Боб Муллан 4 страница

— Думаю, что я во многом похожа на Центр Анны Фрейд, который выяснил, что 70% (могу ошибиться в точной цифре) случаев не вписывается в психоанализ, и они были названы социообразовательными. Мне кажется это очень забавным. Я не знаю терапевтов, которые не давали бы советов, это невозможно. Другое дело, как вы формулируете их. Вы можете сказать: “Я хотела бы знать, почему...?” Или: “Интересно, почему вы не сделали х, у или z, учитывая, что...” Можно сделать это не напрямую. Но я не хотела бы исключать советы из психоаналитического диалога, потому что все, что происходит на сеансах, является психоанализом. Я не хотела бы разделять психоанализ, консультирование и практический совет, потому что если есть контакт, понятно, что в разные моменты уместно говорить разные вещи.

— Думаете ли Вы, что терапевтам стоит уходить на пенсию? Нужно ли делать это в определенном возрасте?

— Думаю, что после наступления определенного возраста не следует браться за клиническое лечение. Лучше заниматься супервизией. Ну кто захочет, чтобы терапевт умер у него на руках? В каждом конкретном случае уход на пенсию может происходить по-разному: некоторые очень осторожны и становятся с возрастом мудрее, а другие не мудреют и с возрастом. Я не считаю, что уход на пенсию должен быть обязательным.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Вы, кажется, были вовлечены в создание Центра женской терапии, не так ли?

— Да, вместе с Луиз Эйхенбаум.

— Думаете ли Вы, что теперь принципиально отрываетесь от этого направления?

— Центр женской терапии сейчас совсем не то, что он представлял собой, когда мы с Луиз начинали. Я ощущаю очень сильную связь с ним и даже, если хотите, чувствую себя прабабушкой и с нетерпением жду его двадцатой годовщины. Но все же очень многое я бы сделала по-другому.

— Точка зрения непрофессионала: идея Центра женской терапии тождественна идеям феминизма...

— Я феминистка. Думаю, все, что со мной связано, окрашено феминистскими идеями.

— Полагаю, многим будет сложно совместить это с психоанализом...

— Да, получается, что ты должен сначала проглотить психоанализ, а потом добавить феминизм. А это невозможно. Но если начинаешь с попытки понять, как люди развиваются в рамках своего пола, своего класса, всего, что окружает их, тогда можно взять от психоанализа все, что считаешь полезным, в смысле личностного и индивидуального развития. Это интересно. Мне не говорили, что я предательница, но уверена: люди, должно быть, думают именно так.

— Только несколько человек упоминали об этом.

— Когда мы с Луиз стали организовывать Центр женской терапии, женщины, которых мы привлекали туда, немедленно начинали практиковать, потому что невозможно было выжить на те деньги, которые мы получали там. Нельзя было выжить на 30 фунтов, которые платил нам Центр.

— Предположительно, в основе Вашей работы лежала идея, что женщины заслуживают помощи значительно больше, чем мужчины...

— Нет. Скорее, мы просто пытались понять и сосредоточиться на опыте женщин. Я и сейчас больше работаю с женщинами. Но думаю, что феминизм достиг той точки развития, когда можно говорить о кризисе маскулинности. Я думаю, это стоит принимать во внимание. Мы с Луиз организовывали Центр женской терапии совсем в другом политическом климате. Тогда не было долгих лет “тэтчеризма”. Приходилось думать о получении финансирования. Сейчас мне очень удобно работать самостоятельно, потому что я должна делать много дел.

— Не могли бы Вы описать какого-нибудь пациента и тот прогресс, которого он достиг за время работы с Вами?

