Тут псалтирь рифмотворная 93 страница

А что душа наша самою вещию понимает предметы, чувствам нашим подверженные, напр[имер], теплоту, стужу, запах, свет, звук, твердость, мягкость и проч[ие], также не подверженные чувствам, то есть: Бога, добродетель, первые начала, Геометрические истинны и различные свойства, в предметах чувствуемых непосредственно находящиеся, сие познаем из того, что те вещи, которые производят в нас чувствование, суть такого свойства, что оные в нашем мозгу, где разумная душа, по мнению многих разумнейших Философов, обитая, производит свои помышления, возбуждают некоторое движение и чрез то в душе производят внимание. Поелику оное движение, чрез стремление чувствуемой вещи будучи возбужденное, сперва сообщается тем тоненьким волокнам чувственных жил, которые, по мнению Анатомиков, из внутреннейшего мозгу существа распростираясь, к наружным нашего тела частям прилепляются, от которых потом оное движение непосредственно переносится к мозгу и внутреннейшему оного существу, следовательно, и душе, тамо обитающей, сообщаются. Не подверженные ж чувствам вещи, хотя не возбуждают и не могут возбудить такого движения в чувственных орудиях, однако понимает оные душа, рассуждает об оных и производит свои умствования чрез посредство чувствуемых, употребив к тому в помощь собственное и единственно себе принадлежащее действие отвлечения. Как-то, напр[имер], из тварей, многоразличным переменам подвергающихся, имеющих зависимость от других, производим понятие о Творце яко верьховнейшем Существе, ни от кого не зависящем и ни малейшей перемене не подвергающемся, но во всех вся действующем премудро. И потому помышление нашей души, от чувственных вещей в мозгу возбужденное, формально не состоит в известном некотором движении самого тончайшего и движущего существа, нижй зависит оное от каких-либо Механических действий тел, как Материалисты думали. В доказательство сего рассмотрим только три действия ума нашего, то есть понятие, рассуждение и умствование, то увидим, что ни одно из сих действий не зависит от некоторого движения тончайших существ или тел.

Правда, что мы чрез первое действие ума своего хотя и производим понятие о таких вещах, которых виды в чувственных наших орудиях возбужденные и переносятся к мозгу чрез посредство некоторого причиняемого в оном движения, однако второе действие того ж нашего ума, то есть рассуждение наше, ни коим образом не собывается и не может собываться чрез помянутое движение. Ибо когда ум наш о чем-нибудь подтвердительно рассуждает, тогда две идеи вместе соединяет; и естьли бы рассуждение наше не что иное было, как известное некоторое движение самых малейших и тончайших тел, то бы оно формально состояло в соединении таких движений, в которых идеи подлежащего и сказуемого заключаются. Но как иная есть идея подлежащего, и иная сказуемого, то бы и движение тех самых малейших тел иное долженствовало быть для идеи подлежащего, и иное для идеи сказуемого, и так бы в подтвержительном рассуждении вместе соединяться долженствовали тончайшие тела, различное между собою имеющие движение, а как сему статься невозможно, чтобы оные тела не получили нового в движении определения, то есть другого и совсем против прежнего отменного движения, следовательно, чрез составление рассуждения подтвердительного совсем бы исчезли оные тел движения, чрез которые подлежащее и сказуемое прежде того изображались. Известно ж, что идеи подлежащего и сказуемого ни коим образом при составлении рассуждения не уничтожаются, но и подтвердительное рассуждение не бывает чрез соединение таких тончайших тел, которые бы по разным определениям имели движение в нашем мозгу.

