться сочувствием и расположением друг к другу. Мы серьезно воспринимаем тот факт, что существуем лишь в отношениях. Лично я хотел бы, и это мой конек, чтобы были внесены какие-то изменения в ранние стадии нашей образовательной системы. Я действительно хочу, чтобы эмпатия стала одним из предметов в школе, как бы смешно это ни звучало. Я считаю, что консультирование и психотерапия — самый углубленный вид образования лично­сти. Но если это так, должно найтись место для них в образовательной системе в более общем смысле. Вот чего я хотел бы.

— При каких обстоятельствах — если таковые есть — Вы отказываете клиентам?

— В тех случаях, если что-то затрагивает меня так глубоко, что я не могу предложить клиенту те отношения, которые хотелось бы. В тех случаях, если я по каким-то причинам не могу предложить необходимого уровня безусловного приятия.

— Можете ли Вы объяснить поподробнее?

— Такое случается нечасто, но, как правило, люди, которым я отказываю, абсолютно уверены: кто-то должен взять на себя ответственность за их жизнь. Любопытная инверсия авторитарной личности: “Вы должны руководить мной в том, что я буду делать. Скажите мне, что я должен делать”. И хотя в некоторых случаях я могу понять подобную позицию, при которой постепенно начинают развиваться отношения, у меня было несколько случаев, когда человек оказался настолько неподатлив, что я не смог поддержать нужный уровень приятия.

Сейчас я испытываю значительные трудности с проблемой абортов, сравнительно новой для меня, и это практически полностью основано на неоспоримом, с моей точки зрения, знании того процесса, который происходит в матке в тот момент, когда человеческий эмбрион становится сознательным существом. У меня был очень важный опыт в этой области, что затрудняет мою работу с клиентками, которые собираются делать аборт.

— Что Вы думаете по поводу оплаты психотерапии?

— Несколько комментариев по этому поводу. Конечно, опираясь на свою частную практику, я считаю: для многих людей тот факт, что они платят за терапию, позволяет им чувствовать себя более включенными в процесс. В рамках моей традиции это важно, поскольку с самого начала мы испытываем чувство сотрудничества. Другими словами, оплата дает моим пациентам не только чувство собственной силы, но и повышает их мотивацию. При этом у меня были клиенты, которые платили, но ничего подобного не происходило. Многие испытывают такие же проблемы с мотивацией, как и те люди, с кем я работаю в университете. Не думаю, что факт платы за услуги приводит ваши сердце и душу в лучшее состояние, чем если бы вы не платили. У меня было очень много клиентов, которые не платили, но активно включали в работу тело, дух и душу от начала и до конца.

Лично я предпочитаю работать на организацию. Даже в своей частной практике я, по сути дела, работаю в рамках благотворительного фонда, с которым клиенты определяют размер оплаты. Конечно, у нас существует стандартная плата, но если для клиента она слишком высока, мы можем договориться о другой цене.

— Не могли бы Вы вспомнить какого-нибудь недавнего клиента и описать произошедшие в нем изменения?

— Да, конечно. Я подумал об одном человеке, который начал учиться в университете и выглядел ужасно, когда пришел ко мне. Когда я говорю “ужасно”, то имею в виду, что он был небрежно одет, небрит, в общем, выглядел полной неряхой. У него было чувство, что он пришел в университет не вполне законно, попал туда через черный ход. Молодой человек не получил школьный аттестат уровня “А” и был уличен в этом. Все это привело его в еще худшее состояние, чем прежде. В ходе работы мы добились того, что ему постепенно стало значительно проще принимать чувства отвержения и враждебности из своего прошлого опыта. Он начал чувствовать, что не только я, но и некоторые люди с факультета в университете относятся к нему с некоторым уважением. Хотя на данном этапе у него не все получалось, постепенно в нем начали происходить изменения. И мне кажется, первые признаки таких изменений проявились в его внешнем виде. Он стал чаще бриться. Я всегда буду помнить день, когда он пришел одетый так, будто собирался устраиваться на работу. Я никак не прокомментировал это событие, и, начиная с того дня, он одевался совершенно иначе, чем в первый свой приход.

