VIII Смысл русской революции

Закончившая императорский период революция отнюдь не дикий и бессмысленный бунт, который бы можно было сопоста­вить с мятежом боровшейся с ее огосударствлением вольницы Разина и Пугачева и который будто бы прервал мирное, идил­лическими красками изображаемое развитие России. Еще менее русская революция является организованным группой зло­умышленников, да еще прибывших в запломбированных ваго­нах, переворотом. Она — глубокий и существенный процесс, ко­торый дает последнее и последовательное выражение отрица­тельным тенденциям, исказившим великое дело Петра, но вме­сте с тем открывает дорогу и здоровой государственной стихии. Это вовсе не значит, что смысл революции правильно понят и действительные ее задачи верно сформулированы ее официаль­ными идеологами и так называемыми "вождями" ее, которые, не исключая и Ленина, сочетавшего гениальное государственное чутье с тупостью доктринера-фанатика, были не руководителя­ми ее, а ее орудиями. Революция прежде всего — саморазложе­ние императорской России, гибель старой России как особой симфонической личности, индивидуировавшей русско-евразийскую культуру, и смерть ее в муках рождения России новой, но­вой индивидуации Евразии. В революционной анархии, начав­шейся еще до войны и достигшей апогея в эпоху Временного пра­вительства, с полной ясностью обнаружился давний трагичес­кий разрыв между народом, который со времени Петра не хотел европейской культуры, и, так как правящий слой, европеизуясь, вытягивал из него и европеизовал все живые силы, оставался в потенциально-культурном состоянии, и правящим слоем, кото­рый в европеизации утрачивал свою народность, связь с народом и способность понимать и выражать народную идеологию. Этот разрыв повторился в распаде самого правящего слоя на прави­тельство и "общество" и в распаде этого "общества" на цензовиков и "демократию" или третий элемент. Части правящего слоя вели друг с другом борьбу не на жизнь, а на смерть и одинаково самозванно выступали от имени неизвестного им народа, что и было разложением самого правящего слоя. Мы не хотим сказать, что в деятельности и идеологиях своих правительство и интелли­генция не обнаруживали никаких национальных черт и свойств. Национальные черты и свойства их были не лучшими и самыми ценными, а худшими и вредными, признаваемые ими народны­ми задачи как раз и являлись не народными; так что правитель­ство и интеллигенция оказывались правыми главным образом в отрицании: правительство — в борьбе е интеллигенцией, интел­лигенция — в борьбе с правительством. Вымирание старого правящего слоя совершалось в эпоху ре­волюции и заканчивается теперь весьма различными путями. Часть его была физически и насильственно уничтожена, часть погибла в героической борьбе за свою старую идеологию. Многие тихо и незаметно умерли физически или душевно в отчаянии, ра­зочаровании и апатии под гнетом невыносимых условий жизни. Некоторые бежали и после безнадежных попыток организовать европейский крестовый поход против России или перерождают­ся в европейцев, или медленно умирают, задыхаясь в разрежен­ном воздухе своих абстракций и гальванизуя себя истерикой ни­кому не нужных споров и наивными надеждами. Среди них пре­обладают "лидеры", т. е. люди, которых революционная анархия на мгновение выбросила на поверхность и которые на этом осно­вании пришли к лестному для их честолюбия заключению, что они-то и есть настоящие государственные "мужи", призванные 'возродить" Россию. Однако для жизненных элементов старого правящего строя смерть оказалась новым рождением: они были органически освоены новым, поднявшимся снизу правящим сло­ем и сделались живыми его клеточками.