Что ж принадлежит до третьего действия ума нашего, то и о событии сего не можно и не должно понимать таким образом, якобы и для произведения оного два различные тел движения вместе соединялись с третьим, совсем от двух отменным, и из сего соединения происходило совокупление оных двух движений между собою без всякого замешательства и перемены в определениях. Поелику и в таком случае непременно бы оные самые малейшие тела имели двоякое движение, из которых бы одно изображало другое прямо, а другое означало первое посторонним образом. Но как сие весьма противно законам движения, в Физике объясняемым, то и умствование души нашей не может зависеть от различного движения тончайших тел. Почему и мнение Гоббезиево, состоящее в том, якобы помышления разумной нашей души собывались от одного действия и противодействия мозговых частиц, не основательно. Ибо душа наша, оказывая различные ума своего действия, производит оные без всякого вспомоществования, получаемого от движения тончайших тел, но по своей внутренней и собственной силе, по своей воле, без всякого внешнего принуждения ко всякому роду помышлений сама себя добровольно определяет. При том сила движения вещественных существ помалу ослабевает, да и совсем исчезает; сила ж помышления разумной души чем о множайших вещах производится и чрез то в своем действии упражняется, тем сильнейшею становится и умножается. Также могущество вещественное всегда получает повреждение от такого предмета, которого впечатление в нем сильнейшее было, напр[имер], никогда мы не можем смотреть на солнечные лучи, в полном сиянии простирающиеся до наших глаз, без повреждения орудий зрения; в могуществе ж разумения душевного противное сему всегда примечаем.

Ибо, чем высочайшее и яснейшее о какой вещи имеем познание, тем могущество разумения нашего совершеннейшим делается. Наконец, такая есть скорость мыслей наших и помышлений, какая никогда еще не примечена и не примечается в могуществах вещественных. Ибо мы часто мыслями своими до самых отдаленнейших мест доходим, иногда ж и выше облаков возлетаем, однако на прежнее свое место паки возвращаемся, не имев нигде остановки и замедления, что все ясно доказывает невещественность нашей души.

Подобным образом желание и отвращение наше к вещам не токмо плотским, но и к бесплотным простирающееся, доказывает невещественность души нашей. Напр[имер], хотя истинну, правосудие, Бога и проч. никогда мы не понимаем своими чувствами, однако любим и почитаем. Не имеем также отвращения и от таких вещей, которые в отношении к чувствам нашим презрения паче, нежели любви, достойными кажутся. Какую, напр[имер], составляет приятность в глазах твоих юноша, сам собою будучи прекрасный, да неистовый умом и своими делами мерзостный? Всеконечно погнушаешься таким человеком, да для чего ж? Для того ли, что он глазам твоим представляется гнусным? Никак. Он стройностию тела своего, порядочным расположением членов оного, одним словом, он красотою своею прельщает твои глаза; однако, как скоро услышишь об нем, что он нестерпимый за свои злодеяния в обществе человек, тотчас внутренно начинаешь ненавидеть его, гнушаться им, презирать его и духом своим удаляться от него. Напротив того, когда видишь престарелого человека, согнувшегося, всего в морщинах и мало движения имеющего, прельщает ли тогда твое зрение такой гнусный предмет? Нимало. Как же скоро услышишь об нем, что он добродетельный человек, многие и великие услуги показавший своему отечеству старик, тотчас приемлешь его в свои объятия, лобызаешь его и всякое ему воздаешь почтение. Из чего явствует, что разумная наша душа не токмо к вещественным, но и к невещественным вещам имеет склонность не принужденную, но самопроизвольную. То есть, сама она себя определяет к честным и бесчестным действиям, желания и надежду простирает за границы всех времен; воспаленная желанием к вечному благополучию, гнушается всеми земными услаждениями; благородным духом презирает плотские сладострастия; попирает с презрением временную честь и всегда стремится к достижению невещественного и верьховного блага. Почему и сама не может почитаться вещественною. Ибо в противном случае имела бы она склонность токмо к чувствуемому, настоящему и вещественному добру, а о честности как о невещественном предмете никакого бы попечения не имела, и все свои действия производила по подобию бессловесных скотов.

