VIII. Политика мессира Бертрана Дюгеклена

Уже несколько часов бретонцы и граф де Трастамаре вместе с Молеоном были вне опасности, и Аженор давно потерял из виду белую точку (она скрылась в складках высившейся на горизонте горной гряды), которая, убегая от него по равнине, залитой дневным ослепительным солнцем, уносила с собой все — его любовь, радость, надежды.

Впрочем, различные персонажи этой повести — казалось, случай, на радость себе, собрал их всех вместе в обрамлении великолепного пейзажа, который созерцал Аженор, — представляли собой довольно колоритное зрелище.

На одном из склонов гор, до которых белая точка домчалась быстрее летящего орла, вновь показалась маленькая группа беглецов; можно было отчетливо разглядеть три пятна: красный плащ Мотриля, белую накидку Аиссы и позолоченный шлем дона Педро, искрящийся под лучами солнца.

В пространстве среднего плана картины по горной дороге двигалось войско Каверлэ, вновь построившееся боевым порядком. Первые всадники уже углубились в лес, простиравшийся у подножья гор.

На переднем плане можно было видеть Энрике де Трастамаре; пустив свою лошадь пастись на лугу, он, прислонившись спиной к густым зарослям дрока, время от времени со страдальческим изумлением рассматривал свои запястья, до крови натертые веревками. Только эти следы жуткой сцены, разыгравшейся в палатке Каверлэ, доказывали ему, что всего два часа назад дон Педро еще был в его власти, а фортуна, на миг улыбнувшись, почти мгновенно низвергнула его с вершины преждевременного успеха на самое дно пропасти безвестности и бессилия.

Подле Энрике лежало на траве несколько свалившихся от усталости бретонцев. Эти храбрые рыцари, покорные орудия, которых лишь воля природы возвысила над вьючными животными и сторожевыми псами, не утруждали себя мыслями о последствиях своих действий. Они лишь взглянули на Бертрана, который шагах в десяти от них сидел погрузившись в думы, и, прикрыв головы плащами, чтобы защититься от солнца, уснули.

Но Заике Виллану и Оливье де Мони было не до сна; они с пристальным, неослабным вниманием следили за англичанами, чей авангард уже вступал в лес, а арьергард еще складывал и грузил палатки на мулов. Среди работающих можно было видеть Каверлэ, который, словно вооруженный призрак, бродил меж солдат, проверяя, как исполняются его приказы.

Итак, этих рассеянных на обширном пространстве людей, которые, словно потревоженные муравьи, бежали на юг, на запад, на восток, на север, связывало тем не менее одно чувство, и лишь Бог, взирая на них с высоты небес, проникал в души всех этих людей и мог утверждать, что в сердце каждого — исключением было сердце Аиссы — все прочие чувства подавляла месть.

Но Мотриль, дон Педро и Аисса снова исчезли в ложбине горы; скоро арьергард англичан тоже двинулся в путь и скрылся в лесу. Поэтому Молеон, потерявший из виду Аиссу, Заика Виллан и Оливье де Мони, прекратившие следить за Каверлэ, подошли к Бертрану; он, стряхнув с себя груз нелегких мыслей, намеревался пойти к Энрике, который по-прежнему был погружен в глубокую задумчивость.

Бертран встретил их улыбкой, потом, согнув железные суставы своих доспехов, не без труда поднялся с небольшого пригорка, на котором он расположился, и пошел к графу Энрике, сидевшему в прежней позе, припав спиной к зарослям дрока.

Под шагами Бертрана, утяжеленными доспехами, содрогалась земля, но Энрике даже не обернулся. Бертран приблизился и встал таким образом, что его тень заслонила от графа солнце, отняв у печального рыцаря то кроткое утешение небесного тепла, которое, как и жизнь, нам дороже всего тогда, когда мы его теряем.

Энрике поднял голову, чтобы найти солнце, но увидел перед собой славного коннетабля, который стоял, опершись на длинный меч. Он приподнял забрало: глаза его светились вселяющим бодрость сочувствием.

— Ох, коннетабль, — покачав головой, вздохнул граф, — ну и денек!