Новый правящий слой естественно-органически вырос из на­родного материка. Однако в период революционной анархии ус­ловием его образования было воплощение государственной сти­хии в сравнительно небольшой волевой и "религиозно"-идеологически одушевленной группе, которая, резко и фанатически разрывая со старым, поняла, что в эпоху революции, разрушаю­щей все старые санкции власти, эта власть может утвердиться и убедить народ в своей годности только мерами дикого насилия и неразборчивостью в средствах. Такой группой оказались худшие из интеллигентов, наименее умственно развитые и образован­ные, наиболее примитивные и фанатические, и примкнувшие к ним уголовные преступники. Это, пользуясь терминологией XVI—XVII вв., — "воры". Идеология новой революционной вла­сти была примитивна, нелепа и выражала идеологию народной массы только там, где в практических своих выводах для данно­го момента скрещивалась с ней. Она приносила много неудобств и вреда, и чем дальше, тем приносит все более. Но выбора у наро­да не было, так как вся прочая интеллигенция или старалась на­вязать ему свою волю, или обнаруживала полную свою неспособ­ность и безволие, или прикрывала свою неспособность принци­пиальным саботажем. Впрочем, не следует преувеличивать рас­хождения между "идеологическими" мерами коммунистов и на­родными нуждами. Конечно, коммунисты, по своему обыкнове­нию, лгут, когда заявляют теперь, будто они всерьез вводить коммунизм не думали. Но по существу они, называя свой экспе­римент "военным коммунизмом", высказывают и нечто справед­ливое. Запрещая свободную торговлю (но не будучи в состоянии справиться с мелочниками), экспроприируя и реквизируя, са­жая городское население на голодный паек, который позволял выжить только здоровым и приспособленным, коммунисты ве­рили в наступление коммунизма, а на самом деле являлись бес­сознательными орудиями возрождавшейся государственности. Ибо иначе нельзя было спасти от полной гибели хоть часть, и притом нужную для будущего часть, старого правящего слоя, со­хранить остатки государственного аппарата и удержать угрожае­мое государственное единство. Не обладая ни исторической санк­цией, ни политическим кредитом, который был окончательно подорван Временным правительством, ни моральным авторите­том, они мерами насилия утверждали и укрепляли государствен­ную власть и вместе с тем канализировали и организовали сти­хийную и объяснимую исторически ненависть масс к "барину" и "барству". Под влиянием идеологических традиций, идущих от кровожадной французской революции, и в силу неизбежного в революционной власти наличия уголовных элементов это выро­дилось в чудовищный террор. Коммунисты верили, может быть, некоторые из них и все еще верят, будто их "третий интернацио­нал" успешно подготовляет мировую коммунистическую рево­люцию. На самом деле этот "интернационал" являлся вначале одним из бессознательных орудий в международной политике ослабленной войной и революцией России, но очень скоро встал в решительное противоречие с ее задачами и превратился в осоз­нанную наиболее государственными элементами помеху. Комму­нисты, сами того не замечая, возобновили политику Москвы, ко­торая тоже поддерживала и поощряла "угнетаемых" в Новгороде или Пскове, чтобы легче и скорее эти государства подчинить се­бе, а в гетманской Украине ХУП—XVIII вв. поощряла посполитых против старшины, дабы вобрать в себя тех и других. Разуме­ется, теперь о завоевании Европы никто не думает: речь идет о необходимой самообороне и о территории Евразии. Ведь по опы­ту Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля мы очень хорошо уже знаем, что такое доброе отношение "союзников" к русским правительствам. Мы не сторонники тех форм монополии госу­дарственной торговли и "Госплана", какие существуют в совре­менной России, но мы не согласны оценивать их в отвлечении от всего целого русских проблем и сомневаемся, что без замены их чем-то родственным можно сохранить и русский червонец, и хо­зяйственную независимость России.

