Утрата действительности и усиление рефлексии

Первые попытки рефлексивного анализа социологического познания появляются практически одновременно с разработками специфического метода социологии и институционализацией дисциплины. Эти соображения связаны с кристаллизацией её предмета и хорошо отражены в том, что Х. Фрайер называет двойным отношением социологии к историческому процессу. Согласно Фрайеру, социологии, с одной стороны, надлежит диалектически понимать общественные структуры, а с другой – она сама обязана своим возникновением конкретной исторической ситуации, и её задача столь же исторична, как и её предмет [19, p. 114-115]. Вместе эти два тезиса дают возможность осмыслить социологию как прямую наследницу философии истории (как в методологическом, так и в историко-научном плане). Второе соображение, относящееся к историчности социологии, Фрайер называет «социологией социологии», и выводит из него функцию социологической науки. Эта наука возникает из особого рода необходимости схватить настоящее как становление и свершение исторических структур особого типа – общественных структур. Таким образом, в условиях возникновения социологии «выражается экзистенциальный характер общественной действительности»: именно этот характер социологическая теория должна рассматривать как свой источник, и именно общественную действительность она должна принимать в расчёт в первую очередь [19, p. 171].

Несмотря на появление метасоциологических соображений о социологии, в целом социология продолжает ощущать себя глубоко погружённой в историческую действительность и связывать с этим надежды на познание. И даже сама концепция исторически обусловленной функции социологии считывается ею с действительности. Следует иметь в виду, что представление о социологии как о науке о действительности возникает в контексте напряжённого поиска немецкой социологией своей идентичности. Существенным элементом этого процесса стало противопоставление себя исторической науке. Именно поэтому у Фрайера мы видим, как идея действительности обозначает особый способ позиционирования социолога по отношению к историческому процессу.

Действительность предстаёт как поток исторических напряжений, который находит своё разрешение в исторической реальности. В каждый следующий момент эта реальность обнаруживает, что имело место в действительности в момент предыдущий. Такое становление может быть познано как принцип, т.е. его можно познать с помощью принципиального теоретического рассуждения. Но «поставить принцип против принципа» – это всё, на что способна теория; цена этим принципам определяется исключительно самой историей [12, c. 60]. Поэтому подобающее отношение к этой действительности должно быть примерно таким, каким его мыслил Гегель: чувствуя «пронзающую» нас действительность, мы должны не пытаться опередить историческую реальность, но обязаны изложить её [12, c. 10].

Однако можем ли быть уверены, что чувство действительности всегда будет с нами и не обманет нас? На деле оно может оказаться довольно зыбким: через четверть века ученик Фрайера Х. Шельски, напротив, писал, что социология потеряла действительность [30, S. 394-395]. Вообще, изменилось самоопределение социологии по отношению к историческому процессу: по мнению Шельски, это лишь результат длительной трансформации, в ходе которой сомнение, проникая в разные сферы жизни в эпоху модерна, подорвало любую догматику как в области религии, так и в области философии и социально-политической науки. Впоследствии это же сомнение разрушило мир бинарных оппозиций, мир, в котором истине противопоставлялась ложь. Этот процесс расшатывания истин Шельски обозначает как усиление рефлексии – превращение её в перманентную рефлексию. Одним из элементов этого процесса является социологическая объективация знания, релятивизирующая, в том числе, научное знание [31, S. 276].

По мере того, как наука (и, в том числе, социальная наука) утверждалась в качестве самостоятельного предмета социологического исследования, возникла необходимость перепозиционировать отношение социологии к историческому процессу так, чтобы вновь отразить двойственность этого отношения – но теперь уже на новом уровне. Социальную науку по-прежнему требуется представить как значимый компонент этого процесса и, в то же время, как наблюдающую этот процесс инстанцию. Однако теперь требуется учесть то, что не было и не могло быть проблематичным на ранних этапах институционализации социологии, а именно роль социологии и социального учёного в свершении общественных структур.

Такие соображения позже легли в основу известной дискуссии по поводу «рефлексивной модернизации» [17]. В ней обнажается ряд проблем как эпистемологического, так и институционального характера. С одной стороны, рефлексивный процесс имеет место быть, он дан в своей объективной фактичности в том смысле, что социальная наука реально наблюдает объект, на который она сама влияет. С другой стороны, остаётся неясным, каким образом наука постигает само это влияние. Иными словами, в теоретико-познавательном отношении недостаточно обнаружения некоторого принципа развития науки. Пытаясь разрешить это противоречие, У. Бек обозначает реальное состояние цивилизации (действительности) через термин «рефлексивность», а способность объективировать это состояние через термин «рефлексия». Тем самым, полагает Бек, он создаёт такую теорию рефлексивности, которая противостоит «когнитивной теории рефлексии» в том отношении, что допускает возможность протекания рефлексивных процессов без того, чтобы эти процессы был осознаны. Если рефлексивность – это реальное состояние цивилизации, то вопрос о том, удастся ли осуществить рефлексию, остаётся открытым [17, p. 175-177]. Отсюда Бек делает вывод, что решающим вопросом для науки становится институционализация рефлексии, ибо неспособность социальной науки самостоятельно создать такую схему самообъективации, которая удовлетворяла бы требованиям рефлексивности, ведёт к гетерокефальности. Поэтому ключевой задачей для социальной науки становится «практически эффективное изменение самопонимания» - иными словами, обеспечение такого процесса рефлексии, который удовлетворял бы требованиям действительности как рефлексивности [2, c. 276].

Постепенно рефлексия становится основным требованием в методологии социальной науки. Без понятий «рефлексии/рефлексивности» сегодня обходится редкая теория социального познания. Между тем, в отношении этого жизненно важного требования остаётся нерешённым самый главный вопрос: как возможна его реализация? Ведь если научное знание становится предметом социологической объективации, и социология демонстрирует детерминированность научного знания, откуда может взяться критерий успешности самообъективации? Порой требование рефлексивности формулируется так, словно обращение собственного метода на себя является самоочевидной процедурой, которая может опускаться только по причине недостатка у исследователя внимательности или интеллектуальной честности. Но если эта процедура столь проста и беспроблемна, как могла она занять в тех же самых рассуждениях место ключевой эпистемологической трудности?