Всегда предвещает какому-нибудь злодею большую беду

(Конан Доил «Собака Баскервилей»)

С одной стороны, смех снимает напряженность у персонажа: «Опять сильная, едва выносимая радость <...> овладела им (Раскольниковым после преступления. — В.Б.) на мгновенье <...>. Все кончено! Нет улик!— и он засмеялся. Да, он помнил потом, что засмеялся нервным, мелким, не­слышным долгим смехом, и все смеялся, все время, как прохо­дил через площадь» (Ф. Достоевский «Преступление...»).

С другой стороны, появление и этого компонента не случайно в «темных» текстах. Его можно связать с явлениями физиологического уровня — с судорогами в лицевых мышцах во время эпилептических припадков, со слуховыми галлюцинациями со смехом, с возможно­стью возникновения припадка под влиянием смеха (Са-раджишвили, Геладзе, 1977; Портнов, Федотов, 1971).

Говоря об этом, необходимо отметить, что сам по себе смех как выражение удовольствия или радости возникает, когда человек видит какое-либо несоответ­ствие и это несоответствие не представляется ему опас­ным, то есть не связан ни с какой личностной акцен­туацией (Белянин, Лебедев, 1991). М.М. Бахтин в своей книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» (Бахтин, 1990) посвятил первую главу проблеме смеха, назвав ее «Рабле в исто­рии смеха». Эпиграфом к этой главе он поставил слова А.И. Герцена: «Написать историю смеха было бы чрез­вычайно интересно». Придерживаясь культурологичес­кого подхода, исследователь пишет: «Отношение к смеху в Ренессансе можно предварительно и грубо охарактеч] ризовать так: смех имеет глубокое миросозерцатель­ное значение, это одна из существеннейших форм прав-, ды о мире в его целом, об истории, о человеке; это; особая универсальная точка зрения на мир; видящая' мир по-иному, но тем не менее (если не более) суще­ственно, чем серьезность; поэтому смех так же допус-

Глава 2. Отражение черт личности в текстах

гим в большой литературе (притом ставящей универ­сальные проблемы), как и серьезность; какие-то очень существенные стороны доступны только смеху» (там ж-с, с. 78).

М.М. Бахтин справедливо подчеркивает «неразрыв­ную и существенную связь» смеха со свободой. Он пи­шет, что средневековый смех был абсолютно внеофи-киален, и предполагает преодоление страха (о страхе смерти в «темном» тексте см. ниже).

Возвращаясь к «темному» тексту, отметим, что смех и нем связан с высвобождением физического, природ­ного в человеке. Смех призван проявить такие каче-с гва, как простота, естественность героя, его погружен­ность в быт, приземленность. Указание на связь смеха и физического начала есть и у Бахтина: «Смех на празд­нике дураков <в средние века. — В.Б.> вовсе не был, конечно, отвлеченной и чисто отрицательной насмеш­кой над христианским ритуалом и над церковной иерархией. Отрицающий насмешливый момент был i нубоко погружен в ликующий смех материально-те­лесного возрождения и обновления. Смеялась "вторая природа человека", смеялся материально-телесный низ, не находивший себе выражения в официальном миро-ноззрении и культе» (Бахтин, 1990, с. 88).

Такая интерпретация категории 'смех' вполне ук-мадывается в предлагаемую здесь концепцию в той ча­сти, которая относится к «темным» текстам.