Длинная история. Юноша занимался психотерапией в течение двух первых лет своего обучения и в начале третьего года. Надо сказать, что университет принял огромное участие в его терапии, и это одна из приятных сторон работы с организацией, поскольку вы действительно помогаете человеку в его отношениях с другими, помогаете увидеть, что его принимают и относятся к нему с уважением.

— Обнимаете ли Вы своих клиентов, прикасаетесь ли к ним?

— О да! Я думаю, что многие люди пережили дефицит прикосновений, и это ужасно. Если до них не дотрагиваться, часто возникает чувство физического неприятия. Следовательно, тактильный контакт полезен не только в рамках моей традиции. Иногда чрезвычайно важно, чтобы человек чувствовал: к нему действительно можно прикасаться. Конечно, я всегда проверяю, так ли это в каждом конкретном случае. А если я ловлю себя на том, что делаю это спонтанно, то всегда проверю впоследствии, было ли мое ощущение правильным. Но я считаю: прикосновение — тот способ, которым мы можем дать понять человеку, что мы ценим и понимаем его. Взять, к примеру, эмпатию. Мне кажется, в одном прикосновении нередко значительно больше эмпатии, чем в двух неискренних фразах.

Трансактный анализ

Шарлотта Силлс

Шарлотта Силлс — психотерапевт. Работает в Лондоне, ведет частную практику. Особый интерес для нее представляют проблемы тяжелой утраты и потери. Она является автором нескольких публикаций, многие из которых касаются трансактного анализа.

——————————

— Не могли бы Вы рассказать о своем прошлом: что повлияло на Ваше решение стать психотерапевтом?

— Я думаю, в прошлом меня всегда интересовали и зачаровывали люди, почему они именно такие, какие есть. Большую роль в моей жизни сыграла школа, последние два года моего обучения. После начальной школы с совместным обучением родители отправили меня в Бельгию, в католическую женскую школу при монастыре, что в то время меня очень пугало. На самом деле все оказалось очень хорошо. Этот женский монастырь был не из тех, про которые рассказывают ужасные истории. Там была монахиня, которую мы прозвали мамочкой — мать-настоятельница. Если кому-то было скверно на душе, они приходили к ней и говорили: “Мамочка, мне плохо”, и она уделяла им час своего времени, выслушивала их проблемы и поощряла к выражению своих чувств. Такое внимание к душам людей и оказание им эмоциональной поддержки действительно глубоко тронуло меня. Думаю, тогда я впервые столкнулась с мыслью, что можно жить в сообществе людей, которые стараются относиться друг к другу с уважением, считаются с чувствами и не жалеют времени на общение. Вот что оказало на меня большое влияние еще в школьные годы.

— Всегда ли Вы занимались психотерапией?

— Нет. В молодости я занималась очень разными вещами, потом вышла замуж, у меня появились дети. Я преподавала французский перед рождением детей. И потом я задумалась о возвращении на работу, но не хотела вновь заниматься преподаванием. Мне казалось, что это занятие не приносило никакой пользы большинству молодых людей, которых я учила.

Я хотела работать на условиях неполной занятости — у меня были маленькие дети — и увидела объявление о проекте работы с теми, кто пережил тяжелые утраты. Организация данного проекта еще только начиналась. И я подумала: “Пожалуй, я могла бы это делать. Беседовать с людьми, которые понесли тяжелые утраты. Я заинтересовалась проектом, меня привлекли в качестве консультанта по проблемам тяжелой утраты, и затем я прошла обучение как консультант. Я много лет занималась работой с тяжелыми утратами в Социальной службе Хоунслоу. И в то же время я обучалась трансактной психотерапии.

