Стихотворчество

Пафосных словес ларца

И уменья их связать

Слишком мало для творца,

Если нечего сказать.

Коль же есть, что говорить,

Роскошь вовсе не нужна:

Учит красная нас нить,

Что одна лишь суть важна.

Но, однако, так уж вышло,

Что поэзия во многом

Всех картин словесных выше

И, задавшись, блещет слогом.

Чем же выше песнь поэта

Остальных покроев слова,

Без того, что та одета

Будто слух разить готова?

Я отважусь дать отве­т

(Ведь и я слегка поэт):

В том поэзии величье,

Что её манеры птичьи.

Много видно красоты

Ей с привольной высоты,

Со среды для наблюденья,

И стихии вдохновенья.

Впечатлённая полётом

Переводит чувства в ноты;

Оттого стихов певица,

В души чуткие стучится,

А от щедрости подчас

Чувства ей срывают глас.

Впрочем, мало что страшит

Птицу, что вверху парит.

Можно безапелляционно согласиться, что любовь к жизни всегда сопровождается страхом перед смертью. Но если полагаться не на интуитивное восприятие, придающее этому суждению отблеск очевидности, а начать с нехитрого анализа его элементов, то возникает вполне оправданный скепсис. Сомнения начинаются с того, что обнаруживается отсутствие рельефного противоречия между понятиями страха и любви. Ибо любя что-либо, не обязательно боишься его антипода. Ведь если я люблю, к примеру, дневное время суток, то это совсем не означает, что мне страшен сумрак ночи. Безусловно, существуют патологии, в коих такая связь присутствует, но она далеко не повсеместна, что показывает, как несостоятельно рассматриваемое умозаключение, претендующее на непреложную правоту. Также не факт и то, что исчезновение страха смерти, есть признак отвращенья к жизни. Теперь, отвлекаясь от такого разъяснения причин неприятия положения «если любишь жизнь, то боишься смерти», можно отыскать более безоговорочный курс, ведущий к ответу; тогда мы сойдём с зыбкого плота наших сомнений. Этот курс проходит через следующий пролив мыслей. Если к жизни есть любовь, то для жизни мы, как и при любой любви, будем стараться что-то сделать, духа не жалея. А тот, кто оставляет отпечаток на своих действиях, вкладывая любовь от самого сердца, постепенно изживает страх кончины, ибо он чувствует, что продолжит жить в безбрежных следствиях своих поступков. Оттого он, наш воображаемый герой, питая любовь к жизни и не устрашаясь смертью, являет собой явственное опровержение квазиистинного утверждения о трепете смертного как необходимом спутнике любви к жизни.

Тот, кто в своём миросозерцании зашёл значительно дальше обывательского видения вещей, вынужден терпеть неудобства, сопряжённые с появляющейся временами необходимостью вступать в контакт с окружающими. Незаурядному индивиду приходится стоять лицом к лицу с невероятно затруднительным выбором. Сущностные черты этого выбора таковы. Когда он участвует в какой-либо беседе или мелкой будничной дискуссии, а в качестве его визави выступает некая особа, чьи выводы чужды философических «витаний», ему жутко неловко высказывать свои взгляды в кристальной форме. Ибо в таком случае он серьёзно рискует не только оказаться непонятым, но и навлечь на себя презрение собеседника, мотивированное его закоснелой бюргерской гордостью, страшно уязвимой и почитающей многое, что расходится с представлениями её обладателя, за умничанье и претенциозность. Действительно, когда речь затрагивает общие вопросы, нередко поднимаемые на свет самой реальностью, то суждения основной доли людей так узки и близоруки, примитивны и избиты, что, категорически высказав свои воззрения, выдержанные и огранённые, вполне можно ожидать резкой аллергической реакции. А такая реакция способна перерасти в последующее предвзятое мнение, несущее потенциальные проблемы тому, о ком оно сложено. Поэтому ясно, что со временем нетривиальный ум будет обязан ограничить себя либо от этой манеры участвовать в общении, либо от общения вообще. Но так как возможность второго открывается редко и бывает более-менее доступна только к преклонному возрасту, если, конечно, повседневные заботы большей частью не улетучились под действием аристократического происхождения, то оптимальная разгадка лежит в манере общаться. Если исключить оглашение своего отношения к предмету разговора в прошедшей многие ступени и потому высокогорной форме, остаётся главным образом два варианта. Первый из них довольно неприятен, поскольку заключается он в приспособленчестве; ведь, спускаясь со своей стихии, разум, лишённый своих схем и умозаключений, не только чувствует себя не в своём блюдце, но и взывает к совести, укоряющей её носителя за вероломное поведение относительно его истинных кондиций. Наконец, последний способ, который подводит черту под всем рассматриваемым распутьем, представляется, пожалуй, самым безобидным, но при этом и самым трудоёмким, а подчас и неуместно громоздким из всех. Раз уж вышеизложенные доводы не приемлют недосягаемой высоты лаконичных и резких выводов, звенья к которым пропущены, раз они не приемлют отвратительного снисхождения до низин приспособленчества, при котором приходиться отводить на задний план всю цепь наших мыслей, не сохраняя даже верхушки, и предавать себя, то остаётся вот что. – Опускать лестницу объяснений, чтобы непонимающий поднялся выше и увидел свет. Недюжинный индивид, таким образом, останется собой и вместе с тем прольёт ясность на ход своих мыслей, не пробуждая частой неприязни. Но стоит обратить внимание и на трудность построения лестниц, ведь аспектов, которые предполагают это, тьма; не меньше и людей, каждый из которых специфичен, нуждающихся в этом. К тому же во многих ситуациях подобный путь либо окажется неуместным, либо притянет укоры в занудстве. Посему, коль пространные обоснования будут некстати, лучше сохранить молчание; коль же имеют место обвинения в нудности, то тут уж нужно либо принять за факт необходимость сделать более картинной и оживлённой технику своего обоснования, либо принять многогранность человеческих судеб и вытекающих отсюда особенностей мышления за неодолимую преграду. Последнее, к слову, не повод признать построение лестниц неэффективным, а изъян, который, как выяснилось, меньший сравнительно с теми, что сопутствуют другим изученным видам поднесения своих рассуждений окружающим.

