Панацея

- Нет!!! Не дотрагивайся до него! Поставь на место! Поставь! Ради всего святого, убери свои невежественные руки от произведения Искусства!

Я машинально разжал пальцы, обхватившие грубую глиняную фигурку, выполненную в образе белого цейлонского слона, и в потрясении уставился на друга:

- Чего ты так разбушевался? Ведь всего неделю назад я подарил тебе этого слона после своей последней поездки в Индию…

- Подарил? Стало быть, он мой! – капризно выпалил друг. – И теперь я распоряжаюсь его судьбой! Хочу – даю тебе в руки! Не хочу – не даю! Это моя вещица, моя собственность, и лучше бы тебе помнить об этом всякий раз, когда ты снова и снова захочешь потрогать мои вещи!

Я даже не нашелся что ответить, а мой друг, поежившись, плотнее укутался в халат и откинулся на широкую спинку кресла-качалки, угрожающе хлюпнув носом.

- Извини, из-за этой… простуды я становлюсь раздражительным, - проскрипел он, безмятежно покачиваясь в уютненьком креслице. – Ты же прекрасно понимаешь, как много эти вещи значат для меня… Хотя как я могу рассуждать о ценностях с человеком, который никогда не следит за чистотой собственных ботинок.

Я посмотрел вниз на свои лакированные, некогда идеально ухоженные туфли и слегка покраснел от смущения.

- На улице слишком грязно и сыро… - попытался оправдаться я.

- И это дает тебе полное право являться в гости, измазавшись, как трубочист в саже? Запомни: в мире есть две вещи, уклад которых не подвергается никакому сомнению: это чистота твоих ботинок и безупречность твоей улыбки…

Я удивленно приподнял бровь.

- Искренней, конечно, - поспешно добавил друг. – Ну и с вычищенными до блеска зубами, разумеется.

Подобравшись к соседнему креслу, и, заслужив одобрительный кивок головы собеседника, я сел напротив него, придвинув ноги к жаркому огню камина.

- Когда ты отправляешься? – внезапно нарушил молчание мой друг.

- Не знаю… - нахмурившись, ответил я. - Шторм продержится еще дня три-четыре, не меньше. И в городе тоже неспокойно… Такое чувство, что Уиндлэнд охватила паника. Накануне, мальчишка-почтальон, принесший мне письмо из Суссекса, взахлеб рассказывал о каких-то «Ангелах Смерти», якобы спустившихся с небес, чтобы покарать весь род человеческий. Бедный несчастный ребенок… Он сын местного пастора, и подобная бредятина прочно осадила его хрупкое детское сознание не без помощи отца, разумеется… А сегодня заголовки газет пестрят нелепыми сообщениями о неотвратимо приближающемся конце света и наперебой утверждают запутанные, противоречащие друг другу версии…. Да, - продолжил я, наткнувшись на предостерегающий взгляд друга, - я не забыл, что ты давно утратил интерес к газетным новостям и предпочитаешь не тратить на них свое драгоценное время, но я уверен, что тебе будет любопытно послушать, на какие глупости размениваются писаки, лишь бы заинтриговать читателя. Итак, - я вытащил из внутреннего кармана сложенную вчетверо газету и с громким хрустом развернул ее, - газета «Windland's mystic» заявляет, что планета неминуемо погибнет в результате ядерного взрыва в центре Земли, который произойдет… - я перевел сосредоточенный взгляд на старый замусоленный календарь, висящий на стене, но тут же спохватившись, что его срок службы истек почти два года назад, как ни в чем не бывало, устремил взор в потолок, придав лицу задумчивый вид, - в воскресенье в пять часов пополудни.

- «Windland's mystic»? – задумчиво повторил друг, покосившись краем глаза на угол страницы. – Это, случайно, не та «Windland's mystic», которая обещала устроить Всемирный потоп в сентябре прошлого года?

- Да, это именно она, - с улыбкой подтвердил я.

- А в январе позапрошлого билась об заклад, что на пороге тысячелетия грядет новый Ледниковый период?

- И это тоже она, «Windland's mystic».