Но естьли скажет кто, для чего душа, яко невещественная и потому не имеющая никакого сходства и уравнения с телом, сопрягается с сим? "Для того, - изъясняет сие Цицерон9, - бессмертные Боги в тела человеческие всеяли души, чтобы находились такие люди, которые бы, смотря на землю, разными испещренную цветами, удивлялись премудрости Создателя ее, и взирая на непеременяемый порядок светил небесных, подражали тому образом своего жития и постоянством". Изрядное поистинне такое Римского Оратора изъяснение и точно сходственное с истинною. Ибо в противном случае сия премудро учрежденная громада и само собою славное дело, мир сей, говорю, всякой бы славы лишался, естьли бы некоторые твари не были одарены и украшены такою способностию, чтоб могли видеть в оном находящиеся совершенства, и учинившись причастниками оных, хвалить и прославлять преблагого Создателя. Почему премудрый Творец, поелику он есть пресовершенная любовь, которая по своему естеству не может не сообщать себя с другими, разные твари и, во-первых, человеков по образу и по подобию своему сотворил, с тем, дабы они, наслаждаясь благими мира сего, возводили ум свой к сотворившему все на пользу их. Ибо кто разумеет превосходную разума божия силу? Разве тот, кто подобным же одарен разумом. Кто может понимать пресовершенную и никакими пределами не ограниченную волю его? Разве тот, кто подобную ж и своему ограниченному естеству приличную имеет способность. Кто правосудие его, кто благость его и кто, наконец, неизреченную милость его чувствовать может? Разве тот, кто подобною ж одарен силою чувствовать все то и пользоваться оным. Из чего явствует, что Бог, созидая людей яко свидетелей и провозвестников своих совершенств, всю природу их по оному, какому пресовершенная любовь его быть благоволила, сотворил намерению. Ибо он, во-первых, одарил их разумом, дабы они могли проникать в союз причин и действ, подробно разбирать порядки средств и концев и усматривать сокровища бесконечных и вечных благ, скрывающихся в оных; наконец, оживотворил он их волею, чтоб они могли хотеть и желать оных причин благополучия, которое вечно пребывать имеет, и даровал им довольные силы, чтоб они в состоянии были дойти до употребления оных благих и оттуда получить себе непременную пользу. Словом, одарил он их такою свободою, по которой они, когда видят множайшие способы, служащие к совершению дела, и усматривают, что имеют на то довольные силы, то избрав лучшие из оных, исполняют свое намерение и получают желаемый конец чрез посредство оных.

Все сии свойства, ежедневно примечаемые в людях, не ясно ли доказывают, что мы от премудрого и преблагого Бога одарены такою разумною душею, которая никакой вещественности, телам приличествующей, не имеет, яко от Бога дарованная и ему самому равноподобная. Сие ж самое уразумев, и Аполлон называл души человеческие божественными и утверждал во всякой своей речи, что души, разлучившиеся с телом, выходят на небо, яко оттуда пришедшие. Почему и приказание его, чтоб знать самого себя, не в том заключалось, чтоб знать члены тела, состав оных и фигуру, но всеконечно приказывал он знать душу; поелику тело есть бесчувственное существо и как бы сосуд токмо некоторый, или вместилище души; и когда кто тебе что говорит, то он говорит не телу твоему, да тебе, яко разумною душею одаренному и помощию оной понимающему сказанные тебе слова.

Естьли ж спросит кто меня, какова моя душа и где она находится, то я могу ответствовать ему следующее: хотя мы ни места, где Бог, ни фигуры, которую он имеет, и не знаем, и не видим, однако познаём его из действий его; равным образом и о душе своей, хотя ни места, в котором она обитает, ни начертания, какое она имеет, не знаем и не видим, из ее действий заключаем, что она есть без всякого смешения, простая, неделимая на части, не исчезающая, но пребывающая вечно яко от Бога дарованная.

Сократ, несомненное имея упование в том, что и его душа, как и прочих людей, также бессмертная, не искал защитников, которые бы своими стараньями могли оправдать его на суде, не искал также и милости в судиях, кои бы по самой справедливости разобрав дело, могли свободить его от казни; но употребив свободное упорство, от великодушия единого и от вкорененного мнения о бессмертии души, а не от гордости происходящее, за несколько дней до смерти, хотя и мог он убежать из тюрьмы, однако не восхотел учинить того, но в самый тот час, когда уже держал он в руках своих смертоносным ядом наполненный сосуд, как бы не на смерть влекомый, но на небо представляясь восходящим, следующие к предстоящим выговорил слова: "Две доруги для душ, разлучившихся с телом; те души, кои гнусными пороками оскверняли себя в жизни сей, в сластолюбиях провождали дни живота своего и отечеству своему чрез какие-либо ухищрения причиняли пагубу и злодейство, пойдут по той дороге, которая весьма далеко и в другую сторону отведет их от того места, где обитают бессмертные Боги. Напротив же того, те души, которые добродетельную и целомудренную провождали жизнь и никакими пороками себя не оскверняли, но будучи в телах, подражали житию нескверному, прямо впущены будут в селения Богов бессмертных, яко от них самих произшедшие".