— Не знаю, насколько показателен следующий пример, потому что изменение может показаться небольшим, но мне кажется, что оно очень серьезно. Моя клиентка — женщина не из Британии. Она имела престижную профессию и пришла ко мне в определенный момент своей жизни. Она была оторвана от своих корней и, хотя и приехала с семьей, не знала, как вести себя в Англии. Она действительно пыталась войти в британскую культуру, что было нелегко, так как ее родители не знали, как это сделать, и ее никто не поддерживал. У нее появились различные проблемы, когда она была еще маленьким ребенком. Так или иначе, клиентка сумела взять себя в руки и получила образование, но все, что она делала, казалось ей бессмысленным. Ей казалось, что все хорошее в ней — обман, что она делала хорошее только ради того, чтобы ненадолго повысить самооценку, что все происходящее вокруг нее — ненадолго. Женщина ощущала себя состоящей из множества разных кусков, была очень резкой и самоутверждалась через конфронтацию. Но она была очень, очень одинока, хотя сама того и не знала. У нее был опыт нескольких неудачных личных отношений и трудности на работе. Я думаю, она училась понимать, что сила, которая в ней развивалась, также как все выполненные задачи, которые она ставила перед собой, на самом деле — ее личные достижения. Хотя моя клиентка считала, что все это — поверхностные вещи, которые она просто знала, как делать. В процессе терапии ей пришлось выразить всю печаль, связанную с проблемами жизни в двух культурах, и она увидела себя как человека, не только помещенного в другую среду, но и имеющего иной опыт. Тогда женщина стала понимать, что ее гнев выражал страхи, уязвимость и беспомощность. Она научилась выносить свою беспомощность, и знать, когда она действительно беспомощна, а когда — нет. И научилась начинать не с ежесекундного поиска внешнего подтверждения, которому она все равно не верила, а с ощущения определенной внутренней удовлетворенности. И быть менее ригидной сама с собой и со своими идеями.

— Не кажется ли Вам, что иногда человеческое несчастье и трудности слишком велики, чтобы выносить их?

— Да. Думаю, у меня есть разные способы, которыми я пытаюсь трансформировать свой опыт постижения и разделения чужого несчастья. Так что, конечно, у меня имеется определенная политическая концепция, и, надеюсь, она помогает мне оставаться в здравом уме.

— Случается ли, что, когда между Вами и клиентом уже установился контакт и работа начата, Вам слишком трудно это выдержать?

— Да, может быть очень, очень тяжело, но такова уж работа психотерапевта. Нужно учиться выносить и это. Я зарабатываю свой хлеб. Думаю, что если бы у меня не было значимых систем личных взаимоотношений, поддерживающих меня, я не смогла бы работать.

Терапия, центрированная

на человеке

Брайан Торн

Брайан Торн — директор Отделения студенческого консультирования, Университет Восточной Англии, Норвич. Автор многочисленных работ, посвященных консультированию. Его перу принадлежит книга “Карл Роджерс и консультирование, центрированное на человеке”.

——————————

— Можем ли мы вкратце поговорить о Вашем прошлом? О том, какое отношение оно имеет к Вашему выбору профессии?

— Да, конечно. Это довольно длинная история. Думаю, она началась, когда я был еще маленьким мальчиком, во время второй мировой войны. Я единственный ребенок в семье, мой отец не воевал, поскольку находился в запасе, но в большинстве семей отцы уходили на войну. Соответственно, оставалось много детей без отцов и женщин без мужей. И оглядываясь сейчас на то время, мне кажется, тогда создавалась среда с необычными отношениями. Развивалась некая общность, многие приходили в чужие дома. В нашем доме бывало много детей. В основном потому, что мой отец был одним из немногих мужчин, не ушедших на войну, все тянулись к нему. То время было для меня очень хорошим, потому что вокруг меня находилось столько потенциальных братьев и сестер.

Итак, возвращаясь к тому времени, я думаю, что вырос в довольно необычной среде, когда многие, особенно женщины, очень открыто говорили о своих чувствах. Я помню, матери многих моих друзей открывали мне, маленькому мальчику, или моим матери и отцу свои сердца. Именно тогда, я думаю, меня начала интересовать человеческая природа, а также до некоторой степени человеческая тревога.