Как бы то ни было, коммунистически-большевистская пар­тия — тот кристаллизационный центр, вокруг которого создался новый правящий слой. Великолепно организованная и властная до тираничности, она была становым хребтом правительства и — шире — правящего слоя. Лишь за последнее время обнаружи­лось, что она уже значительно растратила запас своей энергии и своего волевого напряжения, и главное — то, чем это напряже­ние было вызвано и до сих пор поддерживалось — коммуни­стическая идеология, — стоит перед окончательным крахом. Обоснованная неправомерной абсолютизацией относительного, одностороннего и ошибочного, коммунистическая идеология порождает в своих носителях сознание ее неосуществимости и нежизненности, которое нельзя заглушить настойчивыми уверениями себя во временном и тактическом отступлении. Она может осуществляться лишь на "идеологическом фронте", самим существованием своим ее опровергающем. Государственная сти­хия заставляет коммунистов действовать вопреки своей идеоло­гии и испытывать жестокие разочарования именно там, где они поступают в согласии с ней. Чем более усложняется жизнь, тем неодолимее для них ее требования и тем более они у нее учатся; а учиться у жизни — значит разучиваться в коммунизме. Все труднее становится спорить с фактом умирания, и окончательно­го умирания коммунистической идеологии. Иные уже готовы от­казаться от власти и, "хлопнув дверью", уйти опять в подполье в надежде заработать на чистоте идеологии и на новой возможной анархии; другие готовы вместе с идеологией отречься от создан­ных в процессе революции, и не только для коммунистов, важ­ных форм. Третьи пытаются наметить и удержать среднюю, ком­промиссную линию, однако же не с точки зрения ее государст­венного значения, а с точки зрения нелепых идеологических предпосылок и "заветов" Ленина. Но возможна ли длительно та­кая линия? И какой пафос поддержит их слабеющую и подры­ваемую внутрипартийными распрями энергию, если пафос ком-мунизма уже выдохся, а другого они не знают?

Эти вопросы обладают весьма жизненным значением для бли­жайшего будущего русской государственности. Ведь до сих пор новый государственный аппарат и новый правящий слой дер­жатся инициативой, энергией и организованностью партии, ко­торая прослаивает и связывает их и все еще держит над уровнем простой, будничной деловитости, необходимой, может быть, бо­лее всего необходимой, но еще недостаточной. Сплоченный и прослоенный партией непартийный правящий слой сыграл и иг­рает еще большую роль. Он является главным проводником кон­кретных потребностей народа и здоровых традиций старой госу­дарственности. В нем будущее связывается с прошлым и рас­плавляющая все стихия революции возвращается к самым исто­кам народной жизни, в которых настоящее осмысляется про­шлым и становится смыслом прошлого. В нем происходит взаи­мообщение партии с народом и вырабатывается, рождается пра­вящий слой будущего. В нем же создаются и развиваются сами формы новой государственности. Но если бы партия сразу и без замены чем-либо ей равнозначным исчезла, наметившиеся, по крайней мере, новые формы и новый правящий слой оказались бы в очень затруднительном и даже опасном положении. Перед нами предстала бы серая масса добросовестных, умелых и само­отверженных, но никому не известных безынициативных и безыдейных работников, прекрасная армия без штаба и без идеоло­гии. В кредит ее силе никто не поверит, а перед ней тотчас же вы­растут выходцы с того света — монархические, демократические и социалистические претенденты на власть, некоторые из кото­рых не постесняются сыграть на аппетитах Европы. Если даже новому правящему слою удастся сравнительно безболезненно удержаться у власти или, в чем можно не сомневаться, довольно скоро ее себе вернуть, едва ли желательны серые будни и топта­ние на месте.

Итак, коммунистическая идеология несомненно и оконча­тельно погибает, увлекая за собой и социалистические идеологии вообще. Ее гибель угрожает гибелью и большевистской пар­тии, которая без идеологии не может обладать ни пафосом, ни должной энергией, ни сильной организацией. С гибелью же большевистской партии, если она не будет заменена, связаны серьезные опасности для всего нового правящего слоя, для соз­давшихся новых форм государственности и для нормального раз­вития самой Евразии-России. И опасность не только в том, что России угрожают новые потрясения, но и в том, что "гора родит мышь", т. е. страшное напряжение революционных годов сойдет на нет или приведет к очень малым результатам.

Есть ли возможность предотвратить хотя бы частично эти уг­рожающие уже стране опасности? Или мы должны, констатиро­вав факт, склониться перед его неизбежностью и уповать на ин­стинктивную мудрость и творческие силы русского народа? Но если эти свойства у него есть, в чем мы не сомневаемся, и если мы — русские люди, они должны сказываться в нас не как пас­сивное упование, а как активное искание и нахождение дейст­вительного выхода. Он вытекает из всего предшествующего из­ложения. Необходима новая идеология и необходима, как носи­тельница ее, новая партия, не менее одушевленная и сплочен­ная, чем первые большевики.