Славному ж Платону, Академической Секты основателю10, природа душевная столь превосходною показалась, что он, не приняв в рассуждение свойств существа необходимо нужного, имел такое понятие об оной, что она не токмо конца, но нижй начала не имеет, утверждаясь на следующих доводах: "что всегда движется, то вечное есть; и одно токмо то, что самого себя приводит в движение, не только никогда не перестает движения иметь, но и в рассуждении прочих движущихся вещей источником и началом движения почитается; начало ж не имеет происхождения, потому что от начала все происходит: почему и о душе должно то же понимать, как о таком существе, которое само себя приводит в движение, то есть имеет такую силу, что для помышления своего не требует внешней силы и побуждения, но сама в себе причину действования и помышления заключает11. А что само себя приводит в движение, то вечное или бессмертное есть".

Изрядное также дает наставление о бессмертии души человеческой и Цицерон: "Ибо, - говорит он12, - не найдешь никакого происхождения души здесь на земли, поелику в оных не обретается никакого такого смешения, которое бы из земли, воды, воздуха и огня состояло; притом ни одной из естественных вещей не находится такой, которая бы имела силу памяти, рассуждения и помышления, то есть помнила бы прошедшее, предвидела будущее и рассуждала о настоящем; поелику все сии свойства, яко единственно божественные, не от естественных вещей или от другого чего-нибудь ниспосылаются человеку, но токмо от Бога. Следовательно, природа душевная есть некоторая особенная и совсем отделенная от всех известных естественных вещей. Таким образом, что чувствует, что мудрствует, что желает и что бодрствует всегда, все то небесное и божественное есть, и по той причине непременно вечное".

Лукреций же, последуя мнению Эпикурову, опровергает бессмертие души, и что она, так же как и тело, подлежит истлению, следующими утверждает доводами: душа, - говорит он, - растет, усиливается, стареет и изнемогает вместе с телом. Ибо она с начала возраста человеческого ничего или почти мало разумеет; но по прошествии нескольких лет начинает разуметь. Душа, так же как и тело, немоществует; например, в пиянстве рассуждение мятется и душевные ослабевают силы. Душа, так же как тело, врачуется; почему в то время или что-нибудь прибавляется в душе, или что-нибудь убавляется у оной. Наконец, естьли бы бессмертные были человеческие души, то бы никто из умирающих людей не отвращался смерти, но всяк бы, имея некоторое того бессмертия предчувствование, радовался более о том, что он в лучшую преселяется жизнь.