Теперь о событиях, оказавших более непосредственное влияние на выбор моей профессии. Обязательную военную службу я проходил на Кипре в экстремальных условиях, потому что, служа в так называемых силах внутренней безопасности, никогда нельзя было быть уверенным в том, что кто-нибудь не пустит тебе пулю в лоб. Мы все время рисковали. Меня окружало много молодых парней примерно моего возраста. Но, будучи молодым офицером, я все же нес некоторую ответственность за тех, кто, находясь плечом к плечу со мной, испытывал весь спектр чувств, тревог и эмоций. На самом деле я пытался как-то помочь им.

Думаю, это было мое второе крещение. Странно, что агрессия, враждебность и воинственность способствовали созданию среды, в которой я научился восхищаться человеческой природой и своей собственной тоже.

— Первая Ваша профессия имела отношение к церкви?

— К церкви?

— Я думал, Вы были священником...

— Нет, ничего подобного. Но очень интересно, что вы сделали эту ошибку. Мне часто приходят письма, адресованные преподобному Брайану Торну. Но я никогда не был священником.

— Но, судя по всему, это распространенное заблуждение...

— Да, да, мне, наверное, стоит рассказать поподробнее. Я писал об этом. Не так давно у меня вышла книга “Се человек” — размышления психотерапевта о чувствах к Христу. В этой книге я писал о своем детском опыте сразу после войны, довольно странном, о том, что случилось со мной в Страстную Пятницу, когда я играл в крикет в разрушенном парке. Не буду вдаваться в подробности, но просто замечу, что это было очень важное событие в жизни мальчика, поворотный момент. Он остался краеугольным камнем для меня на всю жизнь. В принципе, то, что я пережил в Страстную Пятницу, говорило о том, что самое главное для человека — пытаться любить. И кроме того, пытаться получать любовь, когда ее предлагают. Уверен, что в то время я не формулировал это подобным образом. И все же, теперь мне кажется, что тогда я понял нечто очень важное, и это не покидало меня никогда.

— Не могли бы Вы рассказать поподробнее?

— В 1946 году я играл в крикет. Или... Да, мне было девять лет. Около 4 часов. Страстная Пятница. Тогда я, вообще-то, не придавал этому особого значения, хотя имел представление об основных положениях христианства и, следовательно, знал, что Страстная Пятница — очень важный день: распятие Христа в христианстве занимало центральное место.

Итак, мы играли в крикет в парке, когда я увидел большую процессию, шествовавшую по улице вдоль парка. Это называлось процессией свидетельства — с распятием, духовенством, хором и прихожанами. Процессия, идущая по улицам и как бы говорящая: “Сегодня очень важный день”. Не знаю почему, но в этот момент меня переполнило особое чувство.

Я сразу побежал, бросив крикет. Просто кинулся в спальню. Совсем не помню родителей в тот момент — были ли они дома, не знаю. Но я поднялся наверх, в спальню, и рыдал, рыдал, рыдал, очень долго. У меня сложилось твердое убеждение, что пережитое мной имело какое-то особое значение. Что это было явлено, если хотите, лично для меня. И важнее всего было, что я мог доказать свою любовь к близким. Именно это и делал сам Господь, и это нелегко, потому что любовь приносит человеку боль и страдания.

— И затем... позже....

— Я стал школьным учителем. После армии я поступил в Кембридж на кафедру современных языков (языки до сих пор остаются одним из моих увлечений). Я получил диплом специалиста по немец­кому языку, а потом произошла еще одна интересная история, наложившая отпечаток на мою раннюю юность. Когда я впервые поехал в Германию, в начале 1950-х, когда там еще были заметны разрушительные последствия войны, в Гамбурге я очень сблизился с одной семьей. Их отец погиб на русском фронте, и я переживал очень серьезные чувства, связанные с жизнью в культурной среде врага.

Оглядываясь на прошлое, я думаю, что опыт жизни среди человеческой боли и страданий, когда я оказался как бы частью истории, оказался очень важным для меня.

Я решил стать учителем, потому что любил людей, и думал, что обучение немецкому и французскому станет для меня неплохим занятием. Мне казалось, очень важно следовать своим собственным чувствам в выборе профессии. Я боролся с идеей “Действительно ли быть священником — мое призвание?” и твердо решил, что это не то, что хочет от меня Господь, и преподавание будет наилучшим выбором. Прямой ответ на Ваш вопрос, как же я занялся консультированием и психотерапией, заключается в моем опыте школьного учителя.