— Полноте, ваша милость, — утешил его Бертран, — у меня бывали деньки похуже!

Энрике промолчал, укоризненно поглядывая на небо.

— Право слово, — продолжал Бертран, — я доволен лишь одним: мы могли ведь быть в плену, а мы, наоборот, на свободе.

— Эх, коннетабль, неужели вам непонятно, что ничего у нас не получается?

— Это почему же?

— Потому, черт бы меня побрал, что от нас ускользнул король Кастилии! — в бешенстве вскричал Энрике, с угрожающим видом встав; привлеченные громким голосом графа, рыцари вздрогнули и, услышав эти слова, вспомнили, что люто ненавидимый враг — это его брат.

Бертран подошел к графу не просто ради того, чтобы быть с ним рядом: он хотел поговорить о важных вещах; Бертран, действительно, заметил, что на лицах почти всех воинов появилось выражение усталости, которая свидетельствовала о первых признаках упадка духа.

Он жестом предложил графу сесть. Энрике понял, что Бертран хочет завести важный разговор; поэтому он улегся на траву, и среди всех лиц, на которых было написано уныние, одним из самых выразительных было лицо графа.

Бертран, опершись двумя руками на рукоять меча, склонился над ним.

— Простите, ваша милость, — начал он, — если я нарушаю ход ваших мыслей, но я хотел бы выяснить у вас один вопрос.

— Какой именно, дорогой мой коннетабль? — спросил Энрике, сильно обеспокоенный подобным вступлением, поскольку чувствовал, что в труднейшем деле узурпации трона он может опереться только на преданность бретонцев, но не может твердо рассчитывать на других людей.

— Разве, ваша милость, не вы сказали, что король Кастилии ускользнул от нас?

— Конечно, я.

— Но тогда, ваша милость, получается какая-то двусмысленность, и я прошу вас развеять те сомнения, в которые ваши слова повергли ваших преданных слуг. Выходит, кроме вас, есть и другой король Кастилии?

Энрике мотнул головой, словно бык, почувствовавший укол пикадора.

— Не понимаю, дорогой коннетабль, — сказал он.

— Все просто. Если мы с вами толком не знаем, что думать во этому поводу, то, как вы понимаете, мои бретонцы и ваши кастильцы сами в этом не разберутся, а жители других провинций Испании, которые знают гораздо меньше ваших кастильцев и моих бретонцев, никогда не поймут, что им надо кричать: «Да здравствует король Энрике!» или «Да здравствует король дон Педро!»

Энрике слушал, хотя пока и не улавливал, куда клонит коннетабль. Тем не менее он, поскольку это рассуждение показалось ему очень убедительным, в знак одобрения кивнул головой.

— И что из этого следует? — помолчав, спросил он.

— Следует то, — ответил Дюгеклен, — что два короля создают неразбериху и для начала нам надо свергнуть одного из них.

— Но мне кажется, господин коннетабль, что ради этого мы и воюем, — пояснил Энрике.

— Вы правы! Пока мы не одержали победы ни в одном из тех решающих сражений, в итоге которых король навсегда теряет трон, а до этого дня, что решит судьбу Кастилии и вашу судьбу, вы сами не можете сказать, король вы или нет.

— Это неважно! Я хочу быть королем.

— Ну и станьте им!

— Но позвольте, дорогой мой коннетабль, разве, пусть только для вас одного, я не являюсь истинным королем?

— Этого мало, необходимо, чтобы вы стали королем для всех.

— Именно это и представляется мне невозможным без победы в битве, признания меня армией или взятия большого города.

— Так вот, ваша милость, я уже подумал об этом.

— Вы?

— Да, я. Уж не считаете ли вы, что если я способен только сражаться, то не могу мыслить. Не заблуждайтесь. Я не только сражаюсь, но иногда и думаю. Вы ведь сказали, что вам необходимо ждать победы в сражении, признания армией или взятия большого города?

— Да, по крайней мере, выполнения одного из этих трех условий.

— Ну что ж, давайте сразу выполним одно из них!

— По-моему, коннетабль, это очень трудно, если не сказать невозможно.