- Любопытно… Тебе не кажется, что в их название закралась ошибка?[1] – с иронией подметил друг. - Редкостные мерзавцы, - продолжил он, еще раз хлюпнув носом. – Я лично знаю эту контору… Местные писаки готовы лезть из кожи вон, лишь бы раздобыть сочную, лакомую информацию, которая придется по душе сотням и даже тысячам любителей очевидного-невероятного. И неважно, откуда она берется: от особы, приближенной к самой королеве, или от жалкого пьянчужки-дворника, бойко рассказывающего за стаканчиком хереса о нашествии зеленых человечков с поверхности Марса. Эти люди готовы круглыми сутками гоняться за небылицами, выдумывая все более изощренные сенсации. Я ни капельки не удивлюсь, если завтра им в руки попадется тот мальчишка, разносчик почты, а уже послезавтра на первой полосе появится красочный заголовок, главными фигурантами которого окажутся те самые злополучные «Ангелы Смерти».

Я усмехнулся.

- Кстати, о хересе… - внезапно оживился друг. – Не хочешь ли ты выпить с дороги? Пара-тройка стаканчиков придется, как нельзя, кстати, в столь дождливую пасмурную погоду за окном.

- Ну, если только чуть-чуть, - наигранно поморщившись, ответил я.

Собеседник, кряхтя, оторвался от спинки кресла и, засунув босые ноги в узкие махровые тапки с загнутыми кверху носами на восточный манер, заковылял по направлению к серванту, располагавшемуся в соседней комнате. Пока он хлопал дверцами, зачарованно выуживая из недр шкафа бокалы и попутно всякие открывающе-режущие принадлежности, я с любопытством оглядел чужую, но до боли знакомую мне гостиную. Взгляд сразу упал на каминную полку, где помимо уже упомянутой статуэтки индийского слона, располагался еще целый ряд занятных фигурок, созданных искусными мастерами из разных концов света. Здесь процветали и хладнокровное непоколебимое спокойствие зловещих горгулий, прилетевших на Северный Остров с романтических берегов Сены, и могучая неподвластная стать, запечатленная в облике свободолюбивого орла, посетившего Туманный Альбион с далекого азиатского побережья, и нерушимая крепость сплоченного духа множества поколений, воплощенная в образе простой русской матрешки. Каждую из этих вещей я знал, как никто другой, потому что именно я, в свое время, собственноручно украсил всю полку свежими, только что привезенными из-за границы изделиями. Мой друг весьма трепетно относился к подобным безделицам и всякий раз с безумной жаждой в глазах расспрашивал меня об истории их создания, равно как и об их назначении в культуре конкретной страны. И чем дальше я рассказывал, тем больше становились его глаза, наполненные страстным порывом, граничащим с явным помешательством. Я частенько поражался столь необычному поведению своего друга, учитывая то, что не менее захватывающими рассказами о судьбах многострадальной родины он не интересовался вовсе. Он редко выходил на улицу и еще реже встречался с друзьями или знакомыми, коих можно было легко пересчитать по пальцам одной руки. Он никогда не верил людям, никогда не доверял гнусным политиканам и никогда не совал нос в чужие дела. Британский блеск померк для него, но это вовсе не значило, что остальной мир подвергся подобной участи. Чтобы в этом убедиться, достаточно было окинуть взглядом гостиную.

В полумрачной комнате, озаряемой трескучими всполохами каминного пламени, с обеих стен на меня зыркали страшные уродливые маски полулюдей-полуживотных. Свет причудливыми тенями расползался по их перекошенным лицам, отчего выражение гнева и ярости сменялось выражением страха и даже безумия, и я прекрасно понимал, что так и было задумано изначально. Выменянные по дешевке у одного дружелюбного племени из самого сердца Африки, эти маски впоследствии стали украшением гостиной, хотя я и настаивал, чтобы друг поскорее избавился от них, так как нечастый гость, осмелившийся показаться в его обители, сразу же приходил в неописуемый ужас, находясь под леденящим душу наблюдением пары десятков демонических лиц. У меня даже родилось подозрение, что с тех самых пор, как на стены повесили эти мерзкие маски, к другу перестали заходить все его друзья и знакомые. Однако это ничуть не смущало, а, похоже, наоборот, только забавляло его. На мое предложение сжечь разом все маски и забыть об этом подарке, как о досадном недоразумении, он ответил категорическим отказом, после чего демонстративно протер с них пыль и во всеуслышание заявил, чтобы я не смел к ним притрагиваться без соответствующего на то ведома. Позже я выяснил, что маски все-таки сыграли ключевую роль в его окончательном ограждении от общества.