Но на все сии Лукрециевы противоположения можно ответствовать следующим образом: душа с первых лет человеческого возраста ничего или почти мало рассуждает о вещах для того только, что она тогда никаких, или не много еще изображенных в мозгу видов находит; по прошествии ж времени совершеннее уже начинает рассуждать о вещах, потому что тогда и множайшие и яснейшие в мозгу обретает изображения. А что под старость душа мало и не столь хорошо производит свои понятия, рассуждения и умствования, сие зависит от того, что виды, изображенные в мозгу, или все, или по крайней мере некоторые из них заглаживаются, и тем самым не действительными учинившись, то темными, то сбивчивыми представляются, а особливо орудия телесные, помощию которых душа понимает вещи, тогда в слабость пришедшие, гораздо отменнее против прежнего действуют. Почему и причиною такой перемены, в престарелых людях примечаемой, по большей части суть орудия телесные, а не тот, кто оными действует и владеет. Что ж принадлежит до страстей душевных, которые якобы собственные были болезни душевные, сие также не справедливо. Ибо болезни, собственно так названные, или показывают токмо то, что в том существе, которое теми болезнями немоществует, некоторый урон, или ослабление сил приключилось, или сами что-нибудь такое тому существу причинили. Но ни то, ни другое в таком существе, которое никаких частей не имеет, никакой перемены произвести не может. Почему страсти душевные ничего больше не значат, как токмо то, что душа либо увеселение, либо скуку получила от воображений таких вещей, которые или совершенство, или несовершенство в себе заключают. В пиянстве, например, не сама душа, но мозг только причиною того бывает, что тогда рассуждение наше всей своей надлежащей ясности лишается, поелику в то время все виды, изображенные в мозгу, сделаются помраченными, рассыпанными и беспорядочными. Притом и то неправда, якобы в то время, когда мы употребляем лекарства, душе нашей что-нибудь прибавлялось, или что-нибудь у ней убавлялось. Ибо мы лечим одно только тело и поврежденные в членах оного соки чрез те исправить стараемся. Например, хотя и говорим о таком человеке, который имеет неравные сапоги, что он хромает, однако знаем, что причиною того одни только неравные его сапоги. Равным образом и о душе должно понимать, что одни токмо орудия телесные бывают причиною того, что душа наша иногда непорядочные оказывает действия. Наконец, и последнее Лукрециево противоположение, состоящее в том, что умирающие люди не отвращались бы от смерти, естьли бы они знали, что души их суть бессмертные, также не заключает в себе великой важности, потому что никто не видал такого умирающего человека, который бы в самый тот час, когда душа его разлучается с телом, в состоянии находился предстоящим при его одре объявить то, что он знает, куда и каким образом душа его выходит из тела и что потом сделается с нею, когда при последнем издыхании язык совсем немеет и орудия телесные без всякого движения бывают. Хотя ж за несколько времени пред смертию некоторые и жалуются на оную, но сие происходит от того, что настоящее обыкновенно привлекает нас к себе более, нежели будущее; и для того люди, прилепившиеся столь страстно и слепо к настоящим удовольствиям, не только в сем, но и во многих других случаях заблуждают. И, может быть, при последнем своем издыхании люди не на то жалуются, что они разлучаются с сими временными благими, но о том сетуют, что не так скоро преселяются в вечную жизнь для наслаждения вечными благими.

Кратко сказать: не только внутреннее состояние нашей души и вышшая степень ее действий доказывают ее возвышенною от всего телесного и совсем непричастною смерти, но и наружное человеческое состояние явно доказывает собою, что мы не вотще произведены на сей свет. На что бы, например, установление порядка было между людьми? На что бы защищение и награждение добродетели, отвращение и наказание пороков? [...]

Примечания

1 Такого мнения был Аристоксен. См. Cic. Tuscul. Quaest., pag. 87.

2 Плутар[х], кн. 4, гл. 2, De Placit. Philos.

3 До такого безумия всеконечно довела их трудность оная, что они не могли понять сложение, или составление сложного существа. Ибо, так они думали, естьли есть тело, то должны допущены быть малейшие части, составляющие оное. Сии части при соединении в целом ли своем виде и составе имеют взаимное между собою прикосновение, или токмо отчасти? Естьли первое, то непременно соединяющиеся между собою части должны совокупиться в одну точку, почему и не может составлено быть тело. Естьли ж те части некоторым токмо образом имеют между собою прикосновение при совокуплении, то малейшие части будут состоять из других частей, что самое заключает в себе противоречие. И для того происхождения тела из таких частей Идеалисты почитают невозможным и потому опровергают бытие тел.

4 То есть такие люди, которые думают, якобы одна токмо их душа имеет бытие, а прочие вещи, которые они понимают, суть одни только представления душевные, действительного бытия совсем не имеющие.

5 Cl. Fort a Brix. Met., p. 2, Disp. 1, Sect. 1, § 4.

6 P.Herman. Osterrieder. Metaph., pag. 699. Buddeus. Philos. Theoret. P. 1, с. 5, § 28: nullam involvere contradictionem statuit, quo minus Deus producere possit Substantiam cogitantem. Vid. Winkler, Metaph., pag. 433: Item: Cantz. Metaph., pag. 782, § 955.