Я устроился учителем в независимую школу, которая, в сущности, была интернатом, и, как в большинстве таких школ, там находилось очень много несчастных молодых людей. И хотя мне платили деньги за обучение шестиклассников немецкому и французскому, я проводил много времени, делая еще кое-что. Сейчас я назвал бы это неформальным, любительским консультированием. Со временем мне пришлось принять достаточно драматическое решение. Поскольку, мне кажется, все понимали, что я хороший учитель, у меня была масса предложений — стать главой отделения, заняться руководством и т.д. Но я все больше вовлекался в другую деятельность, посвящая ей очень много времени, и самое важное произошло, когда (я думаю, что к этому времени уже преподавал около четырех лет) я старался помочь одному семнадцатилетнему парню, у которого были очень серьезные психические нарушения. Сейчас я понимаю, что иногда его состояние становилось психотическим. Я встречался с этим парнем, в глубине души не питая никакой надежды, и был очень взволнован и встревожен, хотя консультировался с коллегами в школе, а также со школьным врачом, испытывал за него беспокойство.

Так я решил связаться с Джорджем Ливардом, о котором кое-что слышал прежде. Он организовал терапевтическую общину, хотя сам ее никогда так не называл. Джордж Ливард говорил, что просто гостеприимен, особенно с молодыми людьми, которые уже ранее получали различные виды помощи и дошли до состояния крайнего отчаяния. Я знал о его работе, особенно с группами 16—20-летних. И я позвонил ему в Финчден Мэнор, где он принимал молодых людей, и рассказал о моей ситуации. Если коротко, он предложил: “Почему бы вам не навестить меня на эти выходные?” И я его навестил. Мы говорили о конкретной ситуации и о конкретном молодом человеке. В конце он просто предложил: “Что ж, можете приезжать сюда, когда захотите, мы будем очень рады, но вы ведь уже точно знаете, что вы психотерапевт, не так ли?”

— Как бы Вы описали то, что делаете?

— Думаю, я пытаюсь предложить особый тип отношений. И если я достигаю успеха, предлагая такой определенный тип отношений, появляется шанс, что человек, которому нужна моя помощь, сам начнет искать свой путь продвижения вперед.

— Не могли бы Вы рассказать о значении работ Карла Роджерса? О его взглядах...

— Да, конечно. Чтобы было проще, взглянем на так называемых потенциальных клиентов. Поскольку тогда, мне кажется, философская подоплека работы Роджерса, станет более очевидной. Многие люди, которые хотят получить помощь консультантов и психотерапевтов, очень плохо думают о себе, что не всегда видно, и другие люди могут даже не замечать этого. Но практически всегда, как подсказывает мой опыт, человек, приходящий за помощью, сам о себе довольно плохого мнения. Или, говоря профессиональным языком, имеет низкую самооценку.

Во-первых, одна из главных причин подобного явления, как мне кажется, состоит в том, что люди в своей жизни слышат довольно много отрицательных суждений о себе. От родителей или других значимых людей. Иногда низкая самооценка подкрепляется общественными нормами. И особенно в наши дни, когда мы живем в очень конкурентной среде и вероятность неуспеха в какой-либо области существенно возрастает. Так мы и получаем людей, которые не очень хорошо о себе думают.

Во-вторых, клиенты, приходящие к психотерапевту, как правило, чувствуют, что им не уделяют достаточного внимания. Иными словами, как говорят сами клиенты, их никогда не слушали, обращались с ними по большей части как с объектами, а не как с личностями, которых стоит слушать и пытаться понять.

Далее. Многие мои клиенты не могут оставаться сами собой. Они живут не своей жизнью, притворяясь людьми, которыми на самом деле не являются. Иногда это происходит в результате достижения очень высокого положения и очень глубокой неестественности отношений. И в связи с этим они бывают окружены теми, кому, вообще говоря, недостает настоящей честности.