Дело обстояло так. Время от времени, когда к другу наведывались всякие незваные гости под различными бытовыми предлогами, начиная от безобидных вопросов купли-продажи и заканчивая недвусмысленными предложениями «поговорить по душам», он не пытался с криками выставить их на улицу, захлопнув дверь, а, напротив, с притворной любезностью приглашал к себе на чай. В то время, как ничего не подозревающий гость «развоплащался»1 внизу, хитроумный друг быстренько задвигал все шторы на окнах и растапливал камин. Когда гость, окрыленный внезапным «радушием» хозяина, поднимался наверх, друг доверительным жестом указывал ему на стул посреди комнаты и после того, как пришелец покорно садился, тотчас подкатывал к нему круглый столик на колесиках, причем вплотную, чтобы гость не сумел подняться самостоятельно. Оставшись наедине, пока хозяин отлучался за чаем, визитер чувствовал себя крайне неуютно и скованно, столкнувшись с беспорядочной игрой теней чудовищных физиономий слева и справа от себя; физиономий, резко контрастирующих с добродушным обликом безобидного хозяина. Гость всячески вертелся на стуле, боязливо оглядываясь по сторонам, но вскоре появлялся улыбающийся хозяин с подносом в руках, и гость мгновенно успокаивался, правда, ненадолго. Чаепитие превращалось в фарс, когда хозяин в перерывах между разговорами и прихлебыванием чая из чашки, неожиданно начинал нашептывать себе под нос какие-то странные заклинания и наговоры, приводя гостя в полнейшее недоумение. Однако хозяин не переставал шутить и улыбаться, и гость облегченно списывал все на мелкие странности в его поведении. Но когда угрожающие нашептывания становились все громче и громче, а сам хозяин то и дело украдкой поглядывал на зловещие маски, расплываясь в безумной улыбке, терпение гостя заканчивалось. Путаясь в словах, он сбивчиво придумывал какие-то невероятно глупые отговорки, вознамерившись поскорее встать и уйти, но «намертво» придвинутый стол препятствовал этому естественному волеизъявлению. Гость, дико извиняясь, извивался на стуле, как червяк, продолжая предпринимать неудачные попытки выбраться наружу, и, в лучшем случае, тянул за собой скатерть вместе с посудой и горячим чаем, который незамедлительно опрокидывался на брюки незадачливого гостя, а в худшем, опрокидывал весь стол и, не переставая извиняться, пулей скатывался вниз по лестнице. Звук оглушительно захлопывающейся двери означал полную и безоговорочную капитуляцию чужака, а хозяин мог преспокойно продолжать чаепитие, вкушая плоды победы.

Об этих своеобразных проделках мне похвастался сам друг в одной из наших бесед.

Я с трудом оторвал взгляд от кошмарных масок и уставился на еще одну прелесть Востока: хрустальный магический шар, безмятежно покоящийся в углу на столике. Торговец, всучивший мне эту вещицу в грязной, переполненной смрадом и мухами, лавочке, уверял, что если долго смотреть на шар, задавая про себя какой-нибудь наболевший вопрос, то границы сознания раздвинутся, и некая Сила, заключенная внутри артефакта, приоткроет страждущему завесу тайны… Как по мне, так это несусветная чепуха, придуманная алчными торгашами с целью продать как можно больше подобных безделушек по чрезвычайно выгодной им цене. Однако друг, по всей видимости, не разделял моего утонченного скепсиса. Порой я невольно становился свидетелем того, как он часами пребывал в неком подобии транса, прильнув к шару и блаженно закрыв глаза. При этом он не издавал ни звука, но губы его шевелились, из чего я заключал, что мой друг думает… Думает серьезно и обстоятельно, не собираясь прерывать спокойное течение мыслей. В такие минуты я догадывался, о чем он думает, и сердце мое сжималось от нестерпимой тоски и жалости, но помочь я, увы, ничем не мог… Странное дело. Он с легкостью разделял мою убежденность относительно дурацких, комичных и откровенно нелепых статей из газет, выпускаемых повсеместно, но по отношению к не менее нелепой культуре других стран проявлял завидный интерес и даже, с позволения сказать, некое идолопоклонничество. Вот и теперь, находясь во власти маленького стеклянного шарика, он испытывал непринужденное сладостное благоговение, в отличие от меня, бессильно разводящего руками с усмешкой на губах за его спиной.

