Ревность. Несчастье Задига было порождено самим его счастьем и еще более - его

Несчастье Задига было порождено самим его счастьем и еще более - его

достоинствами. Каждый день он беседовал с царем и Астартой, его

августейшей супругой. Желание нравиться, которое для ума все равно, что

наряд для красоты, придавало особый блеск его остроумию. Задиг был молод,

привлекателен - и Астарта, сама того не подозревая, поддалась его чарам.

Страсть ее возрастала в лоне невинности. Астарта без колебаний и боязни

предавалась удовольствию видеть и слышать человека, любимого ее мужем и

всем государством. Она не переставала восхвалять Задига в присутствии

царя, говорила о нем с придворными дамами, превозносившими его до небес.

Все это укрепляло в ее сердце чувство, которого она еще не сознавала.

Она делала Задигу подарки и вкладывала в них больше нежности, чем сама

предполагала. Ей казалось, что она говорит с ним, как царица, довольная

своим подданным, но порою слова ее звучали, как слова влюбленной женщины.

Астарта была гораздо красивее Земиры, так ненавидевшей кривых, и той

женщины, которая собиралась отрезать нос своему супругу. Дружеское

обращение Астарты, ее нежные речи, от которых она сама невольно краснела,

ее взоры, против воли устремлявшиеся на Задига, зажгли в нем пламя,

удивлявшее его самого. Он старался превозмочь свое чувство, призывал на

помощь философию, так часто ему помогавшую, но на этот раз она лишь

открыла ему глаза на его положение, а помочь не смогла. Сознание долга,

чувство признательности, мысль об оскорблении величия государя представали

перед ним словно боги-мстители. Он боролся с собой и побеждал, но эта

победа, которую нужно было одерживать беспрестанно, стоила ему многих

стенаний и слез. Он уже не смел беседовать с царицей с той приятной

непринужденностью, в которой было так много прелести для них обоих. Взоры

его туманились, речь была затруднена и бессвязна, глаза устремлены в

землю; когда же он невольно поднимал их на Астарту, то встречал ее глаза,

чудно блестевшие сквозь слезы. Оба влюбленных, казалось, говорили: "Мы

обожаем друг друга, но боимся любить. Мы оба пылаем огнем, который считаем

прсс.упным".

Задиг выходил от нее смущенный, растерянный, с невыносимой тяжестью на

сердце. Наконец, будучи не в силах долее терпеть душевную муку, он доверил

свою тайну Кадору, как человек, долго и терпеливо переносивший жестокие

страдания, вдруг выдает себя и криком, вырванным у него приступом особенно

острой боли, и холодным потом, выступившим на лбу.

Кадор сказал ему:

- Я уже разгадал чувство, которое вы скрывали даже от самого себя, -

есть признаки, по которым нельзя не узнать страсти. Но, мой дорогой Задиг,

если в вашем сердце смог читать я, то рано или поздно царь тоже обнаружит

в нем столь оскорбительное для него чувство.

Единственный его недостаток состоит в том, что он ргпнивейший из людей.

Вы сопротивляетесь страсти с большей твердостью, чем царица, потому что вы

философ и потому что вы Задиг. Астарта - женщина. Не сознавал своей вины,

она не думает об осторожности, и взоры ее говорят слишком мгого. К

несчастью, уверенность в своей безгрешности заставляет ее пренебрегать

требованиями этикета. Я буду дрожать за нее до тех пор, пока ей не в чем

будет себя упрекать. А вот если бы вы сблизились с нею, вы сумели бы

отвести глаза всем: страсть зарождающаяся и подавляемая прорывается в

каждом жесте, тогда как удовлетворенную любовь не составляет труда утаить.

Предложение изменить царю, своему благодетелю, привело Задига в ужас;

никогда он не был так верен государю, как в то время, когда сознавал себя

виновным в невольном преступлении. Между тем царица так часто произносила

имя Задига, лицо ее при этом так заливалось румянцем, она до такой степени

одушевлялась или робела, когда говорила с ним в присутствии царя, и

впадала в столь глубокую задумчивость, когда он уходил, что царь стал

наконец беспокоиться. Он верил всему, что видел, и дополнял воображением

то, чего не видел. В особенности его поразило то, что у царицы были

голубыe туфли и у Задига тоже, что у царицы были желтые лепты, а у Задига

- желтая шапка: неопровержимые улики, с точки зрения щепетильного монарха.