— Не можем ли мы немного поговорить об основных идеях трансактного анализа (ТА)?

— Конечно. Основоположником ТА был Эрик Берн, канадец, переехавший в США. Он, как и его отец, учился на врача, затем обучался психоанализу. Потом по ряду причин отошел от психоаналитической традиции и развил свои собственные идеи, основанные на его собственных наблюдениях, полученном образовании, практическом опыте работы с клиентами, на интуиции. Он сделал это, несомненно, в духе времени. Свои теории Эрик Берн назвал “трансактным анализом”.

Его очень занимала идея сделать психологические теории общедоступными. Они не должны представлять собой особое знание, находящееся в руках психотерапевта и психиатра, ловко их использующих, — высшую, неограниченную власть. Он выступал за то, чтобы сделать теорию доступной простым людям, с тем, чтобы они могли сами ее применять. Эрик Берн был очень предан идее ответственности за самого себя и считал: люди сами несут за себя ответственность, могут думать о себе. Они в состоянии сами понять, что делают, и изменить это, если захотят.

Эрик Берн изложил все свои теории очень простым и доступным языком — большинство людей, вероятно, слышали о его идеях об эго-состояниях: Родитель, Взрослый и Ребенок. Идея Родителя, Взрослого и Ребенка очень сложна, и если вы углубитесь в нее, то поймете, что на самом-то деле ТА — очень серьезная теория объектных отношений. Она включает некоторые идеи теории влечений Фрейда, а также многие идеи теории объектных отношений, столь важные для формирования личности.

Повторюсь: вы углубитесь в нее, и она действительно окажется очень сложной. Однако Берн и его последователи смогли сформулировать ее очень доступным образом, так, чтобы было понятно любому человеку. Но при этом все же стоит заметить: люди, знакомясь с такими простыми терминами, как Родитель, Взрослый, Ребенок, теория игр, сценарий и т.д., иногда думают, что данная теория слишком упрощена. Я считаю, что она отнюдь не упрощена, и тот, кто стоял у истоков ТА, оказал себе медвежью услугу, представляя его как популярную психологию. На самом-то деле это очень серьезный полезный инструмент. Прямо проповедь получилась. (Смеется.)

Эрик Берн использовал очень простые идеи, понятия, слова. Поощрял своих клиентов к чтению. Был очень серьезно увлечен идеей быстрого изменения личности. Кроме того, он обладал аналитическим складом ума, и большая часть того, что он писал, изначально относилась к познанию. Его последователи уже позже развили эмоциональный аспект. Берна очень интересовали когнитивная и поведенческая сторона: вы смотрите на то, что думаете; смотрите на то, что делаете, и именно это меняете. Боб и Мэри Гулдинги, учившиеся у Эрика Берна и Фрица Перлза, организовали Школу трансактного анализа переопределения, которую они иногда называли гештальт-ТА, поскольку в ней использовались многие принципы гештальта: например, “здесь и сейчас”, феноменология и такие техники гештальт-терапии, как работа с двумя стульями, хайтенинг и т.д.

Они привнесли в ТА новое измерение, которое больше работало с состоянием Ребенка. Эрик Берн всегда говорил о ребенке из нашего прошлого — о внутреннем ребенке. Мы называем Ребенком, по сути, несколько состояний “Я”, но говорим об опыте из нашего прошлого. Это архаические состояния бытия: чувства, отношения и поведение. Состояние, которое по каким-либо причинам не было полностью интегрировано в нашу теперешнюю жизнь. Когда происходит нечто, что каким-то образом напоминает нам о прошлом, мы становимся Ребенком. Гулдинги разработали различные способы работы с этим Ребенком в “здесь и сейчас” с целью решения или “распутывания” каких-либо проблем.

