VI Единство Евразии

Обвинения и самообвинения русских в негосударственности, т.е. в слабости их государственного единства, не только противо­речат фактам — всей прежней истории России и устойчивости ее государственности, не только упускают из виду совершенную несоизмеримость масштабов русского и европейского. Они основы­ваются на смешении двух разных понятий: единства культурно-материкового и единства национально-государственного. Нельзя сопоставлять Россию-Евразию с Францией, Германией или вооб­ще с каким-нибудь из европейских государств. Надо проводить аналогию между Россией и империей Карла Великого, Священ­ной Римской империей, Империей Наполеона; и в этом случае сразу же обнаруживается большая крепость, органичность и ре­альность единства Евразии. Нечто подобное России представляет собой колониальная империя Англии, но эта империя объемлет лишь часть англо-саксонского мира. Еще менее, чем Европа, объединена Азия, разделенная тремя центрами тяготения: ки­тайским и буддистски-конфуцианским, индийским и буддистски-брахманистским и иранским или исламо-мазденстским.

Европа являет сравнительно сильное и длительное культур­ное единство только как Европа католическо-романская. Но ро­манскому универсализму искони противостоит германско-протестантская стихия, которой романизм освоить и растворить в себе до конца все-таки не мог, хотя и смог искалечить и огра­ничить ее развитие. Вслед за отпадением Запада в ересь и раскол и в глубочайшей связи с этим он перешел в стадию разложения первичного и потенциального единства своей культуры, что, ра­зумеется, не мешало ей раскрывать, хотя и неполно, свою приро­ду. Постепенно отрываясь от абсолютного, религиозного основа­ния своей культуры, т. е. опираясь или секуляризуясь, Запад все более понимал свое единство как "светски" или безрелигиоз­но культурное. От попытки объединения в полурелигиозной мо­нархии Карла Великого он перешел к расколу на мирскую като­лическую Церковь и мниморелигиозную священную империю германского народа, которая незаметно закончила свою жизнь в гибели Австрии. Последняя судорожно-феерическая вспышка — Империя Наполеона — привела к комедии Священного Союза и фарсу Лиги Наций. И весьма знаменательно, что единство евро­пейского мира мыслится им позитивистически-рационалистически — как отвлеченное и не включающее в себя полноты национального своеобразия (почему бы не отделить австрийских немцев от имперских, а полякам не подсыпать тех же немцев и русских?) и не исключающее народов иных культур (почему бы не оставить в Лиге Наций места для Турции и не включить в нее Японию?). Отвлеченный универсализм одинаково характерен на Западе и для религиозной концепции католичества, и для позитивистической концепции социалистического интернационала. Для обеих национальное бытие и национальная культура кажут­ся лишь помехами, чем-то низшим и в лучшем случае терпи­мым. Но это и значит, что единство западной культуры в кон­кретных формах неосуществимо и что на Западе есть Франция, Германия, Италия, а Европа потерялась.

Исторически первые обнаружения евразийского культурного „ единства приходится искать не в Киевской Руси, которая была лишь колыбелью будущего руководящего народа Евразии и ме­стом, где родилось Русское Православие, не в Хазарском царст­ве, конечно, и даже не в Руси Северо-Восточной. Впервые евра­зийский культурный мир предстал как целое в империи Чингис­хана, правда, быстро разлившейся за географические пределы Евразии. Монголы сформулировали историческую задачу Евра­зии, положив начало ее политическому единству и основам ее по­литического строя. Они ориентировали к этой задаче евразий­ские национальные государства, прежде всего и более всего — Московский улус. Это Московское государство, органически вы­росшее из Северо-Восточной Руси и еще до окончательного сво­его оформления решившее в лице Александра Невского ценой татарского ига предпочесть верность своему исконному Право­славию окатоличению, теперь заступило место монголов и при­няло на себя их культурно-политическое наследие. Вырастая в национально-московское государство, собирая русские земли и становясь общерусским, Москва явилась новой объединительницей евразийского мира. Она направила его силы к его истинному центру, к которому он бессознательно тянулся и который нашел в ней ясное идеологическое выражение и несомненное, т. е. рели­гиозное, оправдание. Евразия стояла перед своим самораскрыти­ем и перед своей исторической миссией.

Однако развитие пошло медленнее и болезненнее, чем можно было ожидать. Формально империя продолжила дело Москвы в некоторых существенных направлениях. Империя почти за­кончила государственное объединение евразийского материка и, отстояв его от посягательств Европы, создала сильные поли­тические традиции. Но самое существо русско-евразийской идеи осталось неосознанным и даже искаженным, правда, лишь в призванном его осуществлять правящем слое.

Правящий слой (правительство и интеллигенция) дорого рас­платился за свою науку у Европы, необходимую для самого существования России, ибо Европа технически ее опередила и ей угрожала. Этот слой настолько европеизовался, что почти поте­рял свою русскую душу, не приобретя, впрочем, и европейской. Он сохранял русские свойства и даже часто специфически рус­ские дарования, но без организующей их русской идеи. Русское Православие, как принцип евразийско-русской культуры, сме­нилось или недейственной, бледной и мнимой общехристиан­ской и даже общечеловеческой религией, или европейским рели­гиозным индифферентизмом, или европейским же рационали­стическим сектантством, религией человечества и социализма. При таких условиях правящий слой был не в силах даже для се­бя самого оправдать езразийско-русскую идею. Но он не мог ее и как следует понять. Россия-Евразия представлялась ему как культурно отставшая часть Европы, и, болезненно стыдясь -и вечно сомневаясь, он всячески старался доказать себе и европей­цам свою "культурность" и предлагал Европе свои вредные или ненужные для России услуги. Естественно, что между ним и на­родными массами сначала установилось взаимное непонимание, а потом разверзлась непреодолимая пропасть. Он оторвался от взрастившего его народа, встал к нему во враждебные, хотя у ин­теллигенции долго считавшиеся народолюбством, отношения и, не питаемый здоровыми народными соками, стал засыхать или разлагаться. Однако и здесь поразительной оказалась сила поли­тического единства. Оно держалось вопреки полной негодности правящих. Его не уничтожили ни война, ни преступные экспе­рименты, произведенные наследниками великого Петра: сначала безвольными интеллигентами-непротивленцами, потом волевыми интеллигентами-фанатиками и — ультраевропейца­ми. Из невероятных потрясений Россия-Евразия выходит не по­трясенной и обессиленной, не усталой, а обновленной и полной рвущихся наружу сил. Это что-нибудь да значит.