В комнате было еще много чего необычного. Например, высокая финиковая пальма в горшке близ окна, выросшая до невероятных, пугающих размеров и заслонившая своими листьями и окно, и угол комнаты, доставая до самого потолка. Или стоящие в рядок благовония-пирамидки, напоминающие египетские, которые воняли так, что было невозможно дышать, особенно в те часы, когда друг медитировал над «волшебным» шаром. Я уже тысячу раз пожалел, что подарил ему все эти сувениры и испытывал сильное искушение забрать их обратно, если бы каждый раз не вспоминал о том тяжком положении, в котором пребывал мой бедный друг. В конце концов, я просто махнул рукой, оставив все, как есть, полностью в его распоряжении.

Я мог бы еще долго разглядывать гостиную, ведь всякая вещь здесь имела свою историю, и большинство из них, к тому же, прошло через мои руки, но в этот момент в комнату, хлюпая носом, вернулся друг с бутылкой хереса, и мои мысли сразу переключились на более умиротворенный лад.

Хозяин со вкусом разлил янтарную жидкость по бокалам, один из которых передал мне, а второй зажал в кулачке и удобно устроился в кресле-качалке, плотнее укутавшись в халат.

Мы выпили. Затем еще.

- Да, друг мой, - промурлыкал хозяин, удовлетворенно откинувшись на спинку. - Газеты врут. Правительство врет. Все врут. А что нам остается делать? Сидеть тут и посмеиваться над недальновидностью определенной категории читателей, слепо верящих каждому слову. Сегодня конец света, завтра война, а послезавтра – революция. Чувствуешь логику? Нет? И я не чувствую. Но люди верят!

- Однако порою и мы бываем не в состоянии отличить правду от вымысла, а ложь от истины, - возразил я.

- Но не в таких безобразных безвкусных газетенках, - проворчал друг, бросив неодобрительный взгляд на принесенную мною газету. – Прошу тебя, в следующий раз, во время своих недолгих остановок в Англии, читай что-нибудь более солидное и серьезное. «The Times», например.

Я был глубоко уязвлен.

- Разумеется, я читаю и «The Times» и многие другие достойные издания. Быть может, я и нечасто приезжаю в Англию по долгу службы, но в душе я остаюсь все таким же истинным англичанином, идеалами которого были, есть и будут Ее Величество Королева, флаг Великобритании и номер «Times» каждый день за завтраком у меня на столе!

Я выпалил эту фразу на одном дыхании и, еле сдерживая праведный гнев ярого патриота, в молчаливом бессилии поднял глаза на друга. Но он не смотрел на меня. Он взирал на огонь. В свете сгустков лихого пламени его непривычное отрешенно-опечаленное выражение лица поразило меня больше всего остального в этот нескончаемый ненастный вечер. Мне показалось, что я невольно задел его чувства, чем-то обидев, и уже собирался спросить у него самого, но неожиданно он обратил на меня долгий, томный, как Вечность, взгляд и изрек:

- Я слышал… Слышал, как ты смеешься надо мной. За моей спиной. Я чувствовал его. Беззвучный смех, застывший на твоих губах. Ты не разделяешь моих увлечений и презираешь все, что не относится к культуре этой страны…. Я… Я не могу понять… Ты много путешествуешь, ты видишь то, что не дано узреть слепцам, погрязшим в водовороте обыденности и бесконечной суеты, и каждый раз, по возвращении в Англию, приходишь в этот дом, в эту гостиную, и рассказываешь мне чудесные невероятные истории, произошедшие с тобой за время странствий… Но с каждым разом твой рассказ становится бледнее и невнятнее, утрачивая краски и былую эмоциональность. Твои слова холодны, а речь суха и безжизненна. Ты медленно угасаешь… Но почему? Почему?.. Ведь прикоснуться к Прекрасному – не это ли есть счастье в жизни любого человека? Ощутить себя властелином мира, находясь на верхушке Эйфелевой башни или мельчайшей песчинкой мироздания у подножия дамбы Гувера…

Друг громко хлюпнул носом и умолк. Я тоже не нашелся что ответить. Вместо этого плеснул в бокал еще немного хереса и судорожно глотнул пахучую жидкость.