Некоторые наработки были и в так называемой Школе ТА-Катексиса, сторонники которой разрабатывали способы работы с более выраженными психическими нарушениями. Затем, уже недавно, многих теоретиков в Европе и Америке стало интересовать развитие некоторых основ ТА, корней, идущих от психоанализа и теории объектных отношений, а также включение более новых идей из эго-пси­хологии.

— Что, по Вашему мнению, уникально в ТА?

— Кое-какие идеи из тех, о которых я уже говорила (не знаю, уникальны они или нет, но довольно специфичны): простота, доступность, ответственность за себя, некоторые элементы философии. “Я в порядке — ты в порядке” — вот самая ужасная формулировка одной из самых важных идей в гуманистической традиции. Это идея о том, что два человека принимают и уважают друг друга, даже если они и отличаются и ненавидят друг друга. Такова экзистенциальная позиция, то, к чему мы должны стремиться, но не всегда достигаем. Это сходно с безусловным позитивным отношением Карла Роджерса или диалогом “Я-Ты” Бубера. Настоящие идеи сближают ТА скорее с гуманистической, чем с аналитической традицией. Трансактный анализ включает многие идеи психоаналитической традиции, но он гуманистичен по философии и убеждениям.

Кроме того, очень важно, что ТА — интегративный подход. Он имеет теоретическую базу, методы и опыт работы с интрапсихическими феноменами, пониманием того, кто мы, какие внутри и почему. Интрапсихическое понимание структуры личности помогает разобраться, как и почему внешнее поведение определяется внутренним миром. ТА содержит ключ к пониманию и анализу наших отношений с другими людьми: когда они складываются хорошо, почему иногда не складываются, как это соотносится с нашим прошлым, как на нас влияют окружающие и т.д. Кроме того, ТА включает в себя целую теорию общения. Так что в ТА очень много различных аспектов, интрапсихических и межличностных подходов. Он, как я считаю, объединяет когнитивные, эмоциональные, поведенческие и, в некоторой степени, физиологические и духовные аспекты. Хотя две последние области не так хорошо представлены.

— Что происходит, когда к Вам приходит клиент?

— Вы хотите знать, что происходит, когда кто-то приходит к ТА-терапевту или ко мне лично? Существуют некоторые различия. И даже весьма большие.

— Говорите о себе...

— Я все же немного представлю обе стороны, поскольку несколько отклоняюсь от стандартного варианта. Для меня первой и важнейшей задачей является установление контакта с клиентом и развитие некоторого взаимопонимания на первом же сеансе. Может произойти следующее. Человек приходит в связи с тем, что он находится в состоянии дистресса (очень часто люди обращаются к терапевту именно поэтому — они “дошли до ручки” и звонят терапевту). В подобном случае моя работа будет состоять в том, чтобы, пользуясь профессиональным жаргоном, “установить контейнер”. Эта попытка по возможности обеспечит безопасные границы и пространство. Я четко оговариваю, что мы будем работать в течение такого-то и такого-то времени (раньше я объясняла это по телефону). Так что мои клиенты знают временные и пространственные границы, границы оплаты и так далее. Я стараюсь обеспечить пространство, достаточно безопасное для того, чтобы клиент мог сесть и рассказать мне о том, с чем он пришел. Часто это занимает довольно много времени, и я просто слушаю клиента и не задаю лишних вопросов.

Случается, что клиент приходит к терапевту не потому, что находится в плохом состоянии, а просто ради интереса. У меня была одна клиентка, которая как-то сказала: “Я хочу больше узнать себя”. Она провела в группе ТА год и обнаружила в себе много того, чего не знала прежде. После этого она заметила: “Я начала узнавать себя. Теперь я хочу узнать себя как можно лучше”. Я думаю, это здорово. В данном случае мы просто как бы продолжали исследование. Еще я, как правило, на первом сеансе, точнее, ближе к его концу пытаюсь узнать некоторые подробности из прошлого клиента, чтобы иметь достаточно информации для продвижения вперед.