И теперь достаточно легко понять, откуда проистекает подход Карла Роджерса, поскольку он очень хотел (интересно читать о его жизни в 1930-х годах) открыть, что же на самом деле работает в психотерапии. Он был очень прагматичен и постепенно приходил к мысли, что “клиент лучше знает”, к идее, что человек, приходящий за помощью, знает, что ему нужно. Сначала, вероятно, клиенту довольно непросто это изложить, но, в принципе, основная задача психотерапевта состоит в том, чтобы следовать за клиентом.

Многие клиенты, вступая в соприкосновение со своими потребностями, начинают понимать, что на самом деле им нужны отношения определенного типа, отношения, которых им до сих пор не хватало. Они необходимы вместо постоянного осуждения, ощущения на себе чьей-то критики или постоянного контроля. Это отношения, когда не надо все время быть начеку, когда можно расслабиться. Ощущение того, что собеседник не осуждает тебя, а скорее всего принимает, того, что тобой интересуются и хотят слушать, хотят понять, тем более, если в жизни тебя никто не слушал, все игнорировали — все это очень раскрепощает.

Кроме того, для клиента важно находиться в отношениях, когда он сможет быть самим собой, даже если при этом происходит осознание болезненных, непростых чувств и очень болезненно воспринимаемых слабостей. С другой стороны, большое значение имеет ощущение, что ты не только честен сам, но и имеешь дело с человеком, который так же честен и не прячется. Клиент имеет дело с человеком. И это не просто профессионал в белом халате, он ничего не скрывает за спиной.

Вот основные классические условия подхода, центрированного на человеке: отношения, характеризуемые высокой степенью принятия, стремлением терапевта к эмпатическому пониманию и желанием самого терапевта быть искренним. В этом мы можем увидеть практический, прагматический ответ на потребности клиентов, предоставление того, чего так не хватает людям в жизни.

— Какова “модель мужчины-женщины”, лежащая в основе подхода Роджерса?

— Роджерс переживает реальность своим собственным, уникальным способом. Если вы хотите переложить мысли Роджерса на язык философии, это должен быть язык феноменологии. Основное внимание уделяется уникальности личного опыта. Роджерс в одной из своих работ высказал мысль, что реальностей столько же, сколько и людей. С этого и надо начинать. Каждый индивид имеет субъективную реальность, и именно данная реальность обусловливает жизненный путь, который выбирает человек. Хотя подход, центрированный на человеке, часто высмеивается за легковесность, он имеет некоторые очень важные теоретические основы. Человек действует, исходя из своей субъективной реальности. Эта идея предполагает, что ощущение своего “Я” в значительной степени определяется личным опытом и особенно опытом межличностных отношений. И один из основных теоретических конструктов терапии, центрированной на человеке, — Я-концепция: если у человека слабая Я-концепция, если он плохо думает о себе, вероятно, все пойдет не так, как хотелось бы. Либо потому, что люди будут вести себя так, чтобы соответствовать Я-концепции, либо потому, что будут пытаться различными способами скрывать ее от внешнего мира, разрушая при этом себя.

Идеи о человеческом развитии, лежащие в основе терапии, центрированной на человеке, очень важны. Почему некоторые люди развивают сильную, здоровую Я-концепцию, позволяющую им самим строить свою жизнь, а другие — нет? Почему их собственное “Я” подводит почти во всем, уродуя жизнь? Я думаю, подход, центрированный на человеке, может многое сказать об этом. И опять же, появляется возможность взглянуть на работу терапевта в рамках данного подхода как на попытку создать ту среду взаимоотношений, где кое-что могло бы быть исправлено.

Я как терапевт, конечно, осознаю магический момент. Для меня он наступает тогда, когда человек переходит невидимую черту, отделяющую самоотвержение от самоприятия, там, где Я-концепция переходит хотя бы немного от “Я — никчемный человек” к “Я — ценный человек”. И я как терапевт вижу, когда наступает такой момент. Это очень ценно для меня в моей работе.

— Некоторые критикуют подход, центрированный на человеке, за то, что он работает только с относительно “здоровыми” людьми...