7 Psych. Rat., Sect. 1, Cap. 1, § 15.

8 In M.S. de Concordia rationis et fidei.

9 De Sen[ectute], Cap. 21, pag. 285.

10 Quaest. Tusc., lib. 1.

11 Quinctill. in Institut. orat., lib. 5, cap. 14.

12 Lib. de Consolat., cap. 27.

ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ

АНИЧКОВ

Об авторе

АНИЧКОВ ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ

Аничков Дмитрий Сергеевич (1733 - 1 (12).05.1788) - философ и публицист, крупный представитель университетской философии. Окончил Троицкую духовную семинарию и Московский университет. Читал курсы логики, метафизики и математики на латинском, а с 1767 г. на русском языке. Ориентировался в преподавании на философию Христиана Вольфа, вместе с тем нередко выходил за её пределы, использовал в своих трудах идеи античных авторов, а также философов Нового времени - Бэкона, Ньютона, Декарта, Лейбница и др. Аничков обладал широким историко-философским кругозором и не был догматическим последователем какой-либо одной философской системы. В его наследии обнаруживаются как теистические, так и рационалистические и сенсуалистические тенденции. Труды Аничкова являют пример своеобразия русской метафизики XVIII века, отнюдь не сводимой только к идеям французского и немецкого Просвещения. Наиболее известное сочинение-диссертация Аничкова имеет название Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания. Оно вызвало дискуссию в академической среде и критику со стороны духовенства.

Избранные произведения русских мыслителей

второй половины XVIII в. Том I. -

М.: ГОСПОЛИТИЗДАТ, 1952.

РАССУЖДЕНИЕ ИЗ НАТУРАЛЬНОЙ БОГОСЛОВИИ О НАЧАЛЕ И ПРОИСШЕСТВИИ НАТУРАЛЬНОГО БОГОПОЧИТАНИЯ,

КОТОРОЕ... НА РАССМОТРЕНИЕ ПРЕДЛАГАЕТ ФИЛОСОФИИ И СВОБОДНЫХ НАУК

МАГИСТР ДМИТРИЙ АНИЧКОВ

1769 ГОДА АВГУСТА... ДНЯ

Ваше, почтеннейшие члены! щедрое предстательство в моем деле, равномерно как и ваше единодушное избрание меня в показанное звание суть такие благодеяния, за которые обязуюсь я доказать себя на сем месте благодарным и достойным вашего обо мне благоприятного мнения. Ибо если я столько могу похвалиться, что под вашим единственным руководством успел и, вашим будучи, так сказать, воспитанником, к участию равномерному ныне с вами удостоиваюсь, то сколько такое попечительное и сердцам вашим природное добротворство служит к украшению наших времен и сколько оное имени вашему делает чести и учащимся придает ободрения, о том сами рассуждайте. Нынешнее ваше всегдашнее к тому желание и стремление, чтоб насадить и распространить сей наук вертоград собственными плодами и доказать оный свету собственным ваших рук делом, преобратится вашим преемником в подобное желание и стремление, от чего напоследок произойдет в потомках всероссийская ревность и любовь к наполнению училищ достойными и совершеннейшими предводителями природными. И я нимало не сомневаюсь, что вы сему посильному моему рассуждению, как произростшему от вас плоду, столько же отдадите уважения по благоприятству ко мне, сколько вы уже обыкли отдавать и всякому свое по истине и справедливости. Впрочем, никто, разве мой недоброхот и завистник возвышающемуся под вашим предводительством учащемуся юношеству, не может против предприятого мною рассуждения восстать с клеветою или с поношением, но, напротив того, я еще уверен, что всяк сделает мне в сем случае всякое снисхождение и своими на оное благоразумными возражениями поправит мою мысль неукоризненно, если только без пристрастия взойдет в подробность моего винословия и рассудит неудобность оного по точным причинам и обстоятельствам народным.

По точным причинам исследовать происшествие натурального богопочитания и боготворения есть не иное что, как учинить такое испытание натуры и души человеческой, которая по своим непостижимым и часто сокровенным от разума действиям заводит испытателей своих в невыходимый лабиринт. Ибо откуда то рождается, что иной облаку безводному и восходящей в превыспренных местах туче всякое благоговение воссылает со трепетом, когда, напротив того, другой, ставши на холме с жезлом железным ругается смертоносной молнии и презирает колеблющий звуком небеса и землю гром1.

