Песнь двадцать восьмая

Девятое, кристальное небо, или Перводвигатель – Ангелы

Когда, скорбя о жизни современной

Несчастных смертных, правду вскрыла мне

Та, что мой дух возносит в рай блаженный, –

То как, узрев в зеркальной глубине

Огонь свечи, зажженной где-то рядом,

Для глаз и дум негаданный вполне,

И обратясь, чтобы проверить взглядом

Согласованье правды и стекла,

Мы видим слитность их, как песни с ладом, –

Так и моя мне память сберегла,

Что я так сделал, взоры погружая

В глаза, где путы мне любовь сплела.

И я, – невольно зренье обращая

К тому, что можно видеть в сфере той,

Ее от края оглянув до края, –

Увидел Точку^[1687], лившую такой

Острейший свет, что вынести нет мочи

Глазам, ожженным этой остротой.

Звезда, чью малость еле видят очи,

Казалась бы луной, соседя с ней,

Как со звездой звезда в просторах ночи.

Как невдали обвит кольцом лучей

Небесный свет, его изобразивший,

Когда несущий пар всего плотней,

Так Точку обнял круг огня^[1688],^[1689] круживший

Столь быстро, что одолевался им

Быстрейший бег,^[1690] вселенную обвивший.

А этот опоясан был другим,

Тот – третьим, третий в свой черед – четвертым,

Четвертый – пятым, пятый, вновь, – шестым.

Седьмой был вширь уже настоль простертым,

Что никогда б его не охватил

Гонец Юноны^[1691] круговым развертом.

Восьмой кружил в девятом; каждый плыл

Тем более замедленно, чем дале

По счету он от единицы был.

Чем ближе к чистой Искре, тем пылали

Они ясней, должно быть оттого,

Что истину ее полней вбирали.

При виде колебанья моего:

«От этой Точки, – молвил мой вожатый, –

Зависят небеса и естество.

Всмотрись в тот круг, всех ближе к ней прижатый:

Он потому так быстро устремлен,

Что кружит, страстью пламенной объятый».

И я в ответ: «Будь мир расположен,

Как эти круговратные обводы,

Предложенным я был бы утолен.

Но в мире ощущаемой природы

Чем выше над срединой^[1692] взор воздет,

Тем все божественнее небосводы.

Поэтому мне надобен ответ

Об этом дивном ангельском чертоге,

Которому предел – любовь и свет:^[1693]

Зачем идут не по одной дороге

Подобье и прообраз?^[1694] Мысль вокруг

Витает и нуждается в подмоге».

«Что этот узел напряженью рук

Не поддается, – ты не удивляйся:

Он стал, никем не тронут, слишком туг».

Так госпожа; и дальше: «Насыщайся

Тем, что воспримешь из моих речей,

И мыслию над этим изощряйся.

Плотские своды^[1695] – шире иль тесней,

Смотря по большей или меньшей силе,

Разлитой на пространстве их частей.

По мере силы – мера изобилий;

Обилье больше, где большой объем

И нет частей, что б целому вредили.

Наш свод, влекущий в вихре круговом

Все мирозданье, согласован дружно

С превысшим в знанье и в любви кольцом.^[1696]

И ты увидишь, – ибо мерить нужно

Лишь силу, а не видимость того,

Что здесь перед тобой стремится кружно, –

Как в каждом небе дивное сродство

Большого – с многим, с малым – небольшого

Его связует с Разумом его».^[1697]

Как полушарье воздуха земного

Яснеет вдруг, когда Борей дохнет

Щекой, которая не так сурова,^[1698]

И, тая, растворяется налет

Окрестной мглы, чтоб небо озарилось

Неисчислимостью своих красот, –

Таков был я, когда со мной делилась

Своим ответом ясным госпожа

И правда, как звезда в ночи, открылась.

Чуть речь ее дошла до рубежа,

То так железо, плавясь в мощном зное,

Искрит, как кольца брызнули, кружа.

И все те искры мчались в общем рое,

И множились несметней их огни,

Чем шахматное поле, множась вдвое.^[1699]

Я слышал, как хвалу поют они

Недвижной Точке, вкруг нее стремимы

Из века в век, как было искони.

И видевшая разум мой томимый

Сказала: «В первых двух кругах кружат,

Объемля Серафимов, Херувимы.

Покорны узам,^[1700] бег они стремят,

Уподобляясь Точке, сколько властны;

А властны – сколько вознесен их взгляд.

Ближайший к ним любви венец прекрасный

Сплели Престолы^[1701] божьего лица;

На них закончен первый сонм трехчастный.

Знай, что отрада каждого кольца –

В том, сколько зренье в Истину вникает,

Где разум утоляем до конца.

Мы видим, что блаженство возникает

От зрения, не от любви; она

Лишь спутницей его сопровождает;

А зренью мощь заслугами дана,

Чьи корни – в милости и в доброй воле;

Так лестница помалу пройдена.^[1702]

Три смежных сонма, зеленея в доле

Вовеки нескончаемой весны,

Где и ночной Овен^[1703] не властен боле,

«Осанною» всегда оглашены

На три напева, что в тройной святыне

Поют троеобразные чины.

В иерархии этой – три богини:^[1704]

Сперва – Господства, дальше – Сил венец,

А вслед за ними – Власти, в третьем чине.

В восторгах предпоследних двух колец

Начала и Архангелы витают;

И Ангельская радость наконец.

Все эти сонмы к высоте^[1705] взирают

И, книзу^[1706] власть победную лия,

Влекомы к богу, сами увлекают.

И Дионисий^[1707] в тайну бытия

Их степеней так страстно погружался,

Что назвал их и различил, как я.

Григорий^[1708] с ним потом не соглашался;

Зато, чуть в небе он глаза раскрыл,

Он сам же над собою посмеялся.

И если столько тайных правд явил

Пред миром смертный, чуда в том не много:

Здесь их узревший^[1709] – их ему внушил

Средь прочих истин этого чертога».