— Думаю, это неверно по нескольким причинам. Одна — мой собственный опыт работы с людьми, которые очень ясно выражают свои мысли, и в то же время их сознание спутано. Вы можете найти таких людей как в университетах, так и за их пределами. Уверен, если работать с людьми так, как я описал, они постепенно начинают справляться с тем, что с ними происходит. Но во многих случаях требуется большое терпение и много времени.

Я могу опираться и на собственный опыт, но куда важнее для меня работа, проведенная недавно Гарри Проути, который, используя принципы подхода, центрированного на человеке, провел замечательную работу с психотиками в больницах. Данная методика развивается сейчас в Европе, особенно в Бельгии. Проути описывает свою работу как “дотерапию”, нечто, что должно происходить перед началом психотерапии — оказание глубокого уважения человеку, пребывающему в психозе, эмпатический отклик, позволяющий ему чувствовать связь между собой и другим человеком.

Сейчас я не могу подробно описать данную методологию, но хочу сказать, что работа Проути целиком и полностью базируется на подходе, центрированном на человеке, и на лежащей в его основе философии. Иными словами, если использовать эту философию и подход для работы с людьми, не имеющими связи с реальностью, — что бы это ни значило — будет результат.

— Говорите ли Вы клиентам, что будете представлять собой противоположность тому, к чему они привыкли в своих взаимоотношениях?

— Не думаю, что стоит так говорить. Это было бы богоподобным утверждением. Обычно я говорю, что надеюсь предложить клиенту тип отношений, которые он, вероятно, не имел возможности испытать прежде. Я не могу залечить все его раны, но надеюсь помочь ему поверить в то, что он сможет существовать по-другому. Это более ограниченная задача, но есть принципиальная разница.

Однако, учитывая все сказанное, я осознаю, что существует колоссальное чувство ответственности. Поскольку терапевт, работающий в рамках подхода, центрированного на человеке, не обладает массой сложных теорий, за которыми можно было бы спрятаться, или хорошо разработанной профессиональной маской, личность терапевта выходит на первое место. Следовательно, для меня очень важно, чтобы терапевт достиг высокого уровня самоприятия.

Так получается не всегда. У всех нас бывают свои отклонения, но существуют способы их исправления. Надеюсь, довольно надежные. Но если терапевт, центрированный на человеке, не принимает себя, возникают всевозможные неприятности, поскольку может иметь место определенное удовлетворение потребности: “Если я действительно могу завоевать любовь этого клиента, если я действительно могу быть для клиента почти на уровне Бога, я буду чувствовать себя лучше”. Вот здесь и кроется опасность.

Как тренера по терапии, центрированной на человеке, меня больше всего волнует то, насколько человек, которого я обучаю подобной работе, принимает сам себя. И если не принимает, нужно очень многое сделать.

— Как Вы это определяете?

— В обучающей группе очень быстро становится заметным, что человек не принимает сам себя. Это связано с тем, что человеку приходится осуществлять глубокое взаимодействие с другими людьми. Невозможно скрыть от себя тот факт, что ты все еще отрицаешь сам себя. И, конечно, невозможно скрыть это от других.

— Вы много говорили о любви... Что это может означать в терапии?

— Для клиента — чувствовать, что его любят, для меня — предлагать любовь. Что это значит — предлагать любовь клиенту? Для меня — могу ли я донести чувство любви до клиента, потому что на самом деле его испытываю и считаю клиента человеком огромной ценности. А если это не так, Боже упаси меня поступать подобным образом! Вот и все, что я подразумеваю под любовью.

— Вы не ждете каких-либо взаимных чувств?

— Нет, совсем нет. Но возникает другой важный вопрос, и он очень мне интересен, поскольку затронуты такие понятия, как перенос. Мне кажется, многие люди сомневаются в своей способности любить. Многие из тех, кто приходит на психотерапию, не только убеждены, что не умеют любить, но и думают, что, пытаясь любить, они причиняют другим боль и разрушения.