Каким образом мучимый под плугом в пределах знойных вол и закалаемый в жертву тучный телец получали себе златое изваяние, олтари и жертву у народов2? Почему другие премногие, пресмыкающиеся на чреве, противные воззрению человеческому твари и прозябающие на поверхности земной зелия в лик небесных причтены? И, наконец, каким побуждением человечество и все, что наидражайшим почиталось в человечестве, принуждено было страдать в угождение рукотворенному божеству? Утвержденных ныне в православном исповедании греков праотцы, от которых Европа получила просвещение, девиц и юнош в жертву приносили идолам. Невест, каких только на услаждение мыслей человеческих истинный бог и натура в супружество даруют, афиняне на олтаре закапали. О! сколь несчастный тот жених, который в их отечестве среди богатств, красот и убранства в чертоге испещрен сидел, ждущий пришествия невесты как исполнения всем своим желаниям, когда веденная к нему на брак и сопряженная уже душою и единомыслием непорочная дщерь, на средине и наверху подобных ему желаний, внезапно горестное составлять позорище отводится, и будучи к жениху всесожженная любовию, в свирепом, как перо, огне вдруг всесожигается телом и пред глазами родительскими за мнимое благополучие морской греческой силы. Толико зол могло воспричинствовать суеверие! вопиет римский стихотворец3. Но что? одна ли Греция такого заблуждения и суеверия была пример? Египет и Иудея, от которых напоследок вселенный вождь и великого совета ангел произыде и от которых всем истинный свет воссиял, были издревле источники всякого многобожия; и в сих странах обитающие народы не только животных, но и самое былие травное боголепно почитали4. А когда народы, просвещенные учением и имеющие притом самого бога издревле предводителем во всем, подвержены были толикому заблуждению, то в каком суеверии и богонеистовстве должны закосневать варварские народы, на которых еще ни учения, ни благодати божией свет не воссиял?

Сие в тонкость исследовать с показанием точных причин многобожия, у разных народов почитаемого, есть дело не одного меня, но многих ученейших мужей; и хотя не должно сомневаться о том, что нынешний ученый свет довольно в состоянии удовольствовать и во всем почти любопытство человеческое, однако в таком испытании натуры человеческой не меньшая еще предлежит опасность и от неугождения по мыслям человеческим. Для предупреждения от такого приключения я должен здесь напомянуть о некоторых предосторожностях, какие наблюдать прилично по времени и по вкусу народному, дабы в противном случае какой-либо суевер не почел моего рассуждения о толь странных души действиях соблазнительным. Сия опасность многих полезных писателей перо преобратила в собственный им страх и трепет. Но мы видим из истории, сколь великое в том неблагополучие рода человеческого, что те самые, которые назывались проповедниками повелений небесных, толкователями божества и во всем не иными, как богомудрыми богословами, неоднократно доказывали себя наиопаснейшими роду человеческому и столько же вредными обществу, сколько они были неясны и непостоянны в своем учении, и которые, сверх того, имели еще сердце, столько наполненное ядом и гордостию, сколько они в доброй душе и истине пусты были. Европе известно, сколько раз они силились привести вселенную во замешательство и заставляли целые государства принимать оружие и пламень на защищение их чести и здорных мыслей. Всякий благоразумный человек, который не держался неосновательного их мнения, почитался безбожником, и всякий вельможа, который безмерно их не жаловал, проклинаем и от церкви ими отлучаем был, кратко сказать: по несправедливости рассуждений в своей богословии они мучили людей и истребляли знатных и ученых мужей за дела, за которые одному токмо богу оставалось их судить. Блаженны россов предки, что до их пределов не доходило такое коварное учение и враждебное исповедание веры, за которое в одну ночь по тридцати тысяч народа пропадало!5

Но несказанно, блаженнейшие мы их потомки, что в наши времена владычествует и обладает нами премудрая, трудолюбивая и милосердая Екатерина, при которой мы можем, не выходя за предел благопристойности, несоблазнительно открывать свои мысли и можем свободно доказывать, в чем истинное богопочитание и в чем прямое блаженство каждого и всех состоит. Такими наслаждаясь благоприятными выгодами и сохраняя притом православное исповедание веры, я приступаю теперь к моему рассуждению, и моя должность состоит в том, чтоб показать причины, какие были побуждением у народов к богопочитанию и боготворению, с некоторым примечанием о многобожии и о разном преуспевании народов в разном исповедании веры.