- Ты знаешь, я все время там… - мечтательно продолжил друг, спустя несколько минут. – В твоих рассказах… Твой голос смолкает, а я все еще продолжаю стоять на вершине безносого Сфинкса, обдуваемый знойными ветрами и невозмутимо созерцающий величие пирамид Гизы…

Он вздохнул. Я потянулся за бутылкой, чувствуя себя последним негодяем. Залпом опорожнил бокал.

- Моя работа стала для меня рутиной, - пробормотал я, с ужасом сознавая смысл сказанного.

Друг покачал головой.

- Нет… Ты не должен так говорить… Каждый раз ты привозишь не только воспоминания, но и частичку этого волшебного мира… Взгляни, - он повел рукой в сторону своих бесценных сокровищ. – В этой гостиной идеально ужились загадка Востока и символика Запада. Я могу прикоснуться к Истории, даже не выходя из комнаты… И все это благодаря тебе, угрюмый странник в запылившихся ботинках!

Он откинулся на спинку кресла и добродушно расхохотался. Глядя на него, и я не смог удержаться от улыбки.

- Могу я попросить тебя кое о чем? – поинтересовался хозяин, когда бурный поток смеха иссяк.

- Конечно.

- Расскажи мне о поездке в Индию… Только сделай это с чувством и душой, как… Как в первый раз. Глазами юноши, открывшего загадочный и непостижимый мир Востока.

Друг оглушительно хлюпнул носом и прикрыл глаза в ожидании. А я молчал, вспоминая ярчайшие подробности своего путешествия туда и обратно. В нерешительности открыл рот, и вдруг, неожиданно для самого себя, меня, как будто, прорвало! Я говорил, рассказывал, причем рассказывал с жаром, с пылкостью, со страстью, на которую способен лишь очень впечатлительный и чуткий человек. Размахивал руками, вскакивал с кресла, отчаянно жестикулировал и корчил глупые рожи, а мой друг блаженно улыбался, проваливаясь в дрему, а на самом деле погружаясь в атмосферу непознанного, далекого и даже, с позволения сказать, дикого по меркам европейцев, мира восточной культуры. Чуждого для них мира…

Когда я закончил рассказ, задыхаясь и вытирая выступившие на лбу крупные капли пота, за окнами было совсем темно. Друг полулежал в кресле, посапывая. Наверное, ему снился Тадж-Махал. А может быть, он шествовал сквозь джунгли верхом на величественном индийском слоне… Не знаю, что он видел, но похоже, он был счастлив.

Я тихонько приподнялся с места и на цыпочках направился к двери, стараясь не разбудить хозяина. Внезапно его голос остановил меня.

- Джеймс!

Я обернулся. Он сидел спиной ко мне, но я все еще различал его гордый орлиный профиль на фоне беснующихся языков пламени.

- Да, Энди? – отозвался я.

Друг медлил.

- Я… Я буду ждать тебя, - произнес он с надрывом. – Пожалуйста, возвращайся поскорее…

Я кивнул, не в силах что-либо сказать из-за подступившего к горлу комка. Развернулся и переступил через порог. Но уже закрывая за собой дверь, успел услышать его последние слова:

- …и не забывай следить за чистотой ботинок!

Надевая плащ и котелок в прихожей, я думал. Сколько еще протянет мой друг? Так ли опасна болезнь, как предсказывали врачи? Годом раньше, годом позже… Увижу ли я его вновь? Надеюсь, что да. И как хорошо, что он совсем не думает об этом, углубившись в мир несбыточных фантазий, которые стали для него реальнее всего, даже реальнее смертельной болезни… Хотя возможно, в глубине души он мечтает быть похоронен, как фараон: одиноким, позаброшенным, в окружении бессметных сокровищ и богатств, накопленных на протяжении всей жизни.

Поправив воротник, я вышел на ночную тихую английскую улочку, занесенную туманом, и клятвенно пообещал себе, что привезу обратно такие воспоминания, которые станут лучшей панацеей для моего одухотворенного друга.

[1] Ошибка (заблуждение) – mistake. Игра слов: mystic – mistake.

1 снимал плащ