И, следовательно, для меня очень важно, когда клиент, начинает испытывать теплые чувства ко мне, не отвергать этого. И не пытаться каким-либо образом уменьшить такие чувства. Если я сделаю это, то дам ему еще раз понять, что его любовь как бы дефектна и причиняет боль. Иначе говоря, я хочу быть готовым принимать любовь моего клиента, если он испытывает ее.

Поскольку существует перенос, мы не всегда видим друг друга такими, какие мы есть. Иногда мы наблюдаем в человеке кого-то другого, порой некий собирательный образ людей из нашего прошлого. Если я начинаю чувствовать, что воспринимаюсь как кто-то другой, для меня основная задача состоит в том, чтобы выявить это и посмотреть со стороны. Не поощрять и не работать с этим, а именно выявить и взглянуть. Обычно я говорю: “Когда вы говорите это мне или отвечаете таким образом, я чувствую, что вы на самом деле видите не меня. А вы как думаете, что происходит?”

— Расскажите подробнее, что происходит, когда кто-то приходит к Вам?

— Попытаюсь ответить. Думаю, происходящий процесс, вероятно, узнаваем в каждом случае. Нередко этот процесс будет очень быстрым, тогда как в других случаях — очень долгим и растянутым. Попробую ответить более конкретно...

Я, как правило, работаю с двумя стульями. Мы сидим не друг напротив друга, а под небольшим углом. Потому что, когда люди сидят напротив, очень сложно избежать взглядов, и очень важно, чтобы люди чувствовали себя свободно. Необязательно смотреть мне в глаза. Так что два стула под углом друг к другу. Но я всегда даю возможность клиенту выбрать себе место на первой сессии.

У меня нет своего стула, что для меня довольно важно. Интересно, что разные люди выбирают разные стулья, и частенько приходится напоминать себе на втором сеансе: “Такой-то любит левый стул, такой-то — правый”. Тогда я чувствую, что в данной ситуации мы работаем вместе и я не предопределяю все заранее. Говоря “предопределяю”, я имею в виду, чтоуже сижу в каком-то определенном кресле, и это задает не вполне верный тон.

Теперь о продолжительности психотерапии. Она зависит от того, по какой причине ко мне обратился клиент. Если ко мне приходит человек, в целом принимающий себя и благополучный, у которого произошло что-то по-настоящему неприятное, например, впервые в жизни не удалось что-то важное или было какое-то травматическое переживание, потребуется не очень много времени, чтобы восстановить здоровое самовосприятие, и человек найдет утраченное равновесие. В университете молодые люди переживают неожиданные и для них довольно катастрофические события — плохую оценку за работу, которую они считали очень хорошей, или безответную любовь. Как бы ни было, это болезненно и трудно, как бы ни мешало жить, отношения, которые я могу предложить, продлятся сравнительно недолго, и будет достигнуто восстановление. Человеку, приносящему с собой груз 25-летнего отвержения, непонимания, неискренности и скрытности, потребуется больше времени. Когда я говорю “больше”, то имею в виду два или три года. Так что я готов принять клиента таким, какой он есть.

— Что же все-таки происходит?

— Отвечая на этот вопрос, замечу, что терапия, центрированная на человеке, в основном дает возможность выражать отношения и убеждения. Я верю в некоторые качества людей. Я верю, что в отношениях определенного рода могут произойти определенные изменения. Отношения, которые я описал как эмпатические, конгруэнтные, кажутся мне эффективными.

То, как я собираюсь выражать данные отношения, как собираюсь разворачивать их, в огромной степени варьируется от клиента к клиенту, и именно здесь возникают ужасные имитации подхода, центрированного на человеке, поскольку существует представление о том, что можно применить подобные отношения механистически. Но, совершенно очевидно, что это невозможно. Если, например, ко мне приходит человек, в течение пяти лет до меня побывавший уже у шести терапевтов, способ, которым я попытаюсь выразить свои чувства, будет иным, чем в том случае, когда ко мне обращается человек, не встречавшийся до этого с психотерапевтом и очень напуганный, что нужно переступить порог кабинета. Соответственно, ему потребуется серьезная гарантия того, что он не совершил самую большую в своей жизни ошибку.