Глава 25. Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору

Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору. Аня спросила, когда я улетаю домой. Я пожал плечами.

— Все зависит от тебя.

Аня засмеялась. Я вспомнил этот забытый простой ясный смех, когда в ее голубых глазах появляются игривые чертики, а губы приоткрывают стройные ряды длинных, как у актрис Голливуда зубов, эти ямочки на щеках в уголках губ, эти сочные губы… Я помню сохнущего по этим губам Стаса. Да и сам я потом не раз нахваливал эти губы самой Ане, словно она не ведала и не знала всех их достоинств. Тогда ей было шестнадцать и она была школьницей.

— Куда мы едем?— спросил я.

— Я хочу есть. Мы заберемся на butte aux Cailles, (Перепелиный Холм, — фр.).

Этих трех слов, произнесенных вскользь, как мне показалось, на чистом французском, было совсем недостаточно, чтобы оценить знание языка, но вполне хватало, как это вскоре и подтвердилось, чтобы она могла называть этот город своим.

«Как тебе нравится мой Париж!?».

Я вдруг подумал, что ни один город мира мне никогда не хотелось назвать своим. Пятнистые платаны на площади Поля Верлена. С Атлантики густой чередой тянулись влажные облака, было еще рано и на самом деле так тихо, точно жители на время покинули город, хотя часы показывали уже 10.02. Люди словно вымерли, хотя был только четверг. Мы сидели с Аней на открытой террасе, ели горячие круассаны с миндальными орехами и болтали, о чем попало. И ни слова о причине моего внезапного появления в Париже.

— А помнишь, как Стас напился на моих именинах? И стал приставать…

— В тебя многие были влюблены, и Стас, и Шут, и, кажется, даже Юра…

— Который из них?

— И Черненко, и Маврин, и даже…

— Только не ты.

— Ты очаровала всю нашу команду. Тебе тогда стукнуло…

— Я положила конец их ухаживаниям, как только ты… Я была от тебя без ума.

А вот этого я не знал. Это было первое ее признание, затем были еще и еще… Были минуты, когда мы, не переставая жевать, пристально вглядывались друг другу в глаза и улыбались. Мы изучали друг друга. Да, мы стали другими. У нас появились незнакомые жесты, не все слова, с которыми мы обращались друг к другу были понятны. Мы стали чужими? И да, и нет. Мы стали менее близкими и более незнакомыми. Между нами пролегла полоса отчуждения, которую мы старались теперь преодолеть. К этому мы были готовы, тем не менее, требовалось время, чтобы мы снова срослись душами, как это было тысячу лет тому назад.

— Что ты знаешь о наших, где они?

Я сказал, что потерял всех из виду.

— Эля, Шут, Инна, Юры?.. Юра Маврин мне тоже нравился. Как у него сложилась жизнь?

Этого я не знал, хотя этот вопрос меня тоже интересовал.

— А о Черненко ты что-нибудь слышала?— в свою очередь спросил я.

Аня помолчала, отвела взгляд в сторону, затем произнесла:

— Ерунда какая-то. Он то ли умер, то ли уехал в Африку. Чушь какая-то. Я не помню, откуда у меня эти сведения. В Африку или в Австралию…

— Хорошенькое дело, — сказал я, — то ли умер, то ли уехал…

Когда кофе с молоком, который принес нам, облаченный во все белоснежное, высоченный африканец, был выпит, Аня промокнула салфеткой губы и выставила на стол, словно на витрину, свои изумительной красоты загорелые предплечья. Опершись локтями о белую скатерть, она вытянула шею и бережно уложила подбородок на сложенные в замок красивые пальчики с ярко-красными ноготками.

— Хорошенькое дело, — повторил я, думая о Юре Черненко, — он тоже сейчас нам нужен, как воздух. Да и Маврин бы не помешал.

Мимолётная мысль о Тине — как молния… Даже не зацепилась.

— Сейчас — непременно!— улыбнулась она.— Как же мы без него?

Я пропустил ее иронию мимо ушей. Тем не менее, я прекрасно понимал: мы и без Юры, что гитара без струны. Никакой музыки у нас без него не выйдет.

— Ну, — сказала она, — что дальше?

— Я найду и его.

— Я не сомневаюсь. Ты зачем приехал?

Ее черные зрачки, как два жерла стволов были нацелены мне в глаза. Я сделал попытку отшутиться.

— Красть тебя, зачем же еще.

Она не произнесла ни слова. Глаза ее ни разу не мигнули.

— Ты по-прежнему такой же ненасытный. Тебе надо покорить весь этот жадный мир. Зачем, ответь мне — зачем? Ведь этих людей не изменить. Ты посмотри, — Аня кивнула на посетителей кафе, — посмотри, как они жрут. И этому ведь конца никогда не будет. Их жадность к еде неистребима, им не нужны никакие перемены. Ведь так?

Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.

— Мы в Чикаго…

— В Чикаго?

— Мы туда перебрались недавно…

— Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?

Это «выпер» она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.

— Поцелуй меня, — сказала она.

— Юль, но-о-о…

Это была уже полная неожиданность для меня:

— Здесь, — спросил я, — прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное «Юль», которое неожиданно прилепил Ане.

Она только смотрела на меня.

— Прямо, — затем сказала она.

Я привстал с пластикового кресла, потянулся всем телом и чмокнул ее в щеку. Она не шевельнулась. Только по-прежнему молча смотрела на меня, наконец, улыбнулась.

— Ладно, — сказала она, — рассказывай, что там у вас. И кто такая эта твоя Юлия?..

Я так и не сообразил, почему она вдруг спросила о Юлии.

Хорошо ещё, что не о Тине!