В его раздраженном уме подозрения превратились в достоверность.

Все рабы царей и цариц шпионят за их сердцами.

Придворные быстро обнаружили, что Астарта влюблена, а Моабдар ревнует.

Завистница по наущению Завистника послала царю свою подвязку, похожую на

псдвязку царицы. К довершению несчастья эта подвязка была голубая. С этого

мгновения повелитель стал думать только о том, как отомстить за себя. Он

решил ночью отравить царицу, а на рассвете - удавить Задига. Сделать это

должен был безжалостный евнух, исполнитель мстительных замыслов монарха. В

это время в комнате находился немой, но не лишенный слуха карлик.

Его всюду допускали, он, как домашнее животное, бывал свидетелем самого

тайного, что происходило во дворце.

Карлик был очень привязан к царице и к Задигу и с удивлением и ужасом

услышал приказ об убийстве. Но как предупредить о страшном приговоре,

который должен быть приведен в исполнение через несколько часов?

Писать карлик не умел, зато он научился рисовать, и у рисунков его было

большое сходство с изображаемыми предметами. Он провел часть ночи, малюя

то, о чем хотел сообщить царице. В одном углу его рисунка был изображен

разгневанный царь, отдающий приказание евнуху; затем - стол и на нем ваза,

голубой шнурок, голубые подвязки и желтые ленты; в центре картины -

царица, умирающая на руках своих дам, а у ног ее удушенный Задиг. На

горизонте видно было восходящее солнце - этим карлик хотел сказать, что

ужасная казнь совершится на рассвете. Положив последние штрихи, карлик

побежал к одной из дам Астарты, разбудил ее и дал ей понять, что рисунок

надо тотчас же отнести к царице.

В полночь стучат в дверь к Задигу, будят его и отдают записку царицы;

он думает, не сон ли это, и дрожащей рукой развертывает письмо. Как

изобразить его удивление, замешательство и отчаяние, когда он прочел

следующие слова:

"Бегите немедля, или вас лишат жизни! Бегите, Задиг, я вам приказываю

это во имя нашей любви и моих желтых лент. Я ни в чем не виновна, но

чувствую, что умру как преступница".

Задиг едва был в силах говорить. Он послал за Кадором и молча передал

ему записку.

Кадор убедил его повиноваться и немедленно отправиться в Мемфис.

- Если вы решитесь пойти к царице, то ускорите ее смерть, если

попытаетесь объясниться с царем, вы также погубите ее. Я позабочусь о ней,

а вы позаботьтесь о себе. Я распущу слух, что вы отправились в Индию.

В скором времени я разыщу вас и расскажу, как обстоят дела в Вавилоне.

В ту же минуту Кадор велел привести к потайным дверям дворца двух самых

быстроногих дромадеров; он посадил на одного из них Задига, которого

пришлось вынести на руках, так как он был почти без чувств. Сопровождал

Задига один-единственный слуга, и вскоре Кадор, полный недоумения и

скорби, потерял друга из виду.

Именитый беглец, поднявшись на вершину холма, откуда виден был Вавилон,

обратил взоры на дворец царицы и тут же потерял сознание; очнувшись, он

долго заливался слезами и призывал к себе смерть. Наконец, горько оплакав

судьбу самой очаровательной женщины и самой великой царицы, он на

мгновение вернулся к мыслям о собственной судьбе и воскликнул:

- Вот она, жизнь человеческая! О добродетель! Чем ты помогла мне? Две

женщины недостойно обманули меня; третья, невинная и прекраснейшая из

всех, должна умереть! Все, что я делал хорошего, неизменно становилось для

меня источником несчастий, и на высоту величия я был возведен лишь для

того, чтобы низвергнуться в ужаснейшую пучину бедствий. Если бы я был

столь жестокосерден, как многие, я был бы счастлив, как они.

Задиг продолжал свое путешествие в Египет, погруженный в эти мрачные

размышления; глаза его были отуманены печалью, лицо мертвенно-бледно, душа

исполнена отчаяния.