Девятое, кристальное небо, или Перводвигатель (окончание)
Когда чету, рожденную Латоной,
Здесь – знак Овна, там – знак Весов хранит,
А горизонт связует общей зоной,
То миг, когда их выровнял зенит,
И миг, в который связь меж ними пала
И каждый в новый небосвод спешит,
Разлучены не дольше, чем молчала
С улыбкой Беатриче,[1710] все туда
Смотря, где Точка взор мой побеждала.[1711]
Она промолвила: «Мне нет труда
Тебе ответить, твой вопрос читая[1712]
Там,[1713] где слились все «где» и все «когда».
Не чтобы стать блаженней, – цель такая
Немыслима, – но чтобы блеск лучей,
Струимых ею, молвил «Есмь», блистая, –
Вне времени, в предвечности своей,
Предвечная любовь сама раскрылась,
Безгранная, несчетностью любвей.
Она и перед этим находилась
Не в косном сне, затем что божество
Ни «до», ни «после» над водой носилось.
Врозь и совместно, суть и вещество
В мир совершенства[1714] свой полет помчали, –
С тройного лука три стрелы его.[1715]
|
|
Как в янтаре, стекле или кристалле
Сияет луч, причем его приход
И заполненье целого совпали,
Так и Творца троеобразный плод
Излился, как внезапное сиянье,
Где никакой неразличим черед.
Одновременны были и созданье,
И строй существ; над миром быть дано
Вершиной тем, в ком – чистое деянье,
А чистую возможность держит дно;
В средине – связью навсегда нетленной
С возможностью деянье сплетено.[1716]
Хоть вам писал Иероним[1717] блаженный,
Что ангелы за долгий ряд веков
Сотворены до остальной вселенной,
Но истину на множестве листов
Писцы святого духа[1718] возвестили,
Как ты поймешь, вникая в смысл их слов,
И разум видит сам, поскольку в силе,
Что движители вряд ли долго так
Без подлинного совершенства были.[1719]
Теперь ты знаешь, где, когда и как
Сотворены любови их собора,[1720]
И трех желаний жар в тебе иссяк.
До двадцати не сосчитать так скоро,
Как часть бесплотных духов привела
В смятенье то, в чем для стихий опора.[1721]
Другая часть, оставшись, начала
Так страстно здесь кружиться, что начатый
Круговорот прервать бы не могла.
Причиною паденья был в проклятой
Гордыне тот, кто пред тобой предстал,
Всем гнетом мира отовсюду сжатый.[1722]
Сонм, зримый здесь, смиренно признавал
Себя возникшим в Благости бездонной,
Чей свет ему познанье даровал.
За это, по заслугам вознесенный
Чрез озаряющую благодать,
Он преисполнен воли непреклонной.
И ты, не сомневаясь, должен знать,
Что благодать нисходит по заслуге
К любви, раскрытой, чтоб ее принять.
Теперь ты сам об этом мудром круге,
|
|
Раз мой урок тобою восприят,
Немалое домыслишь на досуге.
Но так как вам ученые твердят,
Природу ангелов изображая,
Что те, мол, мыслят, помнят и хотят,
Скажу еще, чтобы тебе прямая
Открылась правда, на земле у вас
Двусмысленным ученьем повитая.
Бесплотные, возрадовавшись раз
Лицу Творца, пред кем без утаенья
Раскрыто все, с него не сводят глаз;
И так как им не пресекает зренья
Ничто извне, они и не должны
Припоминать отъятые виденья.[1723]
У вас же и не спят, а видят сны,
Кто веря, а кто нет – своим рассказам;
В одном – и срама больше, и вины.[1724]
Там, на земле, не направляют разум
Одной тропой: настолько вас влекут
Страсть к внешности и жажда жить показом.
Все ж, это с меньшим гневом терпят тут,
Чем если слово божье суесловью
Приносят в жертву или вкривь берут.
Не думают, какою куплен кровью
Его посев и как тому, кто чтит
Его смиренно, воздают любовью.[1725]
Для славы, каждый что-то норовит
Измыслить, чтобы выдумка блеснула
С амвона, а Евангелье молчит.
Иной гласит, что вспять луна шагнула
В час мук Христовых и сплошную сень
Меж солнцем и землею протянула, –
И лжет, затем что сам затмился день:
Как лег на иудеев сумрак чудный,
Так индов и испанцев скрыла тень.
Нет стольких Лапо во Фьоренце людной
И стольких Биндо,[1726] сколько басен в год
Иной наскажет пастырь безрассудный;
И стадо глупых с пастбища бредет,
Насытясь ветром; ни один не ведал,
Какой тут вред, но это не спасет.
Христос наказа первым верным не дал:
«Идите, суесловьте!», но свое
Ученье правды им он заповедал,
И те, провозглашая лишь ее,
Во имя веры подымали в схватке
Евангелье, как щит и как копье.
Теперь в церквах лишь на остроты падки
Да на ужимки; если громок смех,
То куколь пыжится,[1727] и все в порядке.
А в нем сидит птенец, тайком от всех,
Такой, что чернь, увидев, поняла бы,
Какая власть ей отпускает грех;[1728]
Все до того рассудком стали слабы,
Что люди верят всякому вранью,
И на любой посул толпа пришла бы.
Так кормит плут Антоньеву свинью
И разных прочих, кто грязней намного,
Платя деньгу поддельную свою.[1729]
Но это все – окольная дорога,
И нам пора на прежний путь опять,
Со временем сообразуясь строго.
Так далеко восходит эта рать
Своим числом, что смертной речи сила
И смертный ум не могут не отстать.
И в самом откровенье Даниила
Число не обозначено точней:
В его тьмах тем оно себя укрыло.[1730]
Первоначальный Свет, разлитый в ней,
Воспринят ею столь же разнородно,
Сколь много сочетанных с ним огней.
А так как от познанья производно
Влечение, то искони времен
Любовь горит и тлеет в ней несходно.
Суди же, сколь пространно вознесен
Предвечный, если столькие зерцала
Себе он создал, где дробится он,
Единый сам в себе, как изначала».