— Почему же, государь?

— Потому что я боюсь.

— А-а! Если боитесь вы, то я никогда ничего не боюсь, ваша милость, — живо возразил коннетабль. — И не делайте ничего: делать буду я.

— Мы упадем с очень большой высоты, коннетабль, с такой, что уже не оправимся.

— Если только мы не рухнем в могилу, ваша милость, то вы, пока с вами будет четверка бретонских рыцарей и доблестный кастильский меч, всегда сможете подняться. Смелее, ваша милость, будьте решительны!

— О, уверяю вас, мессир коннетабль, когда придет время, я не дрогну, — сказал Энрике, глаза которого заблестели, едва перед ним наяву забрезжило осуществление его мечты. — Но пока нет ни битвы, ни армии.

— Верно. Но у вас есть город. Энрике оглянулся вокруг.

— Где, ваша милость, в этой стране возводят на престол королей? — спросил Дюгеклен.

— В Бургосе.

— Отлично! Хотя мои познания в географии не слишком обширны, мне думается, ваша милость, что Бургос совсем рядом.

— Конечно, самое большее в двадцати-двадцати пяти льё.

— Значит, надо взять Бургос.

— Взять Бургос? — удивился Энрике.

— Да, Бургос. Если у вас есть малейшее желание получить этот город, я добуду его вам, и это истинная правда, как и то, что зовут меня Дюгеклен.

— Это сильно укрепленный, столичный город, коннетабль, — с сомнением покачал головой Энрике. — Там помимо дворянства живут крепкие буржуа — христиане, евреи и магометане, которые в спокойные времена враждуют, но сразу становятся друзьями, когда необходимо отстаивать свои привилегии. Одним словом, Бургос — ключ к Кастилии, и те люди, что получали там корону и королевские регалии, превратили город в неприступное святилище.

— На это святилище, если вам будет угодно, ваша милость, мы и пойдем, — спокойно ответил Дюгеклен.

— Друг мой, не позволяйте увлечь себя чувству любви и чрезмерного рвения, — возразил граф. — Давайте взвесим наши силы.

— На коня, ваша милость! — воскликнул Бертран, схватив под уздцы лошадь графа, которая забрела в заросли дрока. — В седло, и вперед, на Бургос!

И по знаку коннетабля бретонский трубач сыграл сигнал к выступлению. Первыми в седлах оказались сонные бретонцы, и от Бертрана, смотревшего на родных бретонцев с заботливостью командира и любовью отца, не ускользнуло, что большинство из них, вместо того чтобы, как обычно, окружить дона Энрике, наоборот, подчеркнуто выстроились рядом с коннетаблем, тем самым признавая лишь его истинным главнокомандующим.

— Час настал, — прошептал коннетабль, склонившись к уху Аженора.

— Какой час? — спросил тот, вздрогнув, словно его внезапно разбудили.

— Настал час, чтобы наши солдаты снова взялись за дело, — ответил Дюгеклен.

— Очень хорошо, коннетабль, — сказал молодой человек, — ведь людям тяжело идти неизвестно куда, сражаться неизвестно за кого.

Бертран улыбнулся; Аженор угадал его мысль, а значит, согласился с ним.

— Вы, надеюсь, не себя имеете в виду? — спросил Бертран. — Сдается мне, я всегда видел вас первым в походах и в боях за честь Франции.

— Вы же знаете, мессир, что я прошу только одного — сражаться и идти вперед, но мы никогда не сможем мчаться так быстро, как мне хотелось бы.

И, произнеся эти слова, Аженор привстал на стременах, как будто хотел заглянуть за горы, высившиеся на горизонте.

Бертран ничего не ответил; он хорошо знал цену своим людям. Расспросив местного пастуха, он выяснил, что самая короткая дорога лежит через Калаорру, маленький городок, в пяти с небольшим льё от Бургоса.

— Ну что ж, вперед на Калаорру! — воскликнул коннетабль и пришпорил коня, подав пример стремительности.

Вслед за ним с грохотом поскакал железный эскадрон, в центре которого находился Энрике де Трастамаре.