Случается так, что на душу человека ложится меланхоличная пора, вызванная решительной уверенностью в том, что его исчезновение не шелохнёт и листочка в безграничной чаще бытия. Будто мир не заметит его отсутствия, и всё продолжит течь своим чередом. Наряду с этим он тотчас мысленно исключает себя из картины мира и уверяется, сведённый вселенским масштабом к нулю, в том, что не ошибся. Петля бесконечности затягивается на его энтузиазме, и он тускнеет, как доживающая свой век звезда, готовящаяся раствориться в безбрежном космическом полумраке. Однако же бывают и такие вдохновенные мгновенья, когда он твёрдо знает, что его жизнь непременно обернётся созвездием перемен. Душа вспыхивает и горит желанием эволюционировать, предпринимать что-либо. Очень важно столкнуть эти разнородные чувства лбами, чтобы разрешить их конфликт. Иначе говоря, следует осознать две противоположности в близком соседстве, что внесёт порядок в чехарду враждующих мыслей. Итак, ощущая, что, живя, можно вызвать хотя бы лёгкие колебания листвы, то вместе с тем приходит пониманье, что нельзя реализовать эту возможность, сейчас же испарившись. А, значит, наш уход, тотчас реализованный перед перспективой листопада, небезразличен мирозданью. Словом, если наше отсутствие не бессмысленно, то существование тоже сколько-нибудь да весомо. Почему важно столкновенье двух идей? – Да потому, что они владеют психикой в чередующемся порядке, и только в случае, когда встречаются, могут пойти на компромисс; вернее, мысль о безусловном наличии смысла у каждой молекулы, не говоря уже о человеке, делает шаг вперёд, заслоняя нигилизм. Впрочем, коль человек страстно желает внести что-нибудь в действительность, да от души, то он не сомневается, что это лишь при жизни достижимо, а потому и не склонен рисовать в своём воображении панораму жизни без себя.

Несправедливость мести, состоящая в положительной разнице между её величиной и величиной её причины, основывается, по-видимому, на том, что мстящий невольно опасается повторения причины нынешнего мщения, то есть некой неприятности в свою сторону, и оттого, предвосхищая опасность, платит наперёд, заблаговременно ограждая себя от дальнейшей тревоги по поводу лишь возможного рецидива. Выходит, что несправедливость возмездия вполне оправдана, вследствие чего она не замечается тем, кто её учиняет. Но такая уж это несправедливость, если учитывать слепой, но предельно выверенный эволюцией расчёт инстинкта самосохранения?

ПОСРЕДНИКИ СУДЬБЫ

Из букета многих троп

Склонны мы всегда избрать

Ту, что, как венец – наш лоб,

Будет прошлое венчать.

Я, понятно, думать волен,

Что мой выбор – выбор мой,

Но любой исход законен:

Он нашёптан мне судьбой.

Каждый шаг ведь заключает

Переплёт прошедших дней,

Связь сия предназначает

Строго следовать за ней.

Ветерок причин и следствий

Дует в парус нашей доли,

Мера радостей и бедствий

Рассчитала нашу волю.

Если строишь ты догадку

Почему твой рок такой, –

Не вверху, средь звёзд, разгадка,

А в минувшем, за спиной.

Море разных сил извне

Правит курсом корабля.

На причинности волне

Всё пришло, ничто – с нуля.

Это значит, что причины

Предрешают все явленья,

Что мы отпрыски судьбины

И не наших рук творенье.

Чем темнее мрак окрест,

Тем сияешь ярче ты,

Тем храбрей любой твой жест,

Тем сильней твои мечты:

Если нет в ночи луны,

Звёздный блеск куда светлее;

Коль на радость дни скудны,

Горе встретится смелее;

Если рядом лишь закат,

То заря внутри горит;

Грёза в сердце – ключ от врат

В мир, где творчество царит.

Любил я исто только раз

И в жизни видывал немного,

Но остро чую уж сейчас,

Что у черты моя дорога

…Когда-то

Волшебно яркий метеор

Пленил мою орбиту

И след живой в душе простёр:

Им были думы все увиты.

…Когда-то

Слышал шорох каждой жилы,

Я альфу и омега зрел,

Чаще мне отрадно было,

Хоть глубже я порой скорбел.

…Когда-то

Эта чуткость вся пылала

В звездопаде впечатлений

И границ своих не знала;

Нынче лишь мелькают тени.

…Когда-то,

Видно, взял я страсти лишку,

Да дюже пыл мой исхудал.

А теперь хотя б за вспышку

Былой любви я б всё отдал.

Если нету оснований что-нибудь не делать, то совсем не значит это, что есть повод это сделать. Не найдя причины, почему ты должен отказать, не считай, что есть резон простодушно «да» сказать. Озадачился вопросом «почему б и нет?», одобрять не торопись, не сыскав ответ.