С утра озябший дождь сыграл свое стаккато
и зачеркнул костры, горевшие вдали.
И рыжую листву – старинные дукаты –
смел ветер в колею и утопил в пыли.
Когда грустил ноябрь,
растратив вдохновенье
на поздний листопад, в преддверье декабря
стихи свои – к тебе – сожгла без сожаленья
во благо, на беду, а может, просто зря.
Еще вчера июль стелил цветы и травы
и солнечный поток смеялся и слепил.
Когда исчезла грань меж влагой и отравой,
я выпила до дна, а ты лишь пригуб и л.
Миндальных глаз огонь забыть не обещаю.
Не может боль потерь
стать легкой, словно тюль.
Я в осень никого к себе не приглашаю:
меня и так крылом коснулся твой июль.
ПТИЦА-ФЛЮГЕР
То ли вьюшка свистит,
то ли сломанный флюгер
недовольно скрипит,
с глупой полночью споря,
то ль устала метель, подвывая с натуги...
Мне прильнуть бы к весеннему ветру,
который
подставляет надежные крылья – не тело –
и кружит, распалясь, молодой и горячий!
Я без устали б с ним, словно птица, летела
над землею, молвой, суетой...
Все иначе,
потому и звоню Вам, как старому другу,
и чирикаю в трубку озябшей синицей.
Ах, не то...
Я – в безветрие брошенный флюгер,
что не стал без тебя даже раненой птицей.